По окончании МГУ я два года работала в Институте гигиены труда и профзаболеваний. В составе бригады медиков ездила по заводам. Мы обследовали состояние здоровья рабочих. С тех лет у меня осталось чувство глубокого уважения ко всем трудящимся людям. Они работали тогда, как, впрочем, и в настоящее время, спустя полвека, в тяжелейших условиях, женщины в сорок лет выглядели на все шестьдесят. И все они были доброжелательны, с юмором и теплом в общении. Работала я, будучи в «интересном положении», ждала первого ребенка. Все мои обследуемые жалели и сочувствовали мне. Времена были трудные: середина пятидесятых годов, совсем недавно окончилась война. Но, несмотря на трудности, люди не были озлоблены и ожесточены, у них было хорошо развито чувство долга, основа которого, по И. П. Павлову, внутреннее торможение. А, кроме того, все мы в те времена строили «светлое будущее», не для себя, для своих детей и внуков. Нами владела доминанта оптимизма, «когда душа поет, и просится сердце в полет, в дорогу далекую, в небо высокое к звездам нас зовет…».
В 1958 г. М. Н. Ливанов – старейший электрофизиолог нашей страны, тогда еще не академик, но уже признанный специалист в области исследования биоэлектрической активности головного мозга, пригласил меня к себе в аспирантуру при Институте ВНД и НФ АНСССР. И я снова вернулась к своей любимой теме: анализ взаимодействия возбудительных и тормозных процессов при обучении, но уже на новом, нейрофизиологическом уровне.
Надо сказать, что подсознательно я давно была готова работать с М. Н. Ливановым. Еще на пятом курсе биофака мой однокурсник и хороший друг, Юрий Бурлаков (в пору зрелости безвременно погибший) с таинственным видом показал мне статью М. Н. Ливанова и В. М. Ананьева, в которой шла речь о «телевизоре мозга». Там был рисунок. На полушарии конечного мозга стояли точки (которые указывали положение электродов), и было написано, что электрическая активность теперь может быть зарегистрирована от всей поверхности мозга, и это даст возможность понять, как он работает. Работа в Институте гигиены труда требовала ознакомления с разными физиологическими методиками. Так я познакомилась с лабораторией М. Н. Ливанова. Не удивительно, что потом, будучи в декретном отпуске, сидя без дела около почти постоянно спящей полуторамесячной дочери, Ольги Игоревны Шульгиной, я написала письмо сотруднице М. Н. Ливанова.
Татьяне Александровне Корольковой о том, что хочу работать в их лаборатории. Ответом и было приглашение поступить в аспирантуру. Вернее, сначала мне было предложено прочитать книгу Александра Ильича Ройтбака: «Биоэлектрические явления в коре больших полушарий» (Тбилиси, 1955). Я прочитала ее быстро, как художественный роман, и, со всем пылом юности, закидала М. Н. Ливанова десятками вопросов, требуя объяснить и то, и это, и вот еще то-то и то-то… Думаю, этот разговор, где Михаил Николаевич получил возможность раскрыть перед нами свою великолепную эрудицию, и сыграл в моей судьбе решающую роль.
После поступления в аспирантуру у меня началась долгая интересная жизнь по исследованию биоэлектрических процессов при обучении вначале с применением «телевизора мозга» – электроэнцефалоскопа. Потом я работала на многоканальном электроэнцефалографе фирмы «Эдисван». В 1960 г в лаборатории М. Н. Ливанова были начаты эксперименты с применением микроэлектродной техники.
Михаил Николаевич Ливанов – один из основоположников электроэнцефалографии (рис. 2–4). в Институте ВНД и НФ работал заведующим лаборатории электрофизиологии условных рефлексов вначале по совместительству (основная работа в Институте Биофизики РАН, где он «заработал» лейкемию), а с 1961 г. перешел в наш Институт полностью вместе с частью своей лаборатории. И работали мы с ним до самой его кончины. Ему посвящена большая статья, написанная мной совместно с А. Н Лебедевым в журнал «Успехи физиологических наук» (2007) к 100летию со дня его рождения и сделан большой доклад в Институте ВНД и НФ на конференции, посвященной этому юбилею. Доклад назывался: «М. Н. Ливанов – добрый учитель и основатель новых путей в науке».
