— Тебе приходилось когда-нибудь слышать выражение «прописные истины»? поинтересовалась Руна, когда чтение вслух и разборы сменились обдумыванием прочитанного.
— Ну да, бывало.
— Ну так вот они, эти истины.
Пенни ощутила, как что-то кольнуло ее изнутри. Это было внезапное осознание того, что все это время рядом с ней, в знакомых словах, в привычных предложениях скрывалась, оставаясь на поверхности, какая-то исконная мудрость всех тех людей, которые жили до нее, которые так же смотрели на небо, собирали урожаи, воспитывали детей, защищали свои устои. Услышанное сегодня было тем, что она как будто знала всегда, но не знала, что знает. И лишь стоило обратить на это внимание, как в ней заговорила глубинная память, всколыхнула чувства, и приятно защемило под самым сердцем.
— Руна, что это?
— Ты теперь чувствуешь?
— Да… Что это?
— Зов предков.
Какие красивые слова! Пенни осмотрелась вокруг, опустила взгляд на стол, и письмена на кромке тяжелой крышки ожили и повели плавный цветастый хоровод. Ничего больше не хотелось, кроме как зачарованно наблюдать за повсеместным преображением и наслаждаться шелестом дивных слов, доносящихся из возрождающегося на глазах прошлого.
— Руна, а кто такие боги?
— Наши главные предки.
— Герои?
— Нет, они выше и славнее героев.
— Разве такое может быть?
— Разумеется. Так и есть. А кроме того, герои — далеко не всегда наши предки.
— Получается, что Культ героев, даже таких, как Дули, не так уж и важен, если над героями стоят боги?
— Я могу сказать тебе больше: Культ героев был специально выдуман, чтобы отвлечь нас всех от истинной Веры, то есть от «знания изначального света».
— Так их что, не было?
— Почему же? Герои были. Однако то, что мы знаем о них, что нам про них рассказывают, — это все ложь, не полная правда, то, что на «ложе», на поверхности. Это как если бы я показала тебе вот этот острый нож и сказала: это нож. Это было бы правдой?
— Да…
— Нет. Это было бы ложью. Правдой было бы, если бы я сказала, что это — острый нож. Видишь разницу?
— Да. Получается, вы бы не соврали, но и не сказали всей правды.
— Я бы соврала, если бы сказала, что это ложка. Точно так же получается и со всякими разными культами. И Дули, погибший в Мертвом болоте, и Адан, утонувший в Бехеме, — все они когда-то жили, и многое из того, что мы о них сейчас знаем, — правда. Но нельзя этим ограничиваться. Иначе получается, будто мы живем всю жизнь в своей маленькой избе, никогда не выходим на улицу и при этом еще пребываем в уверенности, что за дверью ничего нет. Если продолжить это сравнение, то герои и предки — это те, кто жил в нашей избушке до нас. А боги-это те, кто нашу избушку создал. Ведь не могла же она взяться из ниоткуда.
Пенни помолчала, вспоминая свои давнишние и недавние мысли. Вернулась к вечернему разговору с Веданой. Хотела задать вопрос Руне напрямую, но спохватилась, что не имеет права разглашать то, чем сейчас занимаются ее подруги. Поэтому над вопросом задумалась и наконец сказала:
— А в хронике «Сид’э» о богах говорится или о героях?
— Откуда тебе про нее вообще известно? — изумилась наставница.
— Да Аина вчера рассказывала… Кстати, она советовала мне попросить вас познакомить меня с еще другой хроникой — «Айтен’э».
— Когда научишься как следует читать, обязательно познакомлю. Но что тебе известно про «Сид’э»?
— Да ничего особенного. — Пенни уже пожалела, что вообще заикнулась на эту тему. — «Река времени». Есть в двух, вроде бы, списках. Один в замке, другой здесь, у Лодэмы. Мы ее тоже читать будем?
— Будем. Вообще-то мы с тобой ее уже начали читать. Вчера. — Она похлопала по столу.
— Ой, как же я не догадалась! — обрадовалась Пенни. — Я думала, что хроники обязательно записываются в свитках. Но стол хоть и большой, а все ж таки маленький. Тут, наверное, не все?
— Конечно. Далеко не все, — подтвердила Руна.
— А самое начало здесь есть? — затаила дыхание девочка.
— Есть.
— Покажите, Руна! Я хочу узнать, с чего все началось.
— Уверена? — улыбнулась наставница.
— Мне даже бабушка об этом никогда не говорила. Не то слово — уверена!
Они пересели за противоположный край стола, и Руна поцарапала ногтем и без того почти стершуюся от времени витиеватую линию.
— Вот тут начало.
Пенни долго смотрела на линию, следя за ее изменчивым, но непрерывным узором, и постепенно осознавала, что для прочтения и понимания всего этого древнего наследия неведомых предков ей потребуется не одна зима. Ее охватило отчаяние, и она чуть не заплакала от своего бессилия и одновременно радости первых шагов.
— А как это прочитать? — дрогнувшим голосом спросила она наконец.
