Он запер дверь за бывшей женой. И тут же потянулся к вешалке за курткой, попутно доставая мобильник. Надо звонить Вадику. Одному ему отправляться на поиски Насти было нельзя. Не потому что боялся, нет. Он очень плохо контролировал себя. Мог натворить чего-нибудь. А отправляться надо было либо в дом Дворова, потому что у того имелся светлый внедорожник и пара здоровенных тупоголовых охранников, либо в дом Симонова, чья помощница вычислила Настю сегодняшним утром, когда она ходила в магазин. Та видела, как Настя заходит в подъезд. Но не могла точно знать, в какую именно квартиру. И тогда она звонит его бывшей жене и провоцирует ее на визит. Благо это несложно. Светка всегда попадалась на всякого рода провокации. Светка мчится к нему домой. Устраивает сцену. А это наверняка имело место быть, просто так Настя бы не ушла. После этого представления, что устроила Светлана, Настя собирает вещи, выходит из дома и попадает в ловушку.
Так кто ее устроил – Симонов или Дворов? Дворов или Симонов?..
Глава 18
Мрачное серое утро, слегка поманившее редкими солнечными лучами, перешло в мрачный серый день и сменилось серым непогожим вечером. С севера отвратительно задувало ледяным ветром, и сверху даже посыпало снежной крупой. За каких-то полчаса газоны, еще утром радующие глаз бархатистой зеленью, снова побелели. В доме сделалось прохладно, и он отдал распоряжение чуть прибавить температуру в трубах отопления.
Геннадий Степанович зябко поежился и отошел от окна, за которым возле гаража Валентина намывала машину. Вручную мыла, из ведерка, на ледяном ветру, в одной тонкой кофте. Запретить ей это делать он не мог. Позвать в дом и заставить выпить горячего чая тоже не мог. Потому что он был на нее жутко зол. А она на него наверняка обижена.
Сегодня в четыре часа пополудни – он даже время запомнил – он впервые поднял руку на свою помощницу. Впервые за долгие безупречные годы ее службы. Ударил сильно, очень сильно. Худенькая женщина, не ожидавшая нападения и не успевшая сконцентрироваться, отлетела в угол и больно ударилась головой о стену. На левой щеке под глазом у нее тут же вздулась громадная гематома. На голове выросла шишка. Он увидел ее, когда она поднялась. Сквозь редкие волосы рассмотрел.
Ему ненадолго сделалось жалко свою помощницу, но он не протянул ей руки, чтобы помочь подняться из угла, куда она свалилась тряпичной куклой. Он просто сказал:
– Пошла вон!
– Простите… Простите меня, Геннадий Степанович… – забормотала Валентина, не плача, не шмыгая носом, не пытаясь прикрыться от его гнева. – Я думала, что так будет лучше…
– Ты хоть понимаешь, что натворила, дура? – заорал он.
Он затрясся, лицо побагровело, на висках вздулись вены, он увидел это в зеркальных дверцах шкафа. И перепугался. Инсульта он боялся. Немощности, неподвижности, собственного подбородка в слюнях. Всего этого он боялся пуще смерти и тут же сбавил обороты.
– Ты чем думала, когда сотворила такое?! – чуть тише спросил он и осторожно уселся в неглубокое удобное кресло.
– Я подумала, что так будет лучше, Геннадий Степанович.
Валентина стояла перед ним навытяжку. Громадная гематома наливалась сизым, глаз заплывал. Ее чуть колотило. То ли от боли, то ли от обиды на хозяина, то ли от страха, что облажалась.
– Тебя никто не уполномочивал думать, идиотка! – рявкнул он, шевельнул крупным телом, усаживаясь удобнее. – Надеюсь, ты не причинила ей вреда? Ты не била ее?
– Нет. Ее просто усадили в машину. И привезли сюда.
– О господи! – выдохнул он снова с досадой и поморщился, сердце болезненно ныло. – В гроб меня загнать хотите?! На кой черт мне будет тогда все это нужно?! И Настя Дворова с ее капиталами на кой черт мне тогда?
Он повел мощными руками вокруг себя. Оглядел богатую гостиную.
А и правда, кому все после него достанется? Жене? Детям? Он их последний раз когда видел? Забыл! А они сюда и не спешат, и звонят раз в две-три недели, когда деньги кончаются и счета пополнить надо. Он им строго лимитировал расходы. Чтобы контролировать. Подозревал, что они его за это тихонько ненавидят. А что делать? Приходится мириться с этим! И, небось, обрадуются, если он сдохнет. И что, получается, он оставит после себя? Алчных родственников? И поплакать будет некому, твою мать!
Нет, вся эта затея с вдовой Льва пускай катится к чертям собачьим. Ему своих денег на его век хватит. С лихвой! А как родня станет выживать, когда он подохнет, ему нет дела! Ему о здоровье надо подумать. Да о душе. А не о том, чтобы овдовевшую девку на деньги кинуть.
Симонов подышал глубоко, задерживая вдохи, как велел ему кардиолог. Оглядел Валентину.
– Ты хоть понимаешь, что теперь все, что мы задумали, невозможно? – спросил после паузы, вдоволь надышавшись и немного угомонив ноющее сердце.
– Почему, Геннадий Степанович? – Валя глянула на него несчастным, не заплывшим глазом. Тонкие губы задрожали. – Почему? Она вот она, у нас. Она может сейчас любую бумагу нам подписать.
