«Дорогие наши зрительницы и зрители, добрый вечер. Сегодня мы принимаем у себя в гостях Эвелину, которая попросила нас вернуть ей утраченную красоту. Думаю, вы согласитесь со мной, что она действительно нуждается и в нашей поддержке, и в чудесах нашей „Боттичеллианы“».
Пока он говорил, оператор показал крупным планом лицо гостьи.
– Что они с ней сделали?! Мама совсем не такая! – в негодовании завопил Лео, соскочив с ручки кресла и подбегая к экрану, чтобы рассмотреть получше.
Ланчелот Гривз смущенно почесал нос и пробормотал:
– Какое безобразие…
Чего-то подобного я и ожидала. Но это было уж слишком. Разговаривая с мамой по телефону, телевизионщики сказали: «Перед интервью вас загримируют. Иначе под осветительными приборами лицо будет блестеть от крема и пота».
Но пудрой они не ограничились. Мама изменилась до неузнаваемости. В худшую сторону. С помощью коричневых теней ей сделали под глазами темные круги, похожие на синяки. Глаза казались маленькими, без ресниц, с красными веками, как у кролика. И нос стал другой – большой, распухший и чуть ли не бородавчатый. Губы у мамы всегда были нежные, как у ребенка, а они нарисовали помадой тонкий жестокий рот, как у отрицательных героинь в телефильмах. Не говоря уже о волосах, смазанных гелем (как будто сальных) и прилипших ко лбу. То, что это гель, я знаю точно. Утром, когда мама выходила из дома, волосы у нее были хорошо вымытые, легкие и пышные. А что теперь о ней подумают? Что этой плешивой не помешал бы парик?
Моей первой мыслью было: «Бедная!» А второй: «Вот так ей и надо! Еще один урок от прохвостов с канала „Амика“. Мало ей истории с газонокосилкой!»
И все-таки мне противно было думать, что сейчас на нее смотрят тысячи и тысячи людей. Может быть, даже кто-то из друзей папы, его коллег, наших соседей в Генуе…
«Бедная Эвелина. Случай, конечно, печальный, что и говорить, – причитал между тем с экрана этот лицемер Мильярди. – Но для специалистов из «Боттичеллианы» нет ничего невозможного, и для нашей организации нет невыполнимых задач».
– Та еще задача! Просто принять душ и смыть с себя всю эту гадость, которой они ее обмазали! – прокомментировал Станислав.
– Ты только посмотри, какие сволочи! – воскликнула тетя Мити. – Все, что они будут делать потом, покажут и расскажут во всех подробностях. А как из человека сделали чучело, об этом ни гугу.
– Представляю, каково ей будет, когда она увидит эту запись, – добавил Станислав, озабоченно глядя на красный огонек включенного видеомагнитофона.
Тут мы вспомнили, что и само интервью смотрим в записи. Ведь записано оно было еще утром.
Сейчас мама уже давно в «Боттичеллиане». Может быть, ужинает вместе с другими «гостьями»: вареные овощи и чашечка травяного чая. А может, уже в постели – отдыхает от переживаний этого богатого событиями дня. Передачу она, разумеется, не смотрит. В контракте было написано, что гостьи «Бьюти Фарм» не должны видеть себя ни в зеркале, ни по телевизору в течение всего указанного срока.
Помню, прочитав этот пункт, я спросила:
– Разве это честно, мама? Ты не можешь себя видеть, а телекамеры могут показывать тебя в любое время, что бы ты ни делала…
– Такой порядок, – не смутившись, ответила она. – Риккардо Риккарди объяснял это в передаче уже много раз. Улучшение происходит не сразу и требует времени. Если ты посмотришь на себя в зеркало в неподходящий момент, то можешь разочароваться и тем самым все испортить. Окончательный результат должен быть для тебя сюрпризом.
Меня просто бесит, когда она говорит вот так, повторяя, как попугай, слова своих телекумиров! Откуда эта слепая вера в любые глупости, произносимые с экрана?
– Ну извини, – возразила я. – Все балерины смотрят на себя в зеркало, когда упражняются у станка. Чтобы избавляться от недостатков и совершенствоваться, нужно себя видеть. И потом, почему этот эффект неожиданности должен быть только у тебя, а не у зрителей тоже?
На это она, конечно, ничего не ответила, как всегда, когда я критикую ее любимчиков.
И сейчас она не может смотреть свое интервью у Риккарди, зато все смотрят на посмешище, которое из нее там сделали. (И что это за интервью, если Мильярдо Мильярди говорит все время один, а «бедная Эвелина» не может вставить ни слова?)
– Может быть, и преследы ее сейчас смотрят, – c досадой произнесла Пульче.
– И джакузи. Хохочут, наверно. Зря твоя мама доставила такую радость нашим врагам.
– Хорошо еще, что у нас нет телевизора, – вставил Ланч. – Представляете, как взбесился бы мой начальник?
Другие обитатели Твердыни были не так критически настроены по отношению к синьоре Тоскани, как ее близкие.
