Я ни на минуту не сомневался в том, что мне удастся войти к ним в доверие. Руки чесались — так хотелось пройтись карандашом по тексту листовки: отточить фразы, выбросить все скучное, лишнее и ненужное, сделать текст броским, ярким, звонким. Это было просто необходимо.
Дверь кабины автоматически распахнулась — десять минут истекли. Торопливо бросив бумажку в унитаз, я спустил воду и вернулся в гостиную. Херера все еще сидел в трансе перед гипнотелевизором. Пришлось подождать минут двадцать. Наконец Херера пришел в себя, тряхнул головой, заморгал и огляделся вокруг. Когда он увидел меня, лицо его стало каменным. Я улыбнулся и кинул ему. Он приблизился Ко мне.
— Ну как, сотрапего[13], — тихо спросил он.
— Все в порядке, — ответил я. — Готов в любое время, Гэс.
— Ждать придется недолго, — промолвил он. — Знаешь, в таких случаях всегда лучше впасть в транс. Уж больно неприятно ждать и мучиться. Когда-нибудь очнусь и увижу себя в лапах шпиков. От них пощады не жди. — Он провел точильным камнем по острию меча.
Теперь я истолковал этот жест совсем по-другому.
— Для них? — спросил я.
Он вздрогнул.
— Что ты! Нет, Жоржи. Для самого себя. Если вдруг струшу. Чтоб не стать предателем.
Это были смелые и благородные слова, и я проклял фанатиков, исковеркавших душу такого прекрасного потребителя, как Гэс. С моей точки зрения, это было равносильно убийству. Сколько пользы мог бы принести Гэс, работая и покупая товары, принося прибыль своим собратьям во всем мире! Он мог бы иметь семью, растить детей, которые в свою очередь стали бы потребителями. Больно видеть, что такого человека превратили в фанатика и скопца.
Я решил непременно помочь ему, как только удастся провалить всю организацию. Херера не виноват. За все обязаны ответить те, кто настроил его против существующего порядка вещей. Есть же способы излечивать таких околпаченных простофиль, как Гэс. Я наведу справки… Нет, пожалуй, не стоит. Люди любят делать поспешные выводы. Я уже представил себе, как иные скажут: «Конечно, у меня нет оснований сомневаться в Митче, но, по-моему, он зашел слишком далеко…» «Да, „консы“ остаются „консами“ — это всем известно». «Я не хочу сказать, что не доверяю Митчу, но…»
К черту Хереру! Пусть сам расхлебывает кашу, которую заварил. Человек, решивший поставить все с ног на голову, не должен сетовать, если и сам полетит вверх тормашками.
9
Дни казались неделями. Херера редко разговаривал со мной. Но вот однажды вечером он неожиданно спросил:
— Ты когда-нибудь видел Наседку?
Я ответил, что нет.
— Тогда пойдем со мной. Могу показать. Не пожалеешь.
Мы прошли по коридорам до шахты лифта и прыгнули в грузовую клеть. Я зажмурился. Если глядеть, как мелькают этажи, можно потерять голову от страха. Сороковой, тридцатый, двадцатый, десятый, нулевой, минус десятый…
— Прыгай, Жоржи! — крикнул Херера. — Ниже только машинное отделение…
Я прыгнул.
На минус десятом было темно, с бетонных стен сочилась вода. Потолок покоился на огромных опорах. Коридор, куда мы вышли, заполняла сложная сеть труб.
— Система питания, — пояснил Херера.
Я поинтересовался, из чего сделаны массивные перекрытия.
— Бетон и свинец. Чтобы не пропускать радиоактивные лучи. Бывает, Наседка болеет. Рак. — Он сплюнул. — Тогда она никуда не годится. Приходится сжигать, если вовремя не отхватишь… — Херера красноречиво взмахнул мечом.
Он распахнул передо мною дверь.
— А вот и ее гнездышко, — сказал он с гордостью. Я взглянул, и дыхание замерло у меня в груди.
Передо мной был огромный зал с куполообразным потолком и бетонным полом. Малая Наседка заполняла его почти целиком. Серовато-коричневая, словно резина, масса в форме полушария, метров тринадцати в диаметре. В эту пульсирующую массу впивались десятки труб; она жила и дышала.
Херера стоял рядом и пояснял:
— Весь день хожу вокруг нее. Как только увижу, какой-нибудь кусок созрел, стал нежным и сочным, тут же отсекаю его. — Его меч, сверкнув, снова разрезал воздух. На этот раз он отсек ломоть Наседки величиной с хорошую отбивную, — Ребята, идущие за мной, подхватывают отрезанные куски, разделывают их и бросают на конвейер, — Неподвижные ленты конвейеров уходили в темные отверстия в стенах.
— А ночью она растет?
— Нет. Ночью трубы перекрывают, пищи дают ровно столько, чтобы Наседка не померла с голоду. Каждую ночь она почти отдает Богу душу, а утром воскресает, как святой Лазарь. — Он любовно похлопал мечом по упругой резинообразной массе.
— Ты ее любишь? — задал я глупый вопрос.
— Конечно, Жоржи. Иной раз она и шутки шутит со мной.
Он огляделся по сторонам, медленно обошел зал и заглянул во все конвейерные люки. Из одного он достал короткий брус и подпер им дверь зала. Брус одним концом уперся в дверную перекладину, а другим — в еле заметную ямку в бетонном полу. Получился довольно надежный запор.
