– Мне надо было остаться, – расплакалась она неделю назад, когда сгустившиеся над ее головой страхи достигли предельной концентрации. – Пусть будет что будет.
– Ну да, пусть, – сказали ей в ответ согласно. – Но тогда вас уже не было бы.
Она не была в этом уверена. И могла бы поспорить насчет этого, но…
Но спорить не стала. Она стала очень слаба. И очень напугана.
Смерть Льва ее сильно потрясла, она не успела от нее оправиться. Но осознать до конца потерю ей не позволил Дворов-младший, сразу приславший к ней свору адвокатов, которые запугивали, наседали, требовали. В ее голове все смешалось, перепуталось. Полиция, адвокаты, Дима, фальшиво улыбающийся при встрече, постоянная слежка. Но потом все стало еще хуже: когда всех наблюдателей убили, а к ней перед рассветом в дом проник некто и заявил, что ей угрожает смертельная опасность, что надо скрыться, она просто вынуждена была бежать.
Убежала далеко, как ей казалось. Почти две тысячи километров теперь разделяли ее с городом, в котором она была очень счастлива до недавнего времени. Разделяли с ее домом, в котором она жила, горячо любила Льва и желала прожить с ним долго-долго. Разделяли с его могилой, которую она навещала ежедневно.
Почти две тысячи километров. Она теперь жила в чужом городе, с чужим паспортом, с чужими документами, с чужой внешностью. Она несколько дней пугалась, вставая утром, подходя к зеркалу и видя в нем незнакомку.
Но самое страшное было не в том, что она сбежала, испугавшись, что и ей перережут горло, когда она будет спать. Не в том, что Дмитрий воплотит в жизнь свой коварный план, когда она вступит в права наследования через несколько месяцев. Страшным было то, что ее бегство было бегством в никуда! Ее как будто выбросили одну в чистом поле, окутанном плотным туманом. Ищи, дорогая, дорогу сама! Если не хочешь искать, сиди и жди, когда тебе позвонят.
А звонили ей в последние дни все реже и реже. Прежде это случалось трижды в день. Потом дважды за сутки, затем раз в два дня. А сейчас вот уже третий день нет звонка от ее спасителя.
Настя расчесала на прямой пробор казавшиеся чужими черные волосы, делавшие ее лицо незнакомым, сколола их заколкой. И поспешно отошла от зеркала. Она совершенно была на себя не похожа. Если бы ее объявили в международный розыск и расклеили ее портрет на всех столбах и заборах, ее никто бы не узнал.
Она пошла в крохотную кухню в чужой съемной квартире, за которую ее спаситель заплатил за полгода вперед. Из своих денег. Когда она попыталась ему их вернуть, он коротко улыбнулся и пробормотал: сочтемся.
Квартирка была маленькой, метров тридцать. Чуть больше ее спальни в доме, который она была вынуждена оставить. Кухня… Их кладовка была больше, где Ирина Глебовна хранила швабры, тряпки и пылесосы. Там стоял маленький холодильник, крохотный стол и две деревянные табуретки. Посуды почти не было. Да она была и ни к чему. Она мало ела дома. Утром кофе и пара бутербродов, просто потому, что надо было что-то съесть. Обед где-нибудь в городе. На ужин молоко и мюсли.
Сейчас было утро. Она только-только выбралась из кровати, широкой, скрипучей, неудобной. Успела принять душ в опрятной, но очень тесной ванной. И решила выпить чаю вместо кофе. Вчерашним утром сильно колотилось сердце после двух чашек. И накатила такая слабость, что пришлось полчаса сидеть на крохотной табуреточке в прихожей. Прежде чем выйти из дома на ежедневную прогулку.
Она заварила чай, отрезала от вчерашнего батона два тонких ломтика. Положила сверху по кусочку сыра и ветчины. Села к столу, положила телефон рядом с чашкой. На мобильник, который ей вручил ее спаситель, запретив пользоваться ее личным, она смотрела требовательно уже вторые сутки. Он молчал.
И тут вдруг звонок. Она даже вздрогнула.
– Аллё! Аллё, говорите!
– Это я… – представился ее спаситель.
Он всегда так представлялся. У них в телефонном общении не было имен. При личной встрече он попросил называть его Геной. Она называла его именно так.
– Почему вы так долго не звонили? – мягко упрекнула его Настя и неожиданно всхлипнула. – Что-то случилось?
– Нет, но… – он замялся нехорошо как-то, со значением.
– Что?!
– Боюсь, что меня вычислили, – признался он нехотя.
– Что-оо? Как это?! Что значит вычислили?! Кто?! Полиция?
– Пока да. Пока только полиция. Но, если вычислили они, значит, вычислят и остальные, – он тяжело вздохнул. – Простите меня. Ради бога простите, но… Но я больше не позвоню. Эту трубку я скину. Советую вам сделать то же самое. И мне лучше не знать вашего нового номера.
– Но как же так?! Мне-то что теперь делать?! Вы завезли меня сюда и…
– И советую уехать из города, – он будто ее не слушал.
– Но куда?!
– И этого мне тоже лучше не знать, – бубнил ее спасатель. – Если я не буду знать, я не смогу вас выдать, когда я… Когда меня…
– Что?
Настя зажмурилась, чтобы не видеть, как корчится и плывет проем кухонной двери. На нее снова накатила слабость и головокружение. В такие моменты надо было просто закрыть глаза, чтобы все вокруг перестало вращаться. И глубоко подышать.
