Скелли сразу отметил неуловимые черты, говорившие об избранности юного потомственного строителя, однако сам Хейзит не производил впечатления человека, знающего о своем предназначении или не менее выдающемся прошлом. Скелли тогда несколько успокоился и до последнего момента не мешал Хейзиту заниматься нужным делом. Тем более что в это время его гораздо больше заботила пропажа других потомков Дули: отца и дочери. Отцом был верный слуга Локлана — Олак. Верный до тех пор, пока Скелли не оказал ему, если можно так выразиться, услугу, вернув безвозвратно утраченное дитя, прекрасную девушку по имени Орелия, причем не откуда-нибудь, а из Обители Матерей. Тут Скелли превзошел самого себя, изменив тактику и не став никого сбрасывать со стены или поджигать. У него появился замысел, как, переманив Олака на свою сторону, сперва расправиться с Ракли и его родом, а затем воспользоваться последними из потомков Дули себе во благо. Он не побоялся сделать некоторые намеки на родство рода Олака с родом Дули, чему тот, похоже, до конца отказывался верить. Во всяком случае, его дочь разъезжала по Вайла’туну на коне, покрытом серо-желтой попоной. От желтого цвета один шаг до золотого.
Девочка прошла хорошую школу в Обители, и со временем ее тоже не составит большого труда покорить и сделать своей должницей. А потом, когда-нибудь, когда власть рода Ракли расшатается и прекратится, объявить преемницей ее и ее потомков, ежели таковые к тому времени народятся. Не народятся — тем лучше: тем меньше будет противников следующего шага красавицы. Которая должна будет отречься и последним — и первым — указом назначить вместо себя владельца и распорядителя замка… Кого-нибудь, кого предварительно подберет сам Скелли. Народ воспримет такой поворот событий если не с радостью, то более благосклонно, чем любой захват власти силой. Если только это не будет захват власти самим народом. Но такого развития событий Скелли ни за что бы не допустил. И вот какая незадача: вместе с Локланом с горизонта исчезают и Олак, и его замечательная дочь. Хорошо если сейчас они все покоятся где-нибудь на дне Бехемы. А если нет? Получится, что своими тогдашними намеками он сделает себе только хуже. Все-таки даже пожар действует надежнее. А уж о падении со стены и говорить не приходится.
— Приехали, — остановился шедший впереди охранник.
«Быстро, — подумал Скелли. Обычно обратный путь утомлял его особенно. Сегодня не затосковать помогли не слишком радостные размышления. — Вот бы еще знать, что творится на улице. По ощущениям, скоро ночь и пора ложиться спать».
Коридоры подземелья располагались ниже уровня хранилища и кельи, где обитал Скелли. Пришлось подниматься по старой каменной лестнице, к которой совсем недавно по его указанию приладили деревянные перила, греметь ключами о кованую дверь, надежно преграждавшую проход внутрь замка, входить в точно такое же подземелье по ту строну и идти дальше окольным путем, вероятно проложенным под замковой стеной, потому что несколько встречающихся ответвлений были завалены просевшим еще в незапамятные времена грунтом и камнями. Здесь Скелли чувствовал себя более уверенно. Он забрал у старшего охранника ключи, которые тот имел право носить, но не имел права хранить, и демонстративно пошел впереди небольшой процессии. Кресло на колесах они, как всегда, оставили в нише у кованой двери.
В лицо подуло холодом. Они приблизились к тому месту, которое нравилось Скелли, пожалуй, особенно, даже больше, чем его драгоценное хранилище. Это была неширокая, примерно в локоть высотой и несколько шагов длиной, прорезь в стене, выходившей на Бехему. Особенно здесь было хорошо летом, когда долетавшие снизу прохладные брызги с ветром приятно освежали лицо. Зимой Скелли тут не задерживался. Тем более что при всем желании, сколько ни вглядывайся в черноту щели, ничего не увидишь — только слышен грохот прибоя где-то внизу да ледяные капли превращаются на камне в скользкий прозрачный нарост.
Он представлял себе, что они идут по кругу, точнее, по спирали и постепенно поднимаются до уровня замковых подвалов. Прямой смычки с хранилищем отсюда не было. Предстояло выйти через кладовую и только уж оттуда хитрыми переплетениями переходов и коридоров снова спуститься под землю.
Наконец он смог отослать порядком надоевших охранников и остаться в одиночестве. Ненадолго, потому что при виде его приближающейся фигуры писари бросали свои праведные труды и спешили наперебой поделиться с ним своими мелкими открытиями и не менее мелкими мыслишками. Сегодня Скелли был не в настроении выслушивать их пустые доклады. Пока они сопровождали его до кельи, он молчал и даже задумчиво кивал, но перед входом остановился, поднял руку и пожелал всем доброй ночи. Для многих это ровным счетом ничего не значило, поскольку некоторые писари предпочитали трудиться именно по ночам, а потом спать до полудня, но со Скелли никто, разумеется, спорить не стал, и все с поклонами разошлись.
