— Понятно? — рассердилась Митци. — Здесь все дрянь, все гадко, подло!..
Я развел руками, как бы соглашаясь. Тем более, что я уже перешел в ее команду.
— Ты уверена в успехе?
— Неужели мы, по-твоему, такие уж варвары? — воскликнула она в негодовании. — Мы все продумали, предусмотрели, проверили. Нам помогали психологи, антропологи, политологи, военные стратеги… — Она остановилась. — Черт! — промолвила она мрачно. — Мы действительно не знаем, сработает ли все, как надо. Но это наш оптимальный вариант, лучший из всех, что мы разработали!..
Я сидел и смотрел на свою бронзовую леди. Вот ради чего я должен рисковать жизнью! Ради глобального и смертельно опасного заговора, подготовленного «яйцеголовыми» и осуществляемого фанатиками. Это могло бы показаться фарсом, если бы не было таким опасным. Это — измена, нарушение контрактов, нечестная коммерческая игра. Если все закончится провалом, лучшее, на что я могу надеяться, — это еще один визит в исправительную колонию на Венере, но на сей раз я буду сидеть по ту сторону решетки.
Я смотрел на Митци и думал: наверное, так выглядела Жанна д’Арк перед походом. Она сияла, глаза ее были возведены к небу, смуглое лицо просветлело и светилось мягким золотистым светом. Но резкая морщинка на переносице не исчезла…
Я протянул руку через стол и коснулся ее.
— Пластическая операция, не так ли?
Она мгновенно пришла в себя, сердито воззрилась на меня, жестко сжав губки. К искусственной морщине прибавились уже свои, натуральные.
— Ладно, так и быть, Теннисон, — сказала она. — Конечно, пришлось прибегнуть к пластической операции. Я лишь немного была похожа на Митци Ку.
— Да, понимаю, — кивнул головой я. — Я так и думал. Значит, замысел был таков: убить нас двоих, толкнув под поезд, не так ли? А затем объявить, что спаслась только Митци. И ты стала бы ею.
— Примерно так, — сердито согласилась она.
— Кстати, хотелось бы знать твое настоящее имя.
— Проклятье, Тенни! Что от этого изменится? — обидевшись, она умолкла, а потом сказала. — Софи Ямагучи, если это имеет для тебя значение.
— Софи Ямагучи, — повторил я, словно пробуя ее имя на вкус. Оно мне не понравилось. — Нет, я буду по-прежнему звать тебя Митци, если ты не возражаешь.
— Я? Зачем же? Я и есть Митци Ку. Уже семь месяцев я учусь быть ею, прослушиваю записи ее голоса, копирую ее походку, выучила до мельчайших подробностей всю ее жизнь. Ведь мне удалось обмануть даже тебя, не правда ли? Я уже забыла Софи Ямагучи. Словно умерла она, а не…
Она неожиданно умолкла.
— Значит, Митци умерла? — спросил я.
Фальшивая Митци Ку неохотно ответила на мой прямой вопрос.
— Да, она умерла. Но не тогда, когда вас сбил поезд. Поверь мне, Тенни, я была рада, что этого тогда не случилось. Мы не убийцы, пойми это, Тенни. Мы не стремимся причинять кому-либо вред, если этого можно избежать. Но таковы были реальные обстоятельства в тот момент. Мы сразу же направили ее в лагерь перевоспитания.
— Понятно, — сказал я. — В Антиоазис, не так ли?
— Да, ее направили туда. И все бы обошлось. Она или одумалась бы и перешла на нашу сторону, или, в крайнем случае, осталась бы там, и до нее никому бы дела не было. Но она убежала. Ей не хватило кислорода, и, возможно, воды, когда она оказалась в пустыне… В этом никто не виноват, Тенни… — сказала Митци вполне искренне.
— Я никого не собираюсь винить, — ответил я, — А теперь, как ты хочешь, чтобы я тебе помог?
Разве в том, что случается, есть всегда чья-то вина, думал я. Во всяком случае никто так не считает. Просто каждый делает то, что должен.
Возвращаясь в тот вечер к себе в Бенсонхерст, я смотрел на бледные усталые лица пассажиров, крепко уцепившихся за петли поручней в мчащемся поезде подземки, на мелькающие за окном грязные стены туннеля и тусклые огни и думал: неужели я хочу сделать жизнь этих людей еще тяжелее?
Разрушение экономики — это не абстрактная идея. Это конкретные действия и конкретные результаты. Например, безработица для клерка или полицейского из сыскного агентства Бринка, для работника рекламы, как я, что означало бы полную профессиональную деградацию. Еще большее обнищание семей, в одной из которых я жил в Бенсонхерсте. Я теперь все больше начинал понимать, что Земля по сути творила зло на Венере, устраивая саботажи и пытаясь полностью лишить ее население права жить так, как ему хочется. Я правильно сделал, что согласился помочь Митци покончить с этим злом — даже если это совсем не та Митци, которую я знал. Но где тот предел, после которого любые наши попытки покончить со злом считались бы оправданными?
Мне не хотелось, чтобы ко всем моим сомнениям, терзаниям и дилеммам прибавился еще комплекс вины, до сих пор не доставлявший мне особых беспокойств.
И тем не менее…
Тем не менее, я сделал все, о чем просила меня Митци. Черт побери, я выполнил свою работу отлично.
— Прежде всего, Тенни, ты должен заняться выборами, — наказывала мне Митци. — Не надо никаких концепций и идей. Делай свое дело как простой торгаш, но так, чтобы мы непременно вытрали.
