Фастред поежился под пристальным взглядом рундской девы.
— Нет. Наш бог не разговаривает с нами, но дает знаки.
— Ааа, знаки… Знаки дают все боги. Но их можно трактовать по-всякому, вот в чем беда. Когда моя мать учила меня читать знаки, что показывают руны, мне в голову всегда приходило несколько способов трактовать то, что вижу.
— И какой из них правильный? — Фастред корил себя за то, что ввязался в разговор о языческих обрядах, но не мог справиться с любопытством. С некоторых пор такой интерес был, можно сказать, служебным: преданному слуге Ордена надлежало хорошо знать, с чем он борется. Вот только бороться Фастред не хотел. Он хотел понять.
Истерд пожала плечами, отчего ее толстая коса соскользнула и свесилась до земли. Дева раздраженно откинула ее за спину. Подул ветерок, и Истерд пришлось плотнее запахнуть подбитый мехом плащ. Фастред отметил, что она сменила хайлигландское платье на традиционное — явно не хотела раздражать местных старейшин.
— Неведомо, — ответила рундка. — Рун-то всего три десятка, а судеб — тысячи. И поди разбери какой знак для кого верен. Допустим, пришли трое братьев с вопросом о наследстве — отец погиб в бою и не успел завещать как подобает. Старец раскинет руны сразу для всех троих. Знаки выпадут один раз, а трактовок будет три для трех разных людей. Поди разберись… Я так и не научилась как следует читать руны. Если и вижу, то лишь что-то совсем определенное. И все же порой даже один маленький знак может многое показать, многое предупредить… А что твой бог говорит о рунах, монах?
— Мой бог говорит, что лишь ему известен путь каждого человека. Что пытаться узнать свою судьбу раньше времени — суть нарушить его волю.
— Пфф! — по-детски фыркнула дева и, поерзав на валуне, снова уставилась на Фастреда тем же жутким немигающим взглядом, каким обладал ее отец-вождь. — Жестокий у тебя бог! Наши боги говорят, что предвидение будущего — это свобода. Знаешь будещее — можешь его изменить. Значит, у тебя есть выбор. А выбор — это свобода. Ваш бог не хочет делать вас свободными.
— Мой бог защищает меня.
— Защитил он тебя от того удара? — Истерд указала на шрам над бровью Фастреда. — Вижу, крепко тебе досталось. Едва череп не раскроили.
Монах смутился.
— Тогда я еще не пришел к богу. Этот шрам со мной очень давно.
— Значит, твой бог защищает только тех, кто в него верит? — ухмыльнулась Истерд.
— А твои боги?
— Мои боги никого не защищают. Они ткут полотно судьбы всего мира и порой говорят с теми, кто хочет знать ответы на свои вопросы. — Девушка подняла глаза к горе Фадир и вздохнула. — Мои боги не вредят, не спасают, не указывают, что делать, пока сам не попросишь. Они просто наблюдают за нами.
Фастред взирал на гору и дивился ее почти идеальной конической форме, словно та и правда выросла из земли по воле богов.
— Так зачем же вам боги, если они не помогают? — искренне недоумевал монах.
Истерд взглянула на него как на умалишенного.
— Они хранят мудрость! Мудрость всех времен. И иногда делятся ею с теми, кто ее достоин.
— И как понять, достоин ли ты?
— Спросить. Ответят — достоин. Промолчат — значит, либо не заслужил, либо и так все знаешь.
— Очень удобно, — съязвил Фастред.
— Слепо верить в волю вашего бога тоже удобно, — тем же тоном ответила рундка. — Никакой ответственности, случись что. Ой, святой жрец, простите, это меня бес попутал. А может и вовсе этого бог захотел, так что с меня взятки гладки! — дразнилась она. Но, увидев, как помрачнел монах, умолкла.
— Я понял, что нашего бога вы, леди, не жалуете.
— Не так. Мне все равно. Он-то ничего плохого мне не делал, этот твой бог, монах, — задумчиво произнесла Истерд, теребя кончик косы. — Меня лишь пугает будущее. Когда я выйду за вашего короля, мне придется сменить веру и принять вашего бога. Я сделаю это ради своего народа и мира в наших землях. Видят боги, ради этого я б еще и не такое сделала… Но что меня пугает в вашем боге, так это невозможность выбора. У вас есть толстые книги, на которые вы молитесь, и в этих книгах написано, как себя вести. Указания на все случаи жизни! Но… У нас все совсем иначе. У нас верят, что ты сам плетешь узор своей судьбы, и даже если боги решили для тебя иное, если очень постараться, то даже сами боги будут уважать твой выбор. Ваш бог не такой. Ваш бог жестоко карает тех, кто решил сделать все по-своему.
Фастред видел, как поникли плечи молодой воительницы, и сердце его сжалось. Он сострадал ей, желал помочь, но чувствовал, что не время ее переубеждать.
— Истерд Магнусдуоттир, — позвал он ее по истинному имени, и спрятал улыбку в уголках губ, когда она удивленно на него взглянула. — Послушай меня, дочь вождя. В конечном итоге важно лишь то, насколько праведно ты живешь. Не делай дурного, не убивай понапрасну, будь честной с собой и другими — и всякий бог это оценит. Вот как я думаю. И если ты все будешь делать правильно, всякий бог найдет способ дать тебе знак. Руны ли или что-то еще…
Он замолчал, уловив движение рядом с собой. Истерд спрыгнула с валуна, ловко отвязала от пояса небольшой матерчатый мешочек, опрокинула содержимое в ладони, возвела глаза к горе, что-то прошептала, дунула в сомкнутые пальцы и бросила на землю то, что сжимала в ладонях.