Закрыв со вздохом облегчения дверь, Скелли зажег лучину на столе и первым делом скрылся в укромной нише, где с наслаждением справил накопившуюся за день нужду. Перед сном его ждало еще одно приятное дело, которому он предавался все последние вечера. Называлось оно «проникновением в карту». Ту самую карту на странном тончайшем материале, которую нашли в плавучей избушке где-то в чаще Пограничья. Нет, он вовсе не тешил себя надеждой когда-нибудь прочитать вереницы значков-паучков, но созерцание карты почему-то давало ему незабываемое, пусть и обманчивое ощущение всеведения.
Не успел он извлечь карту из сундука и примоститься за столом, как в дверь тихо постучали. Это был доверенный прислужник, робкий юноша, который, по обыкновению, принес главному писарю поднос со скромным ужином: сухие фрукты, сыр, ломоть хлеба с отрубями да кувшин с остывающей травяной настойкой, полезной для живости ума и остроты глаз. Скелли по привычке поблагодарил юношу и поинтересовался, все ли тут было спокойно в его отсутствие. Ответ сначала прошел мимо его ушей, но потом что-то заставило вдуматься в сказанное, и Скелли цепко перехватил руку юноши, услужливо собиравшегося отлить содержимое кувшина в серебряный стакан.
— В какой, ты говоришь, таверне?
— «У старого замка».
— Ну-ка садись, рассказывай.
— Всех подробностей я не знаю, — потупился юноша. — Слышал только, что сегодня под вечер туда наведались виггеры, чтобы кого-то схватить, да наткнулись на вооруженный отпор, такой, что чуть головы не сложили. Правда, двоих вроде все ж таки убили. Перебили бы, может, и всех, да только, говорят, вмешался в дело один оружейник, в смысле, торговец оружием, вы его наверняка знаете, Ротрам. Он, кажется, с обитателями тамошними знаком был, ну вот и уговорил грех на себя не брать, не убивать пленных. Их там в амбаре заперли.
— И где теперь эти, ну, что сопротивление оказывали? — торопил Скелли.
— Ушли, говорят. Да еще сына Демвера, который там находился, в заложники взяли…
— Гийса?!
— Его самого.
— Послушай, — откинулся Скелли на спинку стула, — а почему ты мне все это сейчас рассказываешь, а остальные писари горазды языком молоть, а об этом ни ухом ни рылом?
Вопрос получился грубым, юноша удивленно поморщился, но понял, что его явно похвалили, и приободрился.
— Мне подружка рассказала… Она недалеко живет и сама все видела…
«Чтобы завести подружку да еще с ней встречаться, — подумал Скелли, — парню нужно иметь возможность отлучаться из замка, а это не приветствуется, тем более среди возглавляемых мною писарей. Робкий, робкий, а в проступке смело сознается. Непростой, похоже. Нужно будет присмотреться к нему».
— Тебя как зовут, напомни?
— Сартан, вита Скелли.
— Так что еще рассказала тебе подружка?
— Ну Гийса вот забрали они с собой и сбежали. А народ тем временем с округи собрался, хотел, должно быть, самосуд учинить. Я так понял, что соседи хозяев этих из таверны не слишком жаловали почему-то…
«Еще бы они стали жаловать смекалистого мальчишку, который устроился как сыр в масле, сдружился с самим Локланом да собирался совершенно законным образом на их нуждах в надежном камне наживаться. Кому такое понравится? Тем более что прибыли большая печь, если бы она оказалась достроена, сулила не чета их жалким выручкам с мелкого ремесленничества да приторговывания. Богатых никто не любит — это прописная истина».
— И что дальше?
— А дальше этот Ротрам снова вмешался, к народу вышел и сумел все так обставить, как будто виггерам поделом досталось, мол, они первыми сунулись и хотели зачем-то самосуд неправедный над хозяевами учинить, чуть молодуху, дочку хозяйки, не попортили, одним словом, сами нарвались. Оказались в толпе и те, кто при этом вроде присутствовал, когда виггеры в таверну вломились, короче, слова Ротрама подтвердили, ну и тогда чуть виггерам от народа не досталось.
«И это понятно, — подумал Скелли. — Кому ж из простого люда охота оказаться на месте Хейзита и его семейства? Эх, ну что за идиоты эти виггеры! Такое простое дело провалили. Дуболомы! Нет, с Демвером придется разговор иметь серьезный. Тем более что теперь под вопросом жизнь его дорогого сыночка. Не слишком, правда, любимого, но зато единственного».
— И чем все закончилось?
— Подоспели еще виггеры. Тех, что в плен взяли, освободили. Народ разошелся. Таверну так и не тронули.
— А Ротрам?
— Не знаю. Моя подружка раньше других ушла…
— Вот что, Сартан, давай договоримся с тобой так. — Скелли выждал, пока раскрасневшийся от волнения юноша дольет ему настойку, пригубил стакан, облизал запекшиеся губы и отправил в рот пригоршню сухих виноградин. — Ты мне ничего не говорил, а я тебя не слышал. И про подружку твою тоже ничего не знаю. Но встречаться по-прежнему разрешаю, особенно если ты и впредь мне ничего интересного рассказывать не будешь. Особенно про то, о чем я буду, как и сейчас, узнавать из других источников с опозданием. Ты меня понял?
— Да, вита Скелли… — Глаза юноши сверкнули, как показалось главному писарю, злорадными искорками.