Мы начинаем грустить.
Нам становиться скучно.
И мы заболеваем.
Да.
Работа — это право, но это еще и
потребность
всех людей.
Это то
чем мы торгуем,
все мы.
Потому что этим мы живем.
Мы подобны продавцам,
торговцам.
Мы продаем нашу работу.
Мы продаем наше время.
Самое ценное, что у нас есть.
Время нашей жизни. Нашей жизни.
Мы — торговцы нашей жизнью.
Вот что прекрасно,
благородно и заслуживает уважения,
это и позволяет нам
смотреть на себя в зеркало
с гордостью…
Снова на лицах появились улыбки.
Тогда
женщина, о роде деятельности которой мы не знали,
встала,
и объявила, что очень рассчитывает присоединиться к нам.
Она, конечно, не работала на Норсилоре,
но чувствовала глубокую солидарность с нами, сказала она.
У нее тоже
была работа,
и поэтому
она чувствовала себя близкой к нам по духу.
Нам всем очень хотелось спросить у нее, что именно она называла своей работой.
Последние восемь лет она занималась проституцией, сказала она нам.
Она временно продавала части своего тела в обмен на деньги и, разумеется, считала, сказала она, этот род деятельности самой что ни есть обыкновенной работой.
Она не продавала свою душу, уверяла она нас, она всего лищь сдавала напрокат отдельные части своего тела.
Она рассмеялась
Это была самая обыкновенная торговля.
Она временно обменивала части своего тела на зарплату.
Она, разумеется, не чувствовала себя более порочной или какой-то одержимой сексом
по сравнению с остальными людьми в среднем,
нет,
она чувствовала себя по-настоящему нормальным человеком, который выполнял самую обыкновенную работу,
вот и все.
Ей, действительно, стало легче оттого, что она смогла обсудить с нами эти вопросы
и теперь может жить со своей обыкновенной работой, ничего не скрывая.
Кто-то сказал:
Как Вы смеете говорить подобное?
В каком смысле? — спросила она.
Эта женщина хотела спровоцировать нас или же насмеяться
над теми людьми, которые погибли при взрыве.
Как могла она сравнивать?
Взрослый сын моей подруги
наконец смог найти слова чтобы выразить то, что чувствовали все вокруг,
и сказал ей,
что ей здесь, действительно, не место.
Почему? — спросила женщина.
Потому, — ответил ей так называемый взрослый сын моей подруги.
Женщина не хотела уходить.
Она не понимала, почему ей,
наравне с остальными,
не найдется места
здесь,
среди нас,
на этом собрании…
К счастью,
в конце концов она все-таки сдалась.
Но собрание все-таки закончилось на немного необычной ноте.
С того дня, как мы узнали о вероятности полного закрытия нашего предприятия,
мы
погрузились
в глубокое отчаяние.
Но, на удивление,
моя подруга
переживала
больше всех.
Изредка, когда она соглашалась высказаться,
она говорила, что не может вынести саму мысль о закрытии нашего предприятия.
Ее страдание было невыносимым,
несмотря на участие
окружающих.
Нам, разумеется, ее реакция казалась тем более странной, ведь она не работала на Норсилоре.
На протяжении всего этого длительного периода
моя подруга напрочь забыла о тех реальностях жизни, которые ее окружали, и которые, тем не менее, касались ее гораздо больше, чем эта катастрофа.
В скором времени ее должны были выселить из квартиры.
Молодая женщина, которую все считали стеснительной, принялась навещать ее
все чаще и чаще.
Она говорила, что более чем когда-либо хочет ей помочь,
дать ей что-нибудь.
Но моя подруга отказывалась,
так как она говорила, что не понимала, с какой стати этой молодой женщине так хотелось ей помочь.
Мы, между прочим, тоже спрашивали у этой женщины, почему ей так хотелось помочь моей подруге.
Но она не могла этого объяснить, говорила она.
Действительно,
она не знала что нам ответить.
Квартира моей подруги было по-прежнему пуста, и молодая женщина предложила ей буфет, который когда-то принадлежал ее родителям.
С трудом молодая женщина дотащила этот буфет до квартиры моей подруги.
Пытаясь как-то усложнить задачу тем, кто собирался выселить мою подругу.
В тот же вечер моя подруга рассказала, что увидела своего умершего отца на буфете,
и впервые в ее жизни отец появился сам, без того чтобы она его вызывала.
Позже ночью
произошло событие еще более невероятное.
Ее мать пришла и ласково погладила мою подругу по лицу.
Через пару дней была установлена верхняя часть буфета, который принадлежал этой молодой женщине.