Собственно основные положения доклада – в статье в Успехах. М. Н. Ливанову я безмерно благодарна за возможность на протяжение многих лет работать в творческой атмосфере его лаборатории, за неизменный вопрос в начале научного года: «Галя, ну чем ты будешь в этом году заниматься?», за часто повторяемые слова: «Если хочешь что-то сделать в науке, не меняй тематику, делай то, в чем видишь смысл своей работы». Тематику по нейрофизиологическим механизмам внутреннего торможения он как бы отдал мне на откуп. Сам ею не очень интересовался. Его занимали другие проблемы… Правда, однако, однажды он заинтересовался проблемой торможения в нервной системе вплотную (Ливанов, Нейрокинетика, 1965). Потом снова переключился на пристальное изучение роли синхронизации в реализации активных форм поведения.
Задачей моей кандидатской диссертации было изучение ЭЭГ в процессе обучения. Перед моими глазами прошли километры бумаги – многоканальной записи ЭЭГ при разных состояниях и при обучении кролика – экспериментального объекта. Была прочитана вся имеющаяся к тому времени литература про ЭЭГ и животных и людей. Сейчас я четко знаю, что ЭЭГ – это продуктивный показатель состояния здорового мозга, сна, бодрствования, активности, торможения и растормаживания. По ЭЭГ можно также судить о разного рода отклонениях от нормы в ту или иную сторону. Особенно информативны параметры ЭЭГ при обследовании больных с эписиндромом. Но содержание психики в ЭЭГ не отражается. Так что, когда я прочитала в Интернете, что некие «ученые» в Америке начали выполнение проекта по разработке методики чтения мыслей человека на основе формы ЭЭГ, то подумала: «На какие ухищрения не идут люди, чтобы получить деньги на пропитание». Правда, ведущий проекта предусмотрительно сказал, что эта работа долгая, трудная, и вообще чтение мыслей по ЭЭГ будет возможно только при условии, что испытуемый будет на это согласен. Этот проект полностью идентичен притче о том, как Ходжа Насреддин за хорошую плату, стол и дом взялся в течение 15-и лет научить ишака говорить. В своем кругу он объяснил, что ничем не рискует. За это время или шах умрет, или ишак подохнет.
Рис. 2. М. Н. Ливанов
Рис. 3. М. Н. Ливанов на Волжских посторах.
Рис. 4. М. Н. Ливанов и Э. А. Асратян после очередной научной конференции. Сделали свои сообщения, ответили на вопросы и немного расслабились.
Кандидатскую диссертацию я благополучно защитила в 1962 г., имея в своем животике пятимесячную личность – сына, Дмитрия Николаевича Парфенова. Первый брак у меня был недолгим. Но в нем родилась дочь Ольга Игоревна – талантливая художница, а потом появилось трое чудесных внуков. Второй брак – жизнь с чудесным человеком, Николаем Николаевичем Парфеновым, длился 42 года и был как счастливый сон. Надо сказать, что мы оба были байдарочниками. Проплыли все реки Европейской части СССР, обычно вместе с сыном и дочкой. Отдых на реке восстанавливал силы, был основой хорошего рабочего настроения на весь последующий год. Забегая вперед, расскажу, как целительное действие такой формы отдыха особенно проявилось перед защитой докторской диссертации. По разным причинам и написание и формальная подготовка к защите проходили не гладко. Устала я до чертиков, и морально и умственно. Летом 1977 г. Николай Николаевич и сын Дима все взяли на себя: купили билеты, продукты, упаковали вещи и почти насильно, я очень сопротивлялась (не могу, не хочу), довезли меня до Максатихи – поселок в верховье Мологи, притока Волги. Утром я проснулась, вышла из палатки и впервые за предыдущие месяцы ощутила покой в душе. Палатка стояла на берегу, между редко стоящих раскидистых сосен. Солнце уже согрело высокий берег. Теплые сосновые иголки под босыми ногами всегда вызывали у меня состояние блаженства.
