— Я на секунду, не буду вам мешать, — скороговоркой произнесла она и, наклонившись, шепнула мне на ухо. — Когда освободишься, я думаю, тебе не следует тащиться в такую даль. У меня достаточно просторная квартира.
Если бы я умел молиться, я бы поверил, что Господь услышал мои молитвы. Но не все обошлось так хорошо, как бы хотелось. Возможно, виной были пилюли, приглушившие все краски до одного серого цвета. Не было былой остроты желаний и ощущений. Но я и этому был рад. Кстати, я заметил, что и Митци была не в форме.
Что ж, такое бывает со всеми. К тому же усталость и раздражение не лучшие помощники. Но зато мы с Митци, сблизив наши головы на подушке, всласть наговорились. Должно быть потому, что и она, и я давно забыли, что такое нормальный сон, а еще потому, что всякую неудачу спешишь чем-то компенсировать. Вот мы и болтали, не закрывая рта. Все же лучше, чем делать вид, что спишь, и прислушиваться, как другой делает то же самое.
Разумеется, многих тем мы не касались. Митци ни слова не проронила о своих секретных совещаниях, оставив эту часть айсберга глубоко под водой. Я тоже не спешил делиться своими сомнениями. Что у венерянских заговорщиков не все клеится с их никудышными прожектами, мне уже давно было ясно. Недаром Хэйэлдайн столь настойчиво заводил разговор об операции в пустыне Гоби. Я же упорно избегал говорить об этом. Я постоянно помнил, чем это все может кончиться для меня. Когда Митци во сне кричала и беспокойно ворочалась, я знал, что ее мучают те же страхи.
Мои откровенные разговоры с ней были явным нарушением коммерческих тайн. Но я торопился посвятить ее во все, что им могло быть полезным. Я раскрыл ей секреты родного агентства, рассказал о характере деятельности нашего посольства на Венере и, разумеется, все, что касалось операции в Гоби.
Она то и дело негодующе или презрительно комментировала: «О, эти торгаши!» «Тирания торгашей» и прочее. Я же, как Шехерезада, каждый вечер готовил новый рассказ, сознавая, что от этого, по сути, теперь зависит, проснусь ли я завтра утром. Я понимал нынешнюю полную зависимость.
Это, разумеется, ущемляло мое самолюбие со всеми вытекающими отсюда нежелательными комплексами.
Но не все было так уж безрадостно. Я рассказал ей о своем детстве, как мама сшила мне форму для моего первого слета юных фанатов рекламы, о школьных годах и первой детской любви. А она в свою очередь рассказала о себе. Я, конечно, и не ждал, что она будет делиться со мной тайнами венерянского заговора.
— Мой отец прибыл на Венеру с первым космическим кораблем, — рассказывала Митци, и я понимал, чем дальше она уйдет в воспоминания, тем это безопаснее для нее. Рассказывая о настоящем, всегда можно проговориться. И все же, все, что она говорила, было мне интересно. У нее была особая привязанность к отцу. Он был соратником самого Митчела Кортнея и принадлежал к тем убежденным романтикам Консервационистского движения, которые, восстав против оболванивая людей и манипулирования ими в обществе потребления, предпочли бежать с Земли на Венеру. Так сказать, из огня да в полымя. Судя по рассказам отца Митци, первые годы обживания Венеры и все выпавшие на их долю трудности и испытания можно сравнить разве что с кругами ада.
Ее отец был обыкновенным потребителем, к тому же еще совсем мальчишкой. Первой его обязанностью на Венере стало рытье землянок. Они делали это почти голыми руками. А по окончании смены он собирал мусор и отходы и закапывал их в грунт Венеры. Когда инженеры начали сооружать первые трубы Хилша для очистки и охлаждения атмосферы, ее отец помогал пеленать первых юных венерян.
Он, как говорила Митци, не имел профессии и был слаб здоровьем. Полуголодное детство и поврежденный позвоночник давали себя знать в трудных условиях колонизации Венеры, но за что бы он ни брался, он был всегда в числе лучших.
В те годы, когда венерянам удалось разбудить энергию потухших вулканов и использовать ее для своих нужд, ее отец женился, и родилась она. В это же время он получил повышение по службе, но вскоре умер.
Идея использования вулканов была, пожалуй, величайшим достижением венерян. Разбудив их, они дали выход кислороду, таившемуся в их недрах и путем охлаждения водяных испарений получили так необходимую им влагу. В сущности они искусственно воспроизвели процессы, на которые Земле, чтобы иметь моря, океаны и атмосферу, понадобилось четыре миллиарда лет. Ведь венеряне не могли ждать. Сооружение влагоулавливателей над кратерами вулканов было нелегким и опасным делом. При малейшей ошибке или оплошности, они взрывались.
— Так погиб мой отец. Мне было всего три года.
Я был утомлен, нервы на пределе, но рассказ Митци искренне тронул меня. Я протянул к ней руку. Она отстранилась.
— Это и есть любовь, — сказала она глухо, уткнувшись лицом в подушку. — Она причиняет страдания. После смерти отца я всю свою любовь отдала Венере. Я поклялась, что больше не полюблю ни одного человека.
Помолчав, я нерешительно встал с кровати и отошел в глубину комнаты. Она не окликнула меня.
