— Тогда я последую за вами. И прихвачу несколько человек в качестве охраны. Один вы туда не отправитесь.
Демос удивленно взглянул на дерзнувшего приказывать телохранителя, но ничего не сказал. Лишь жестом указал на чашу с уксусом. Ихраз кивнул и принялся готовить маску.
У него ничего не осталось, кроме службы этому искалеченному во всех смыслах человеку. Слишком многое их теперь связывало, слишком крепко переплелись их судьбы. И что бы ни ждало их впереди, он сделает все, чтобы вернуть доверие господина. Если понадобится, даже примет смерть вместо него.
«Когда же закончится эта пляска смерти?»
Демос шел по узким неосвещенным улицам позади Ихраза. Солнце давно закатилось, город беспокойно дремал в ледяном лунном свете, легкий ветер носил в воздухе миазмы гибели. Именно здесь, среди ветхих лачуг, грязных дорог и ям с нечистотами, истинной царицей была чума. Демос то и дело замечал нарисованные углем метки на дверях домов, где смерть собрала щедрый урожай, и к его ужасу, иногда черный косой крест красовался на воротах целых кварталов, означая, что все жители больны или умерли.
Поначалу смельчаки, которым Демос распорядился платить серебром, вытаскивали покойников из домов и отвозили за город на просторное поле, где днями и ночами не затухали большие костры. Затем, когда число жертв увеличилось на порядок, а желающих рискнуть даже за очень высокую плату поубавилось, умерших стали просто заворачивать в ткань и оставлять на улицах. Узнав об этом, Демос распорядился выделить патрули из солдат, чтобы те собирали трупы и увозили их на сожжение. Служивым, разумеется, такой расклад тоже не пришелся по нраву, но дисциплина и невероятная щедрость казны сделали свое.
Но, вопреки всем попыткам Демоса защитить Миссолен, уже вымерло больше трети горожан.
«Этот брат Альбумус хорошо подгадал момент для появления. Люди в отчаянии. Сначала чума унесла бедняков, затем принялась выкашивать ремесленников и торговцев, а сейчас взялась и за богачей. Народ ищет объяснения этой жуткой каре. И сейчас готовы поверить во все, что скажет этот святоша, именующий себя пророком».
Демос прекрасно осознавал, на какой риск шел. И все же не мог позволить себе обвинить человека в ереси, не узнав его.
«А если он и взаправду провидец? Что если у Альбумуса настоящий дар — той же природы, что и у меня. Что если он — всего лишь свихнувшийся на этой почве несчастный безумец, уверовавший в собственную божественность? На моих руках уже достаточно крови, и я не могу топить в ней всех подряд. Я должен знать, с кем имею дело. Услышать своими ушами, увидеть своими глазами… Лишь тогда смогу решить, как с ним поступить. Хорошо, что Виттория далеко. Прознай она о том, во что я опять влезаю, не сносить мне головы».
Они перешли через широкий каменный мост и направились к Развалинам — так называли руины древнеимперской крепости, разрушенной задолго до возведения Миссолена. Некогда здесь были могучие стены, но они сильно пострадали во время одной из множества давних войн. А затем, когда Древняя империя расползлась, словно ветхое одеяло, это место и вовсе забросили — строить заново было слишком накладно. Теперь, столетия спустя, в этом квартале жили бедняки, укрываясь от ветра и непогоды под полуразрушенными сводами древних известняковых руин.
— Альбумус будет проповедовать в катакомбах, — уточнил Ихраз. — Плохое место. Выходов мало, воздуха — еще меньше. Если случится паника, нас просто затопчут.
— С чего бы ей случаться?
— Кто знает, какой эффект возымеют проповеди этого еретика? — пожал плечами Ихраз. Его голос под маской звучал глухо. — Мне докладывали, что от речей Альбумуса люди впадают в экстаз.
— Боюсь, нам это точно не грозит, — мрачно усмехнулся Демос. Чем ближе они подходили к месту проповеди, тем меньше страха в нем оставалось.
«Кураж опасности! Неужели я все еще подвержен этому ребячеству? Как странно».
Пропитанная уксусом тряпица воняла так, что он и вовсе перестал различать какие-либо запахи. Может и к лучшему: в местах, через которые они следовали, пахло лишь смертью и разложением. Но хуже всего было то, что проклятый уксус жутко раздражал кожу. Нос и выбритые с утра щеки зудели, а почесать их возможности не было.
«Впрочем, доктора ходят и в куда менее удобных масках — те полностью закрывают лицо, а вместо глаз у них вставки из слюды или мутного стекла. Наверняка изнутри они запотевают, и пробираться через город приходится почти наощупь».
Демос издалека опознал вход в Развалины — к руинам старой крепости стекались закутанные в темные плащи фигуры. Некоторые шли с факелами, иные — с переносными масляными лампами. Многие были в масках. Изредка люди приветствовали друг друга короткими кивками, а затем терялись среди увитых густым плющом гигантских обломков.
— Готовы, господин? — пробубнил сквозь маску энниец.
— Разумеется.
— Еще не поздно…
— Идем.
Ихраз всем видом выражал неодобрение, но пошел первым. Демос держался сразу за его спиной, а чуть поодаль нарочно медленно передвигали ноги двое других охранников. Следом за эннийцем канцлер нырнул во тьму высокой арки, пересек двор и вышел на свет одинокого факела, обозначавшего спуск в катакомбы.