– Ох, и дура ты, Валька! Ох, и дура! – он глянул на сбитые костяшки пальцев своей правой руки. Пальцы подрагивали. – Ты откуда ее забрала? Из квартиры мента! Ты забрала ее прямо из квартиры капитана Алексеева, который ведет дело об убийстве ее мужа! Ты нарисовалась, мать твою, так, что стереть невозможно! Еще и его бабе бывшей догадалась позвонить. С чьего телефона? Со своего?
– Нет, у пацана на улице попросила. – Валентина закусила трясущуюся губу. Опустила голову.
– У пацана! – передразнил ее Симонов. – А то пацан не вспомнит, кому позвонить дал! И машину твою не вспомнит, да? Это же надо так накосячить, Валентина! Это же надо…
И она вдруг заплакала! По ее лицу побежали самые настоящие слезы, которых Симонов не видал у нее ни разу. Женские слезы его вообще-то никогда не трогали прежде. Он привык к капризам жены и дочери, запускающих слезу в качестве оружия по любому поводу. И отсылал своих баб с их соплями куда подальше.
Но слезы Валентины!..
Так, наверное, плачет раненое животное. Больное, брошенное, уставшее скулить от боли, раненое животное. Заплывший глаз поливал слезой громадный лиловый синяк, и, наверное, ей было очень больно. Второй смотрел сквозь пелену слез на него грустно, без укора, и это было особенно жутко. У Симонова подвело кишки и перехватило дыхание. Еле сдержался, чтобы не встать и не погладить ее по голове, как маленькую девочку.
– Эх, Валя, Валя. Что теперь делать прикажешь? Капитан этот максимум через час тут будет. Согласна?
Она кивнула. Слезы с подбородка закапали черную кофту на груди.
– Где она?
– В подвале.
– Приведи ее сюда. Устрой в гостевой спальне. Когда этот мент явится, скажем, что… – Он пожевал толстыми губами, неопределенно поводил пальцами в воздухе, снова со вздохом глянул на заплаканную помощницу. – Скажем, что спасали ее от Дворова-младшего. Что предоставили ей убежище. Что смотришь? А что еще придумать! Веди ее сюда, живо!
Валентина повернулась на низких каблуках черных, почти мужских туфель и нетвердой походкой пошла к двери. Узкая спина, тощий зад, обтянутый черными штанами, поникшие плечи под широкой трикотажной кофтой, опущенная голова. Она больше не казалась ему надежной и сильной. Казалась простой обиженной бабой, слабой и беззащитной. И это ему не понравилось. Это лишало его какого-то жизненного стержня, уверенности, которую она в него вселяла. Он рядом с ней ощущал себя сильнее. Когда она была сильной.
Она остановилась возле двери, вцепившись в дверную ручку, и замерла.
– Что? – спросил Симонов, не дождавшись, когда она выйдет или повернется.
– Может, это судьба? – проговорила помощница глухим, заплаканным бабьим голосом.
– Что, судьба?
Симонов поморщился. Он не терпел всяких тупых базаров про судьбу и карму, про магию чисел и прочую хрень. Он верил в себя, в свое умение делать деньги. Ну и еще немного в Бога, которого чуть побаивался. Особенно когда прихватывало сердце или резко поднималось давление.
– Может, так и должно было случиться, – снова невнятно проговорила Валентина, не поворачиваясь к нему.
– Что? Что должно было случиться, Валентина?!
Симонов скрипнул зубами. Жалость к этой странной бабе отступила, вытесняемая желанием дать ей под зад как следует. Чтобы перестала мямлить, чтобы говорила внятно.
– Мы его опередили. Опередили Дворова-младшего. То есть уберегли невинную душу. – Она все же повернула к нему лицо не тронутой его кулаком стороной. И даже сделала попытку улыбнуться. – Может, нам зачтется и вдовой, и Богом? А, Геннадий Степанович?
– Не пойму, о чем ты, – буркнул он недовольно.
Добрыми делами он не прославился. И невинной душой вдову Дворова он поостерегся бы считать. Кто знает, какими делишками она со Львом промышляла? Может, была его правой рукой? Или левой? Может, помогала мужу в его тайных занятиях, о которых Валентина вчера вечером докладывала. И вообще, ему была чужда вся эта сентиментальная хрень! Он сейчас просто подчищает косяки своей помощницы, заставив ее поселить Настю в одной из гостевых спален. Капитан Алексеев явится с претензиями, а предъявить-то и нечего. Вот она – Дворова Анастасия Сергеевна, жива и здорова. Гостит у него. Под его надежной защитой и опекой. А как еще? Они должны помогать ближним, попавшим в беду.
Тьфу ты, дрянь какая!
– Ну! Чего бормочешь-то, не пойму? – снова окликнул он Валентину. Та как повернулась к нему улыбающимся профилем, так и застыла.
– Она беременна, Геннадий Степанович. Настя Дворова носит ребенка Льва. А это что значит?
– Что?!
Он снова почувствовал тупую боль в сердце и поморщился. Только беременных баб ему и не хватало на его бедную старую голову! Когда он нанимал Русакова, он еще не определился в его конечной задаче. Приказал наблюдать, записывать, и все. Что он собирался с ней дальше делать? После всех наблюдений? Устранить, заставив подписать бумаги в его пользу? Может, да, а может, и нет. Сейчас он уже и не помнил. Особенно сейчас, когда узнал о ребенке. Особенно сейчас ему не хотелось помнить.