— Одну из ее шуток я тебе сейчас покажу, — сказал Херера со знакомой мне ацтекской улыбкой и жестом фокусника вынул из кармана нечто вроде свистка без мундштука, снабженного небольшим баллончиком. — Не мое изобретение, — поспешил он заверить меня. — Эту штуку называют свистком Гальтона[14], а кто такой Гальтон, я и сам толком не знаю. А теперь гляди в оба и слушай.
Он сжал баллончик и направил свисток на Малую Наседку. Я ничего не услышал, но вздрогнул от отвращения, когда резинообразная масса начала отступать, образуя полусферическое углубление.
— Не пугайся, сотрапего. Иди за мной. — Он протянул мне электрический фонарик. Я послушно включил его. Играя свистком, Херера направлял неслышимые ультразвуковые волны на Малую Наседку, и она пропускала нас все дальше и дальше, пока углубление не превратилось в сводчатый коридор, полом которому служило бетонное основание гнезда Наседки.
Ступив под своды коридора, Херера приказал:
— Не отставай. — Сердце мое замирало от страха, но я последовал за Херерой. Мы продвинулись еще немного. Своды коридора поднялись, образуя купол, а за нашей спиной коридор становился все уже и уже..
Мы находились внутри Малой Наседки, в полусферическом пузыре, медленно двигавшемся сквозь стотонную серо-коричневую резинообразную массу.
— Посвети-ка на пол, сотрапего, — сказал Херера, и я направил луч фонаря вниз. Бетонный пол был исчерчен какими-то линиями, которые на первый взгляд казались хаотичными, но Херера прекрасно ориентировался по ним. Мы продвинулись еще на несколько дюймов, и в голове у меня вдруг мелькнула мысль — а что если свисток Гальтона откажет?..
Прошла, казалось, вечность с тех пор, как мы начали бесконечно медленно продвигаться в глубь Малой Наседки, но вот луч фонаря упал на металлический полукруг на полу. Херера остановился, и я увидел под ногами крышку люка. Херера трижды тонул по крышке ногой. Она тут же открылась.
— Прыгай — приказал он мне, и я, не раздумывая, прыгнул вниз. Упав на что-то мягкое, я лежал, дрожа от страха. Через секунду рядом со мной упал Херера, и крышка люка над нами захлопнулась. Херера поднялся, потирая руки.
— Ну и работенка, — сказал он. — Нажимаешь, нажимаешь, а сам ни черта не слышишь. Когда-нибудь свисток разладится, а я даже и не замечу… — Он снова улыбнулся.
— Джордж Гроуби — Ронни Боуэн.
Херера представил меня низкорослому флегматичному потребителю в костюме служащего.
— А это Артуро Денцер. — Денцер был совсем юн и заметно нервничал.
Я находился в небольшом, хорошо освещенном помещении, похожем на контору, с бетонным полом и вентиляционными установками. Здесь стояли столы и переговорное устройство. Трудно было поверить, что выбраться отсюда можно лишь через бурую неправдоподобную массу Малой Наседки. Но еще труднее поверить, что только крохотный свисток Гальтона может сдвинуть с места это огромное чудище.
Разговор начала Боуэн.
— Рады видеть тебя здесь, Гроуби, — сказал он. — Херера Утверждает, что ты не лишен смекалки. Я не сторонник бюрократических формальностей, но все же хотелось бы знать, кто ты и что ты.
Я выложил ему то, что знал о Джордже Гроуби, и он все записал. Когда я упомянул о низком уровне «своего» образования, он подозрительно поджал губы.
— Скажу прямо, ты не производишь впечатление парня малообразованного.
— Сами знаете, как это бывает, — пояснил я. — В детстве я много читал, был наблюдателен. Нелегко расти в семье, где пятеро детей. Ты и не самый старший, чтобы тебя слушались, и не самый младший, чтобы тебя баловали. Чувствовал себя заброшенным, а поэтому и старался наверстать, что мог.
Он удовлетворился моим объяснением.
— Что ж, молодец. А что ты умеешь делать?
— Я? Пожалуй, мог бы написать листовку получше той, которую вы распространяете.
— Вот как? А что еще?
— Ну, и вообще пропаганда. Можно пустить слухи, а люди даже не сообразят, что слухи распускают «кон…», то есть мы. Слухи, которые вызовут недовольство, заставят роптать.
— Недурная мысль. Например?
Голова у меня работала неплохо.
— Например, пустить в столовой слух, что научились вырабатывать новый вид белка. На вкус он точь-в-точь как ростбиф и стоит всего доллар за фунт. Сказать, что о нем объявят через три дня. А когда пройдут обещанные три дня и никто ничего не объявит, можно отпустить шуточку вроде такой: «Какая разница между ростбифом и Малой Наседкой?» Ответ: «Разница — 150 лет прогресса». Такие шуточки всегда схватывают на лету, и, смотришь, люди с удовольствием начнут вспоминать старые добрые времена.
Придумать все это было для меня сущим пустяком. Мне не впервые приходилось пускать в ход смекалку, чтобы расхваливать, с моей точки зрения, никуда негодные вещи.
Боуэн записывал все на бесшумной пишущей машинке.
— Неплохо, — сказал он, — Очень остроумно, Гроуби. Мы попробуем. Но почему именно три дня?