Ночь кончилась, рассветало. Рождался еще один серый день. Пока вскипал кофе, я стоял и смотрел в окно на окутанный смогом огромный город и спешащие толпы людей внизу. С горечью я думал о том, как калечу свою жизнь. Здоровье я уже потерял. Мое отражение в стекле подтверждало это лучше всяких слов — впалые щеки, неестественно блестящие глаза в глубоких темных впадинах глазниц.
— Смотри, смотри повнимательней, Теннисон, — услышал я за своей спиной голос Митци. — Ты действительно черт знает во что превратил себя.
Мне уже порядком надоели эти «комплименты». Я обернулся. Митци сидела на краю постели, спустив ноги на пол, и вызывающе смотрела на меня глазами без линз.
— Прости, Митци. Мне очень жаль…
— Жаль, жаль! — передразнила она раздраженно. — Надоело слушать! — она будто читала мои мысли. — Похоже тебе всего жаль. От своей жалости ты еще, пожалуй, умрешь в моей постели в самый неподходящий момент.
Я продолжал смотреть в окно, будто ждал, что с улиц этого старого грязного города кто-то сможет ответить лучше меня на ее слова. В них, увы, была правда. Пусть говорит.
Но Митци не собиралась довольствоваться монологом.
— Ты погибнешь от этих пилюль, — гневно воскликнула она. — И тогда мне уже будет жаль. Словно мне мало собственных тревог и страхов.
Я приблизился к ней и нежно коснулся ее обнаженного плеча. Но это не умиротворило Митци. Она смотрела на меня почти с ненавистью глазами затравленного зверька.
Я чувствовал, что пришло время утреннего приема пилюль и поспешно бросил одну в рот. Но на этот раз я молил не о забвении. Мне нужны были бодрость, ясность ума, мудрость решений и умение сострадать, чтобы помочь Митци. Но чуда не произошло.
Остатка благоразумия хватило лишь на то, чтобы произнести банальную фразу.
— Нам, пожалуй, пора одеваться, чтобы успеть на работу. Не ровен час, наговорим друг другу такого, о чем потом пожалеем. Мы оба на пределе, Митци. Может, в эту ночь удастся поспать…
— Поспать! — прошипела она, как разъяренная кошка, — Как могу я спать, когда каждую минуту жду стука в дверь, жду, когда сюда ворвутся эти гориллы из Охраны коммерческих тайн!..
Я вздохнул. Ведь это были и мои страхи.
— Зачем думать о плохом, Митци, — попробовал я успокоить ее голосом, в котором заметно поубавилось уверенности. — Разве плохо, что мы так много узнали друг о друге?
— Я знаю слишком много, Тенни. Ты же типичный наркоман и развалина. Даже в постели ты никуда не годишься…
Но тут она опомнилась, ибо поняла, чем это может кончиться. Однако роковые слова были произнесены. Оставалось только добавить: «Между нами все кончено» и выставить меня за дверь. Однако мы с ней были пленниками особых обстоятельств, а они диктовали свой конец.
Я ждал еще какое-то время, пока она скажет: «Убирайся вон! Убирайся навсегда из моей жизни». И тогда, думал я, словно не о себе, а о ком-то другом, мне останется поскорее добраться до аэропорта, купить билет на любой самолет и раствориться в толпе где-нибудь на улицах Лос-Анджелеса или Далласа, а то и еще дальше. Может, Десу Хэйзлдайну не удастся там меня найти. Я бы мог переждать, когда все кончится. Независимо от того, кто победит, и у той, и у другой стороны будут ко мне претензии, и кто-то из них когда-нибудь постарается свести со мной счеты. Но Митци не произнесла этих слов. Она сидела на кровати и напряженно прислушивалась к неясным шорохам за дверью.
— О, боже, — в отчаянии воскликнула она. — Который час? Они уже здесь!
Кто-то действительно стоял за дверью, но никто не собирался взламывать ее. Дверь просто пытались открыть ключом. Значит, не полиция.
Вошли трое. Среди них женщина, которую я ранее никогда не видел. А остальные… По-моему, они меньше всего имели право входить в эту квартиру, да еще подобным образом. Это были Старик и Вэл Дембойс.
Увидев их, я испугался. Они же остолбенели, а потом дали волю своему гневу.
— Черт побери, Митци! — неистовствовал Вэл Дембойс. — Ну и удивила! Что здесь делает этот алкоголик?
Я мог бы возразить, сказать, что давно не пью Моки-Кок, но какой смысл. В голове была полная сумятица. Но одна разумная мысль все же появилась: что означает их приход сюда?
Я все равно ничего не успел бы ответить Дембойсу на его выпад, потому что Старик по привычке сразу же взял ситуацию под свой контроль. Он предупреждающе поднял руку, требуя внимания и тишины. Лицо его стало каменным.
— Ты, Вэл, оставайся здесь, — тоном приказа сказал он Дембойсу, — и не спускай с него глаз. А остальных прошу за мной.
Я смотрел им вслед, когда они покидали комнату — Митци, Старик и незнакомая маленькая толстая женщина. Судя по презрительной фразе, брошенной на ходу в мою сторону, она говорила по-английски с сильным акцентом.
— Она из Корпорации «Рус», не так ли? — не удержавшись, спросил я у Дембойса. Я знал, как он мне ответит. И не ошибся.
— Заткнись! — злобно рявкнул он.