Похоже, Руна прекрасно понимала, что творится сейчас в душе ее юной ученицы, и потому без лишних слов заговорила по писаному:
— Некогда, а точнее, тогда, когда не было Времен и Миров, людьми постигаемых, существовал, не воплощаясь, один лишь Рам’ха Великий. Проявился Он в Новую Действительность и от сознания Новой Бескрайности озарился Изначальным Светом Радости. И появилась тогда воочию бесконечная Новая Вечность, от Света в Новой Бескрайности родившаяся, и было бесконечным число ее проявлений. Так появилось то, что нам, людям, дано воспринимать и принимать как пространства миров Яви, Нави и Правы…
Руна сделала паузу и продолжала:
— Стоило Рам’хе Великому проявить себя в Новой Действительности, в бесконечной Новой Вечности появилось Нечто. Только было оно уже не тем, чем является Рам ’ха Великий, а потому Нечто таило в себе источник зла, ибо все, что с высочайшей точки зрения Надсовершенного несовершенно, оказывается злом относительно совершенного…
— Не поняла, — призналась Пенни.
— Мы с тобой уже об этом говорили. Вспомни о ноже. Я собираюсь тебе сказать о нем. Я знаю, что нож острый. Это моя совершенная правда. Но когда я произношу эту правду, то есть когда я воплощаю ее в слове и говорю просто «нож», я лгу тебе, мои слова несовершенны, взяв нож, ты можешь обрезаться, и потому эта моя ложь может считаться злом. Хотя по сути своей злом не является. Могу продолжать?
— Да, конечно!
— И когда Рам’ха Великий озарился светом Радости, излился из него безмерный поток Инглии, Света живого и первозданного. То было несказанное дыхание Его, и хлынул Свет и зазвучал в великом Нечто.
— Почему вы остановились?
— На Этом запись заканчивается.
— А что было дальше? — Глаза у самой Пенни теперь горели огнем человека, вкусившего знания и жаждущего узнать большее. — Вы ведь помните?
— Живой Свет все лился и лился, но стоило ему отойти от Рам’хи Великого, как он перестал быть его частью. Он разгонял извечную мглу, но чем дальше изливался, тем становился менее ярок. И всюду, где проходил он, возникала жизнь. И возникали мириады миров и действительностей, где обитали живые существа, подобные нам и совсем не подобные. Чем ближе они были к Великому Источнику Света, тем тоньше были их тела и возвышенней чувства. Так было, так есть и так будет.
— Так они, эти существа, и сейчас там живут?
— Разумеется. Мы — только маленькая крупица того мироздания. — Перехватив взгляд Пенни, устремленный в потолок, Руна пояснила: — Они живут и над нами, и вокруг нас, и даже внутри нас. У них иная действительность, как сказано в «Сид’э», и мы просто так не можем их увидеть.
— А они нас?
— Одни могут, другие — нет. Если ты посмотришь на свою руку, что ты увидишь?
— Кожу. Пальцы…
— Но ведь твоя кожа из чего-то состоит. А то, из чего она состоит, тоже из чего-то состоит. И мы, наша Обитель, Торлон и все те земли, что за ним, — мы только мелкая часть чего-то необъятного, что смотрит на нас, не видит и думает: «Это всего лишь моя кожа».
Чтобы не расплакаться, Пенни рассмеялась. Руна говорила просто, ей очень хотелось верить, но как можно верить такому?
— Так что когда читаешь «Сид’э», не нужно воспринимать все в ней изложенное буквально. Мир гораздо сложнее, чем нам кажется. Взгляни, к примеру, на этот стол. Ты видишь, что он широкий, что он длинный, что у него есть высота, позволяющая нам сидеть удобно и не нагибаться. Итого мы получаем три связных между собой меры. А вот на столе ты видишь древесные кольца. Когда стол был деревом, они нарастали одно вокруг другого с каждой зимой. У этих колец тоже есть длина и есть ширина. Но нет высоты, они никуда не выпирают, они, считай, просто нарисованы природой. Что получаем?
— Две меры?
— Правильно. И мы видим их со всех сторон. А вот если бы и кольца эти могли видеть, они бы смогли увидеть нас, только когда мы стоим вот так. — Руна наклонилась над столом. — А если я снова сяду, то исчезну из их поля зрения, но буду продолжать их видеть. В этом и есть преимущество трехмерности над двухмерностью. Наша четвертая мера — время, которое мы не можем увидеть, но без которого сама жизнь была бы невозможна, как мне кажется. Правда, для каждого из нас оно течет по-разному. Если ты устала и возвращаешься от меня домой, то невольно думаешь: как же далеко идти, как же долго. А если ты идешь и при этом думаешь о чем-то интересном, то даже не замечаешь, как оказываешься дома.
Пенни согласно кивнула.
— Поэтому для простоты наши предки придумали целую систему мер времени, которую мы теперь, не знаю уж почему, забыли. Для нас сейчас достаточно считать время от зимы до зимы, а ведь когда-то в стародавние времена человек мог точно сказать, сколько времени, например, ты спишь, или сколько проходит времени от восхода до заката, или сколько ушло времени, пока ты мигнула.
— А зачем? — удивилась Пенни. — Зачем это нужно? Ну мигнула я, и что с того? А от восхода до заката всегда по-разному бывает. Зимой дни всегда короче.
— Я с тобой согласна. Нам сейчас это трудно понять. Мы привыкли время ощущать, не называя. Вероятно, раньше было как-то по-другому. Ну да ладно, мы с тобой увлеклись и сбились с главной темы. Просто я хотела сказать, что в других действительностях этих мер может быть не две, не три и не четыре, а гораздо, гораздо больше.