— И долго придется ждать? — спросила Марта.
— Несколько недель, — сказал он. — Возможно, месяц. Если вам надо выставить этого молодца по-хорошему, все придется делать как следует.
Он взглянул на Николь. Мы сообщили ей, что будем оплачивать счастье, которое она дарит детективу.
— Тебе надо идти, Люк? — спросила она.
— Пожалуй, нет, — нерешительно ответил он.
— Пошли, расскажем друг другу пару историй из нашей жизни, — сказала она, поднимаясь.
— Ладно, — согласился он.
Мы подождали, пока захлопнется дверь Синей комнаты. Я плеснул Марте еще фруктовой.
— Он ведь не думает, что она делает это из любви к нему? — спросил я.
— Кто знает, — пожала плечами Марта. — Он о себе высокого мнения. — Я кивнул. — Что с тобой? — внимательно взглянула она на меня. — Ревнуешь?
— Мне нравится Никки, — признался я.
— Мне тоже. Ну и что? Питер, это бизнес. Тебе известно, что девочка зарабатывает на жизнь. Футтер для нее пустое место.
— Известно, — сказал я. — Но все же…
Она накрыла мою руку ладонью.
— Ты слишком мягкий, — заметила Марта. — Хочешь, пойдем в твою комнату и поласкаемся?
— Пожалуй, я пас, — ответил я. — Тем не менее очень признателен.
И мы остались сидеть, потягивая коньяк. Через какое-то время вернулись Никки с Футтером, мы выпили по последней, и они ушли втроем. Я остался один.
Прошелся по квартире, гася свет. Вышел на террасу. Было начало апреля, но все еще зябко. Несколько минут я расхаживал взад и вперед, потом вернулся в комнату и совершил невероятно идиотский поступок. Позвонил Дженни Толливер.
После седьмого гудка послышался сонный голос:
— Алло…
Я повесил трубку.
Лучше бы мне поласкаться с Мартой.
Глава 75
О деньгах могу сказать следующее: для всех, кроме блаженных вроде Артура Эндерса, они важны, только когда их нет. Когда они есть, деньги утрачивают собственное значение и обретают некий новый смысл.
Дают, например, как я уже говорил, возможность удовлетворить свои прихоти. Купить шелковое белье, нанять лимузин, слетать пообедать в Париж. С наличными можно капризничать. Забавляться.
Когда есть деньги, происходит что-то еще. (По крайней мере, так было со мной.) Можно поступать как заблагорассудится, нисколько не заботясь о том, что подумают другие.
Когда у меня завелись деньги, я вполне мог полить мороженое кетчупом или плюнуть в официанта. Мне было абсолютно все равно. Я пришел к выводу, что снобизм — это бегство от бедности.
А еще деньги избавляют тебя от необходимости повиноваться дуракам. Я думаю, девяносто процентов людей, зарабатывающих себе на жизнь, вынуждены выполнять команды людей, которых они не уважают. По себе знаю.
На самом деле, богатство дает свободу, и я получил ее впервые в жизни.
Я радостно принял приглашение Артура Эндерса пообедать у «Блотто». Я, конечно, любил Артура, но мне было важно поддерживать дружбу с ним, доказывая себе, что я не превратился в сноба. Я даже охотно приготовился снова есть спагетти с фрикадельками и пить это кислое красное вино.
Только позже мне пришло в голову, что я был похож на Марию-Антуанетту, изображающую пастушку.
Мы назначили обед на вечер воскресенья, когда апартаменты были закрыты для публики. «Блотто» ничуть не изменился: хозяин, официанты, бармен не забыли меня, но никто не спросил, куда я пропал.
— Ну, что с твоей пьесой? — спросил я Артура.
С обычным энтузиазмом он поведал, что самый последний вариант отдан в театрик в Гринвич-Виллидж и он ждет извещения о том, когда состоится читка. Я ничего не сказал, чтоб не рушить его надежд.
Я позволил ему поболтать, улыбаясь и кивая, когда он перечислял внесенные в пьесу исправления. Когда он умолк, наливая из треснувшего графина домашнее вино, я небрежно спросил:
— Ты видишься с Дженни?
— Господи, конечно! — заморгал он. — Я вижу ее раза два-три в неделю, а звоню почти каждый день.
— Да? — спросил я, наматывая на вилку спагетти. — И как она?
— Прекрасно. После Дня труда открывает собственную студию и страшно волнуется.
— Дай Бог ей удачи. Она всегда мечтала об этом. Я рад, что она встает на ноги. У нее есть талант.
— Ну конечно! — с жаром воскликнул он. — Посмотрел бы ты на ее ткани!
— Я смотрел, — коротко напомнил я.
— А, — спохватился он, краснея. — Да. Разумеется. Я м-м-м я ей рассказал, что обедал у тебя. Расписал квартиру. Она порадовалась твоим успехам.
— Гм… А скажи, Артур, куда вы с ней ходите? Чем занимаетесь?
— Ну… ты ведь знаешь, денег у меня немного, а Дженни копит на студию. Так что чаще всего закусываем у нее или у меня. Мы съели страшное количество гамбургеров и консервов из тунца. Мы — бедняки.
Он радостно засмеялся, а я был готов убить его.
— И вы никуда не выходите?