– Чтобы я не выдал вас, если меня станут пытать.
– Станут что?! Пытать? – ее сильно затошнило. – Вы в своем уме?! Кто вас станет пытать?!
– Тот, кто пытал вашего мужа. Простите меня… Простите и бегите как можно дальше. У вас есть деньги, вам хватит, чтобы уехать за границу.
Он еще что-то говорил и говорил, нелепое, неправильное. А Настя не возражала, хотя и могла бы.
Он предатель? Он такой же предатель, как и все? Получается, что так.
Он вытащил ее из дома, который она считала пускай хлипким, но убежищем. Он заставил ее заплатить какие-то долги покойного мужа. Много заплатить, очень много! Она себе почти ничего не оставила в наличных. О каких деньгах он говорит?! О тех, что на счетах? Но как она ими воспользуется?! И как она уедет за границу, если у нее нет загранпаспорта, черт побери?! Он идиот! Подлый предатель! Он просто развел ее на деньги и…
– Вас ищет полиция, Дмитрий Дмитриевич и люди Симонова. Это внушительная команда, Настя, – впервые назвал он ее по телефону по имени. – Вам надо скрыться.
– Но где, черт побери, где? – закричала она не своим голосом. – Вы… Вы обманули меня, Гена! Вы меня предали!
– Может, и так. Простите. Скажите спасибо, что позвонил и предупредил.
И он отключился. И сколько потом Настя его ни набирала, телефон был вне зоны.
Она не пошла обедать. Улеглась, свернувшись клубочком на скрипучей кровати и натянув одеяло до самых бровей. И пролежала так почти до вечера. Она думала, очень много думала. Перебирала в памяти все, что случилось за последние несколько недель. Что случилось незадолго до смерти Льва. Что было потом. Некоторые вещи находила странными. Некоторые ужасными. Вспоминала их со Львом телефонный разговор за несколько часов до его гибели.
– Ты где? – спросила она, позвонив ему ближе к вечеру. – Я звонила в офис, мне сказали, что ты давно уехал.
– Милая, у меня деловая встреча, – ответил он ей обычным, не на нервах, голосом.
– Ты скоро будешь? Мы приглашены, помнишь?
– Да, да, помню. Но не случится ничего страшного, если мы чуть опоздаем.
– Так все серьезно?
У нее в тот момент, она точно помнила, заныло сердце. Странно заныло, тревожно. И она выронила из рук жемчужное ожерелье, которое собиралась надеть к вечернему платью. Оно упало возле ее нарядных новых туфель, у Насти вовсю шла примерка.
– Ничего серьезного, не волнуйся.
И он тогда тихонько рассмеялся, и был ли тот смех настоящим, она теперь не помнила. А потом добавил искренне и с чувством:
– Я так тебя люблю, милая… Так тебя люблю…
Это были последние его слова. Вспомнив их, Настя разрыдалась. Лев был таким сильным, таким надежным, энергичным. Она ничего с ним рядом не боялась. И никого! Он так уверенно шагал по жизни, увлекая ее за собой. Умел найти такие правильные слова. У него любимыми фразами было:
– Это все решаемо!
А в ее ситуации теперь как? Решаемо или нет? Человек, назвавшийся ее спасителем, вывез ее из города, заставил заплатить, а теперь взял и бросил. И не факт, что он после звонка ей не позвонил в полицию, или Диме, или Симонову и в ее сторону уже не выдвинулся целый отряд желающих ее поймать.
Настя резко сбросила с себя одеяло. Вскочила с кровати и заметалась по тесной комнате, собирая вещи. Их было немного. Все так же улеглось в ее красную с белым дорожную сумку. Деньги, документы. Ее документы, не поддельные. Те она изрезала мелко, скомкала и выбросила в мусорный пакет, выставленный у двери. Все следы надо уничтожать. Все следы ее глупого, позорного бегства.
Она возвращается! Возвращается домой – и будь что будет…
Глава 10
– Кто это?
Алексеев глянул на черно-белый портрет угрюмого мужика с обширной лысиной, толстой шеей, тонкогубым ртом, мясистым носом и крупными, навыкате, глазами. Этот портрет ему положил на стол минуту назад Вадим.
– Это Зубов Андрей Иванович, товарищ капитан.
– Какой Зубов?
Он не сразу понял. Плохо спал, напившись в десять вечера крепкого кофе. Черный, как ночь, кофе нравился ему с каждым днем все сильнее. И он, без соображения вообще, взял и вечером его сварил. И ворочался полночи без сна, комкая простыни и молотя без конца подушку кулаками. Все думал и думал. И про Настю, следы которой затерялись. И про ее спасителя, непонятно откуда взявшегося. И про Сомова Александра Сергеевича, к которому в машину сел в день своей гибели Лев Дмитриевич Дворов. И уехал с ним куда-то, и уже не вернулся живым. И про брата Льва Дворова, чья машина в день гибели проехала с интервалом в несколько часов мимо камеры салона элитного женского белья.
Кто куда поехал? Кто куда доехал? Кто за кем следил? И с какой целью?
И даже Светке места хватило в его не желающих засыпать мыслях. Как она там живет, интересно? Нашла себе совершенного мужчину в совершенных одеждах, с безупречно выбритыми щеками? А то он бы ей лейтенанта Вадика порекомендовал. У того с женой какие-то нелады. Наутро, после визита в салон дамского белья, пришел на работу с поцарапанной щекой. Объя