Ладно Митци. Я сделаю все, что ты просишь. И я сделал, стараясь не чувствовать себя предателем.
Покинув агентство «Таунтон, Гэтчуайлер и Шокен», Митци прихватила с собой моего старого приятеля Диксмейстера. Ему удалось занять мое место после того, как меня вышвырнули оттуда, и теперь он не очень-то охотно согласился на понижение. Но он сразу повеселел, когда я пообещал ему большую самостоятельность.
Я предоставил ему полную свободу отбора и проверки кандидатов. Правда, я внимательно следил за отбором по скрытой сети ТВ, но вскоре понял, что могу этого и не делать. Парень не даром прошел мою школу.
У меня же были более важные дела. Мне нужны были идеи, лозунги, слова, которые, независимо от их смысла, били бы в цель, производили впечатление, запоминались. Я заставил Исследовательский отдел произвести анализ всех политических кампаний и их лозунгов. А тем временем мой монитор выдавал мне их непрерывным потоком: «Честная игра», «Моральный перевес», «Забытый потребитель», «С шеи народа долой!», «Реклама — это ваша правда» и прочие. Последний лозунг был бы хорош, если бы был верен. Это все равно, что всех убеждать: «Я — не мошенник». А вот лозунг «Объявим войну нищете» был бы хорош, если бы был выполним. Такую войну нам не выиграть — кругом толпы нищих. Впрочем, все эти лозунги и девизы не имели ничего общего с действительностью. Однако я всегда учил своих подчиненных, что главное не в словах, а в том, что они затрагивают в человеческом подсознании.
Это была тяжелая, напряженная работа, затрудняемая к тому же тем, что за это время я утратил что-то из былой профессиональной сноровки. И прежде всего, как мне казалось, я утратил былое неуёмное желание побеждать. Для Митци же — это было главным. Для нее, но не для меня.
И все же я кое-что сделал. Я показал Диксмейстеру парочку видеоклипов, отлично выполненных, с моей точки зрения, просто шедевров, в музыкальном сопровождении.
Глаза Денни, глядевшие на экран, почти вылезли из орбит от удивления.
— «Руки прочь от Гипериона?» Отлично, мистер Тарб! — воскликнул он по привычке и вдруг осекся. — Но это как бы наоборот?.. Разве нам не нужен такой рынок как планета Гиперион, мистер Тарб?
— Да не наши руки прочь, Диксмейстер, — снисходительно пояснил я. — Мы не хотим, чтобы туда лезли венеряне. Понял?
Лицо его просияло.
— Великолепно, мистер Тарб. Как всегда отличная работа, — подобострастно воскликнул он. — А вот этот: «Свобода информации». Значит, никакой цензуры, да? Или этот: «С шеи народа долой». Гениально!
Я отослал его проверить мои лозунги на кандидатах, посмотреть, как они реагируют, понимают ли их, а, главное, могут ли без запинки, единым духом произнести. Сам же занялся разработкой агентурных связей — надо же все узнать о кандидатах конкурирующих агентств. Работы было невпроворот. Мой рабочий день был двенадцать — четырнадцать часов. Я похудел еще больше и стоя засыпал, уцепившись за поручни в вагоне подземки, преодолевая длинные расстояния от центра города до Бенсонхерста. Я ни о чем не думал. Дав Митци обещание, я был намерен выполнить его, что бы это мне ни стоило. Пилюли свое дело сделали — я начисто забыл о Моки-Коке.
Впрочем, я забыл о многом другом, просто потерял интерес. Кроме, кажется, одного. Скорее, это не было каким-то определенным физическим желанием, с которым можно было бы справиться с помощью тех же зеленых пилюль. Скорее, все это шло откуда-то от разума, из глубин памяти, которая рождала мимолетные сладкие мгновения близости, легкого, как ветерок, дыхания на моей щеке, ощущения теплоты бархатной кожи. Короче, это была тоска по Митци.
Я почти не общался с ней, хотя появлялся в ее кабинете ежедневно для короткого доклада. Иногда ее не было, и тогда за ее столом сидел Хэйзлдайн. Приходилось докладывать ему. Он слушал, раздраженно перемещая в кресле свое тяжелое тело, недовольно хмурясь, просматривая видеоклипы, которые ему всегда казались либо слишком короткими, либо слишком длинными. А моя Митци где-то заседала, иногда даже за пределами Нью-Йорка.
Я знал, что работа у них кипит, только без моего участия. Что оно им не нужно, было ясно из того, как безжалостно, не вникая, они перекраивали мои ленты.
Мое состояние можно было сравнить с анестезией. Но, к сожалению, пилюли не избавляли от ночных кошмаров. Мне снилось, как полиция охраны коммерческих тайн врывается в мой кабинет днем или в трущобы Бенсонхерста ночью и стаскивает меня с моего матраса.
Даже когда я видел Митци, встречи с ней были столь же официальны, как и с Хэйзлдайном. Правда, иногда, обращаясь ко мне, она вдруг могла сказать: «Дорогой, Тенни».
Шли дни…
Однажды вечером, когда я обучал одного из кандидатов навыкам ведения дебатов — как вопросительно вздергивать бровь в знак легкого скептицизма, упрямо выпячивать нижнюю челюсть в знак решимости, грозно хмурить брови и с достоинством держать дистанцию, если оппонент нарушает приличия, — в этот момент в мой кабинет вошла Митци.