— Что вы делаете?
— Шшш… — оборвала его девушка и наклонилась к земле. Она двигалась, как любопытный дикий зверь — ползала, принюхивалась, коса и подол рубахи подметали землю. — Шшш… Боги говорят!
Фастред увидел, что она склонилась над рунами. Рефлекторно он вскинул руку, чтобы осенить себя священным знаменем, но сдержался: сотвори он подобное сейчас — выскажет жуткое неуважение, а эта загадочная дева только начала с ним откровенничать. Было бы жаль не оправдать ее доверие. Вместо этого он задал вопрос, которого сам от себя не ожидал.
— Можно и мне взглянуть?
Истерд недоверчиво покосилась на него, но спустя мгновение победно ухмыльнулась и отползла в сторону, освобождая для монаха место. Фастред присел на корточки и уставился на разбросанные по земле фрагменты костей с высеченными знаками.
— Ничего не понимаю. Ты что-то видишь? — спросил он.
— То же, что и в последнее время, — глухо отозвалась девушка. — Дюжину дней как выпадает одно и то же. Знаки разные, а смысл один. Надо хорошенько запомнить, как легли, и показать старейшинам. Может они подскажут.
— Но что ты видишь?
Истерд продолжала ползать вокруг рун и шептать, словно не замечала Фастреда:
— Себе кидала. Королю кидала. отцу кидала. Брату, монахам, даже какому-то конюху. И все одно. Земля, огонь, кровь. Кровь, земля и огонь.
— И что это значит? — Фастред вконец перестал что-либо понимать.
Дочь вождя подняла на него полубезумные от транса глаза, моргнула и одним резким движением собрала руны.
— Скоро увидим, монах. Но явно что-то нехорошее.
5.7 Эллисдор
Погостив в замковых темницах, Вал теперь с точностью мог сказать, как выглядит отчаяние. Темная каменная клетушка, которую его бросили, представляла собой почти ровный квадрат шириной в пять шагов. Потолок был низким, окон не предусматривалось. Да и не на что смотреть, когда ты находишься в глубине древней горы.
— Прости, что условия не лучшие, — прошамкал тюремщик настолько дряхлый, что, казалось, застал еще самого Волфа Свирепого и строительство первого замка, и поставив нехитрый ужин перед Валом, направился к выходу. — Ежели там и взаправду заговор, то надоть держать тебя подальше от лишних глаз и ушей. А ежели ты невинен и это докажут, эрцканцлер все тебе возместит. Нынешний вроде щедрый, да и с головой дружит. Ты только кутайся получше, а то помрешь от лихорадки раньше, чем помилуют. Поверь старику, я многих узников похоронил.
Вал вздрогнул.
— Спасибо…
Он насупился, плотнее запахнул прохудившийся плащик и сел, стараясь не касаться спиной влажной стены. Чувствовалось, что где-то рядом текла река: все здесь было мокрым, склизким и характерно пахло сыростью.
— Ешь похлебку, пока теплая. Холод — твой главный враг, узник, — добавил старик и скрылся за дверью. Мгновением позже заскрежетали петли, щелкнула щеколда, а Вал остался наедине с едой и одинокой свечой.
— Ну хоть свет оставили, — искренне порадовался он, набрасываясь на похлебку. Не то чтобы его пугала темнота, но от созерцания желтого огонька на душе становилось чуть спокойнее.
Похлебка и кусок хлеба с сыром казались вкуснейшей пищей. Вал уплетал за обе щеки, наслаждаясь разлившимся по телу теплом. Запивать ужин предстояло слабым элем. Покончив с хлебом, вал сделал щедрый глоток и, прожевав, задумался.
— Прямо сейчас они явно не хотят меня убивать. Что ж, есть надежда, — сказал он, глядя на свечной огонек. — Беда в том, что совсем не ясно, сколько предстоит здесь просидеть и смогу ли я оправдаться.
Хуже всего он переносил бездействие. Его даже не столько пугала перспектива отправиться на виселицу, сколько беспомощность в настоящий момент. Сидя в этом каменном мешке, он мог лишь ждать, и это несказанно раздражало.
Вал поднялся и принялся нарезать круги по камере, чтобы хоть как-то размяться. Руки теперь точно ослабеют, и придется долго тренироваться с Черсо, чтобы вернуть им ловкость. За тренировки было особенно обидно: у него только начало получаться что-то по-настоящему путное. Ну да и пусть. Он все наверстает, если сможет выйти отсюда живым.
В ратушной темнице узники хотя бы могли наслаждаться солнечным светом, но здесь не было ничего, кроме одной-единственной свечи. Он потянулся, попытался размять мышцы, и треснулся макушкой о потолок, когда, забывшись, встал на цыпочки. Принялся снова расхаживать по камере взад-вперед, силясь найти покой в мыслях. Но чем больше думал, тем меньше радости оставалось на душе.
Никто его не защитит, кроме разве что бога. Веззам — потому что не любит его и не захочет помогать. Черсо и Пираф — потому что бессильны. Артанна — потому что погибла.