«Я мог бы взять сегодня их всех. Обрушиться внезапно, окружить, отрезать пути к отступлению. Но есть шанс, что Альбумус к этому подготовился и наверняка прикинул, как можно уйти через полуразрушенные ходы. В конце концов, это место власти не исследовали, да и не охраняли, и потому здесь могут быть любые сюрпризы. Если бы мы не смогли схватить Альбумуса, то навлекли бы лишь гнев толпы, что и так держится из последних сил. Нет, нельзя рисковать. Хотя привести сюда солдат было бы правильнее».
К тому моменту, как они спустились в катакомбы и нашли зал сбора — просторное помещение с низкими сводчатыми потолками, проповедь уже началась. Внутрь набилось несколько сотен человек — очень много с учетом обстоятельств.
«Значит, либо этот Альбумус и правда хорош, либо они окончательно отчаялись».
Демос решил не подходить близко и расположился возле стены, как можно ближе к выходу. Ихраз был прав: воздуха здесь не хватало, а ситуацию усугубляли чадившие факелы, которыми скупо освещался зал.
Альбумус оказался удивительно высоким и сухим человеком с грубыми чертами лица и живыми глазами, страстно сверкавшими из-под густых бровей. Правую сторону лба пересекал уродливый старый шрам и тянулся выше, к плешивой макушке. Брат был одет в самую простую монашескую рясу, подпоясанную куском веревки. На груди на длинном шнурке тускло блестел символ веры. Альбумус вещал, шагая из стороны в сторону, и Демос заметил, что обуви тот не носил.
«И правда аскет. Ни маски, ни хотя бы связки чеснока на шее. Словно совсем не боится хвори».
— И говорю я вам, братья и сестры: господь наш в гневе на своих детей! На вас, построивших толстые стены вокруг своих жилищ! На вас, забывших жертву божью ради вас и его любовь! Чем вы живете, о чем мечтаете? О покое, сытом пузе да набитой мошне. Не о праведном труде, не о жизни в Хрустальном чертоге после смерти во славе божьей. Нет! Ваши души осквернены похотью, мздоимством, роскошью и мирскими удовольствиями. Вы жрете, пьете, наряжаетесь в шелка и воруете у тех, кто слабее вас, чтобы все это позволить. Ваш разум отравлен, ваши души гниют, а глаза ослепли от золоченых шпилей Святилищ и блеска монет и господских дворцов!
«Все это я уже слышал. В проповедях еретика Аристида. Тот, правда, выбирал выражения помягче, ибо склонял на свою сторону знать. А этот ничего не страшится. Он взывает к простолюдинам да раскаявшимся и напуганным богачам. Если Альбумус аристидианец, то явно радикал».
Доклады не лгали: брат Альбумус окружал себя плотным кольцом женщин и детей. Особенно он любил совсем молодых девиц — одетые в льняные робы, босые и бритые наголо, они распластались на сыром каменном полу, завывая молитвы о милости божьей. Леденящие завывания возносились к сводам, отражались от стен и уносились эхом по коридорам катакомб. Но внимание Демоса привлекла другая дева. Среди бритоголовых женщин, которых Альбумус называл невестами Гилленаевыми, Демос с ужасом узнал дочь графа Энно Матильду. Юная красавица Матти стояла на коленях, покачиваясь из стороны в сторону, словно в трансе. Над ней нависла уродливая старуха и брила волосы аристократки длинным ножом. Другие женщины срезали с Матти одежду, кромсали драгоценный бархат, терзали кружева и тонкий шелк нижнего платья, и ошметки падали на пол разноцветным ворохом. Матти, казалось, не замечала, как старухин нож до крови скоблит череп, грубо расправляясь с роскошными каштановыми локонами. Не издав ни звука, она позволила срезать с себя жемчужное ожерелье, вырвать из ушей рубиновые серьги, стянуть с тонких пальцев золотые перстни — мерцающие камни покатились под ноги собравшихся в зале, и никто даже не дернулся, чтобы поднять драгоценности. Матти не кричала, не морщилась. Лишь шептала молитву, исступленно сжимая в руках простенький серебряный диск, позволяя женщинам в робах делать свое ужасающее дело.
Чтобы добраться до Альбумуса, пришлось бы для начала всех их убить. Отчего-то Демос был уверен, что эти фанатичные люди скорее приняли бы смерть, защищая своего пророка, нежели позволили страже дотронуться до него.
Демос осознал, что, как и все пришедшие на проповедь миряне, завороженно смотрел на публичное бесчестье юной аристократки. Наконец остатки одежды были сорваны, и дева осталась совершенно нагой. Не задумываясь, канцлер потянулся к шнуровке плаща, чтобы прикрыть позор девушки, но Ихраз остановил его.
«Он прав. Нельзя выдавать себя, но…»
— Но среди вас есть те, чьи души еще можно спасти! — продолжал Альбумус, направляясь к коленопреклоненной Матти. — Те, кто опомнился, раскаивается и готов принять кару за грехи прошлого. Те, кто нашел в себе силу и любовь к богу, чтобы прийти сюда и публично отречься от мирских желаний!
Монах подошел к девушке вплотную, опустился на колени возле нее — Матти лишь робко взглянула на Альбумуса и продолжила шептать молитву еще громче, когда грубая рука монаха дотронулась до ее плеч, скольз