— Да Господи, конечно, выходим! На прошлой неделе были в кино. Еще ездили в Бронкс в зоопарк и в музей Метрополитен на выставку Тернера.[16] А один раз путешествовали на пароме на Стейтен-Айленд. Ну и гуляем много. В Виллидже, в Сохо. В прошлое воскресенье чуть ли не весь нижний Ист-Сайд обошли. Нам нравится бродить по городу. Разговаривать.
Я хотел спросить, возвращаются ли они потом домой, чтоб заняться любовью, и не смог.
— Отлично! — по возможности беззаботно воскликнул я. — Передай ей мои наилучшие пожелания. И если ей нужны деньги на студию… — Я не закончил.
— О Господи, Питер, — сказал он в замешательстве и заморгал без остановки. — Я думаю, денег она от тебя не возьмет.
— Да, конечно. Глупое предложение. Не говори ей ничего.
Вечер не доставлял мне особого удовольствия, а почему — я не мог понять. Но уходить не хотелось. И, покончив с едой, мы перешли в бар, где я уговорил Артура позволить мне заказать графин водки.
Я был в смятении. Помню, что снова старался перевести разговор на Дженни Толливер. Как она выглядит? Купила ли какие-нибудь обновки? Как поживают ее родители? Не похудела ли она?
Потом заметил, что Артур смотрит на меня с жалостью, и не смог этого вынести. Я сказал, что в понедельник буду страшно занят, и поспешил унести ноги.
— Спасибо за обед!
— Спасибо за выпивку, — ответил он. — Давай повторим в ближайшее время.
— Давай!
Но я знал, что не повторим.
Глава 76
Безусловно, утрата лучших жеребцов, которых переманил Уолкотт Сэндз, была для нас ударом, но мы выстояли. Я сам стал работать активней, и мы принимали почти всех, кого присылал Сол Хоффхаймер. Поступило несколько жалоб от клиенток, однажды пришлось даже вернуть деньги, когда перетрудившийся жеребец не оправдал надежд.
Я позванивал Люку Футтеру, узнавая, как продвигаются его изыскания, но в ответ слышал только одно: «На это нужно время».
Где-то в середине апреля я поставил в график собственную «сцену» с женщиной по имени Салли, которая, по словам рекомендовавшей ее особы, приехала из другого города в Манхэттен на недельку за покупками.
Я ждал ее в Розовой комнате, главной спальне, где спал сам. Приготовил белое вино в бокалах, заглянул в ванную, проверить, сменила ли Марта полотенца.
Заслышав стук в дверь, я открыл и расплылся в улыбке. Передо мной стояла Салли Ли Сурби, моя бывшая жена.
Она бросилась ко мне, схватила за руки.
— Милый, — обрадовалась она, — ради Бога, что ты тут делаешь?
— Я — владелец совместного предприятия, — сообщил я. — А ты что тут делаешь?
— Думала, найду здесь петушка-янки, — засмеялась она.
— Салли, если ты искала кого-то другого, я пришлю свободного жеребца.
— И не думай, милый, — сказала она. — Все будет, как в старые времена.
Пока мы раздевались, она рассказывала, что расторгла брак с человеком, разводившим в Джорджии рыб.
— Милый, он весь пропах камбалой.
Теперь ее звали Салли Ли Рэндольф, и ее нынешний муж владел сетью прачечных, агентством по продаже «кадиллаков» и местной монополией на изготовление «гобблбургеров» — индюшачьих окорочков, сервированных на соленых булочках.
— Мы богаты, богаты, богаты, — пропела она.
— Рад слышать, — сказал я. А когда увидел ее обнаженной, добавил: — Салли, ты поглощаешь слишком много гобблбургеров.
— Пожалуй, — произнесла она, похлопывая по пышным ляжкам. — Но Хэнку нравится. Хэнк — это мой муженек.
— Выглядишь ты грандиозно, — заверил я ее. — Ничего не висит, нигде не морщит, ничего не торчит. Хэнк просто счастливчик.
— И братец его тоже, — захихикала она, рухнула в постель и протянула ко мне руки.
В постели она выкидывала те же безумные акробатические трюки, что и в бытность моей женой. Секс был для нее шумной игрой, любовной потасовкой. Если в нем не было ничего забавного, его не существовало.
Она наслаждалась, ибо я вспомнил, как ей приятна щекотка. Она теряла рассудок. Пощипывание груди лишало ее рассудка. Облизывание ладошек лишало ее рассудка. Покусывание уха лишало ее рассудка. Это был стотридцатисемифунтовый клубок обнаженных нервов.
Мы вместе сладко и вдохновенно сыграли чудную «сцену». Мы забавлялись, вспоминая, где кнопки, на которые надо нажимать, и курки, которые надо спускать. Я почти забыл, какой дивной бывает полная физическая близость. Как прекрасно человеческое тело.
Мы исчерпали положенный час, но наконец я, дыша, как марафонец, объявил занавес. Я знал, что она не остановится, пока мне не понадобится врач. Она всегда была такой, но никогда не сердилась, когда я подходил к концу. Поразительно добродушная женщина.
Надеюсь, Хэнк и его братец понимают, какое сокровище им досталось.
— У тебе нет детей, Салли? — спросил я, пока мы одевались.
— Нет, — ответила она. — Что-то там с моими трубами. Мы с Хэнком поговариваем об усыновлении. Как ты думаешь?
— Если абсолютно честно, не вижу тебя в роли матери.
— Наверно, ты прав, милый, — кивнула она. — Я просто несусь по жизни, как ветер.