Над рекой стлался густой туман. Напротив, на другом, низком, берегу в тумане плыли верхушки стогов сена. Река, прозрачная и холодная, стремилась от меня в далекие края, в Рыбинское водохранилище. И здесь, и дальше, до самого водохранилища, у реки Мологи обычно один берег был низкий, другой высокий. На высоком берегу – бескрайние леса, а там грибы: белые, маслята и моховики с бархатными шляпками, черничные поля. Там, на Мологе, совершенно независимо от моего сознания сложились вирши:
«А на Мологе шумят березы, смеется лис, цветет калган.
А на Мологе бушуют грозы, нам мир чудесный природой дан…»
Лис – оранжевая пластмассовая игрушка, плыл на носу байдарки и, действительно, смеялся. Калган – скромная трава, с цветками, похожими на лютики. Если на корневище калгана (с медицинскими целями), настоять водку, можно увидеть интересное явление: цвет водки на свету меняется от вишневого до медово-золотистого и обратно. Напиток становится целебным.
Инженеры и лаборанты. Без них я не могла бы проводить свои эксперименты чисто физически и не смогла бы выполнить огромный объем работы по статистической обработке полученных материалов. Прошу прощения, что некоторых я буду называть просто по имени. Признаюсь, я их так и называла при совместной работе. Просто потому, что большинство из них были много моложе меня и просто были молодыми. Их по отчеству никто не называл. А я в те поры и не предполагала, что когда-нибудь мне захочется вспомнить их и поблагодарить за их участие в нашей совместной работе. Надо сказать, что я всегда преклоняюсь перед людьми, которые могут делать то, что я сама не сумею. Наверное, поэтому со всеми соавторами и помощниками у меня всегда были очень добрые отношения. За долгие долгие годы научно-исследовательской работы мне довелось сотрудничать с множеством коллег, лаборантов и инженеров. О некоторых хочется сказать хорошие слова. Собственно, хороших слов достойны все мои соавторы и помощники. Так что то, что я скажу о некоторых, относится почти ко всем. Вернусь к началу своей работы в лаборатории М. Н. Ливанова. Прежде всего надо рассказать о его правой руке при создании «телевизора мозга», о Владимире Михайловиче Ананьеве. Когда мы познакомились, ему было 44 года, я была на 20 лет моложе и смотрела не него снизу вверх, хотя по росту он был не намного выше меня. Это был удивительно светлый, увлеченный наукой человек. Специалист своего дела. В сорок лет сотворив по предложению М. Н. Ливанова электроэнцефалоскоп, далее он всю жизнь его совершенствовал. Кроме электроэнцефалоскопа, он занимался проблемой кодирования информации и геронтологией. Он говорил, что заочно соревнуется с хирургом Амосовым, кто дольше проживет. Ходить с Ананьевым обедать в столовую было нелегко. Он считал, что одно из условий долголетия – это тщательное пережевывание пищи. А встать и уйти, как-то в наши дни этикет не позволял. Вот и сидишь, ждешь, пока он не обеспечит себе дополнительный отрезочек жизни. Шучу, конечно. Владимир Михайлович был очень интересным собеседником. Надо сказать, что его система – активные действия по увеличению продолжительности жизни, сработала безотказно. Он прожил, не болея, более 90 лет, причем до последнего времени продолжал активно работать в сфере своих научных интересов. Владимир Михайлович научил меня стойко переносить любые несправедливые нападки философски и даже с некоторым удовольствием. Дело в том, что, когда его работа проходила утверждение в ВАК, один очень заслуженный деятель, хорошо ему знакомый и во многом ему обязанный, позвонил туда и сказал, что В. М. Ананьев не достоин степени доктора биологических наук, т. к. имеет техническое образование. Рассказывая об этом, Владимир Михайлович произнес: «Сначала я очень огорчился, но потом успокоил себя соображением: «Значит,