Назавтра моя подруга
увидела свою мать
на буфете,
который дала ей молодая женщина.
Все это время я продолжала неподвижно лежать дома.
Мы с моей подругой больше не общались напрямую.
Иногда до меня доходили новости через ее так называемого взрослого сына.
Сначала я попросила его больше не появляться из-за того странного ощущения, которое возникло у меня при общении с ним до катастрофы.
Но ему необходимо было поговорить,
говорить,
и, конечно, чтобы с ним тоже говорили.
Признаюсь,
я не очень-то уверена
в себе,
и на этот раз,
но
возможно,
что-то,
что я не совсем прочувствовала как нечто, прожитое на самом деле,
произошло
между нами
тогда,
в один из тех вечеров.
Позже,
когда мне стало получше,
я попросила мою подругу спуститься вместе со мной в подвал моего дома.
Чтобы она вышла из своей квартиры,
я притворилась, что потеряла дорогую моему сердцу вещицу.
В коридоре, который вел к моему подвалу,
моя подруга увидела своих родителей,
мне тоже показалось, что я их увидела.
Насколько я могу ручаться,
затем мне показалось, как
ее мать наклонилась к моей подруге и шепнула ей что-то на ушко.
Моя подруга повернулась ко мне с улыбкой, но ее мать приложила палец к губам, дав ей понять ничего не говорить мне.
Что же это такое было, чего я не должна была знать?
Касающаяся нас ситуация развивалась совсем неблагоприятно.
Прошли недели,
и силы,
выступающие в пользу полного закрытия нашего предприятия получали все больше поддержки.
В тот день политический деятель заявил нам, что, к сожалению,
если мы ничего не предпримем,
ничего другого,
ничего, кроме того, что мы делали до сегодняшнего дня,
то было почти решено,
что предприятие никогда не откроет своих дверей.
(Он сам почти плакал.)
Нужно что-то делать, добавил он.
Нас собирались просто отправить в мусорный ящик.
Так было решено
где-то там,
в высших сферах,
и мы не знали где.
Наши палачи
обвиняли нас
в разрушении мира
и в распространении насилия и варварства.
В тот вечер все медлили и не могли разойтись по домам.
Было поздно, но никто не решался уйти.
Рядом со мной моя подруга
плакала
от отчаяния,
но мне кажется, ее утешала ее мать.
На следующий день после взволновавшего всех собрания,
младший сын моей подруги,
которому исполнилось девять лет,
упал с высоты двадцать первого этажа
Он выпал,
безусловно случайно,
из окна квартиры, где он жил со своей матерью.
Но невероятнее
всего
было то,
что он поднялся с тротуара как ни в чем не бывало.
Как будто его падение притормозил
ветер,
или как кошка.
Стеснительная молодая женщина, которая стала свидетельницей падения,
утверждала, что ветви деревьев, растущие внизу, приостановили его падение
и таким образом спасли ему жизнь.
Что касается моей подруги,
то она отнеслась к этому
странно,
ее реакция, действительно, была странной.
Мы все это заметили,
и нам стало немного не по себе.
Мы чувствовали что-то, что не могли точно сформулировать, и вместо того чтобы порадоваться такому
чудесному исходу,
мы все были
странным образом удручены.
Неужели она не увидела как ее ребенок навис над пустотой?
Неужели же она действительно ничего не увидела?
Стеснительная молодая женщина утешала мою подругу как могла, поскольку моя подруга с трудом находила слова.
Молодая женщина даже попросила оставить ее сейчас в покое.
Оставьте же ее в покое, — сказала она.
В эту минуту моя побледневшая подруга поднялась,
и в гробовой тишине
произнесла слова, которые я бы предпочла не слышать,
никогда не слышать из ее уст.
Она просто спокойно заявила, что сама столкнула своего ребенка вниз.
Она сама,
да.
Она
жалела
о том,
что он остался цел и невредим,
так как,
сказала она,
это было
не то,
чего она добивалась,
нет.
Это было не то,
что она хотела сделать.
Она любила своего ребенка,
да,
но она сделала это.
Она сделала это.
Она столкнула своего ребенка
вниз, в пустоту,
с высоты двадцать первого этажа…
Мы, разумеется, не могли в тот вечер разойтись.
Мы
не могли оставить мою подругу
наедине
со ее ребенком.
Нужно ли было заявить на нее в полицию?
Мы не могли прийти к обоюдному и немедленному решению.
Кто-то спросил, может ли она объяснить причины своего поступка…
Она не могла…
Она сказала, что просто знала, что это нужно было сделать, вот и все…
Мать не пытается убить своего ребенка без причин, сказал кто-то…