– Не очень-то фотогеничная у нас хозяйка. В действительности она гораздо симпатичнее, – говорили синьоре Циляк сестры Людовичиc.
– От ентих телекамер не жди ничего хорошего, – ворчала в столовой у Эспозито тетя Кончетта.
– Твоя мама очень бледная. Ей надо почаще бывать на солнце. Но в солярии «Боттичеллианы» об этом позаботятся, – сказала на следующий день Коломбе Леопольдина Сенгор, когда они собрались, чтобы вместе идти в школу.
– У твоя мама осень лазносветный лисо. Надо было мазать светлый пудла, – посетовала синьора Чан, заглянувшая, чтобы угостить обеих теть «флуктовым толтом с каламель», прибывшим с пылу с жару прямо из «Нефритового цветка». – Если бы она не был лазносветный, был бы осень холосый.
– Они все плохо выглядят на первом интервью, – утешила жена доктора Мурджия, встретив Коломбу на лестничной площадке. – Наверно, волнуются, сидя бок о бок с самим Риккардо Риккарди.
– То, как она сейчас выглядит, совсем неважно, – убеждала синьора Ментасто с пятого этажа, столкнувшись с Коломбой на лестнице. – Думаю, во время заключительного интервью ты не узнаешь свою маму, такой она будет красавица.
Джакузи вообще ничего не сказали. К счастью, Риккардо Риккарди никогда не называл фамилию приглашенных. Поэтому в школе никто – даже уборщицы, не пропускавшие ни одной серии «Лучше, чем прежде», – не понял, что эта новая «уродина», которую будут превращать в красотку, имеет какое-то отношение к диким монстрам.
В нашей с Лео жизни еще не было такого, чтобы на целый месяц остаться без мамы. Я и не ожидала, что мы будем так скучать. Без нее дом казался пустым, несмотря на «девчонок» и периодически навещавших нас «женихов». Пустым и тихим, как морская раковина, в которой слышен только отдаленный шум моря.
Мы так привыкли к постоянно включенному телевизору, что теперь от тишины в комнатах и коридорах у нас звенело в ушах, и это не предвещало ничего хорошего.
С самого первого дня Лео отказался спать один у себя в комнате и перебрался ко мне (как в Генуе) вместе со своим петушком-талисманом. Наконец-то пригодился нижний этаж моей двухъярусной кровати, но никакой радости я от этого не почувствовала. Наоборот, как будто сама превратилась в маленькую девочку, которая боится остаться одна в темноте и, ища поддержки, разговаривает шепотом с братом. Разговоры наши были все время одни и те же. «Как думаешь, что она сейчас делает?» «Может, уже спит?» «Интересно, если я буду сильно о ней думать, она тоже подумает обо мне?»
Звонить в «Боттичеллиану» нам не разрешалось. Однажды Лео, совсем загрустив, попробовал, но девушка-секретарь отказалась позвать маму.
«Твою маму нельзя отвлекать, мальчик, – сказала она. – Ей нельзя волноваться и думать о посторонних вещах. Таков уж порядок, извини».
В контракте и в самом деле было написано, что «гостьи» имеют право звонить только один раз в неделю и разговаривать не больше трех минут, и то в присутствии директора «Бьюти Фарм». Им запрещалось рассказывать о процедурах, питании, сне и свободном времени. (Если оно вообще у них было, это свободное время, со всеми упражнениями и процедурами.)
Мы пытались представить себе, как она проводит дни, глядя телесюжеты о других «гостьях», уже закончивших свой курс в «Боттичеллиане». Но сюжеты были слишком краткими для этого. Четыре месяца не уложить в полчаса.
Телевизор мы включали, только чтобы посмотреть «Лучше, чем прежде». Тети смотрели еще вечерние новости вместе с Араселио и Станиславом, которые приходили с нами ужинать и потом оставались еще поболтать и послушать музыку.
Перед сном я, как и раньше, желала спокойной ночи папе и его скрипке, благодарила графа Райнольди и считала дни до маминого возвращения. Я очень хотела поскорей ее увидеть, но немного боялась, потому что думала: «А вдруг они правда сделают из нее совсем другую, и не только на вид? А вдруг через месяц, держа чемодан в руках, у нас на пороге появится какая-то прекрасная незнакомка?»
Часть третья
Глава первая
Я не хотела туда идти, в эту их телестудию, играть роль дочери, которая после месяца разлуки видит мать невероятно и чудесно изменившейся и начинает рыдать от счастья. Пока рыдаешь, все телекамеры нацелены на тебя, чтобы слезы твои видел весь мир, и притом так близко, что, кажется, их можно потрогать или даже выпить (это для тех, кто особо жаждет чужих эмоций).
Мы видели это каждую неделю в других выпусках «Лучше, чем прежде». Только в роли «плакальщиков» выступали растроганные мужья. Каждый раз я думала: «Стыд, да и только! Они играют или всерьез? Не может же быть, чтобы им не дали увидеть жену хоть на несколько минут где-нибудь за кулисами?» Поскольку у мамы не было мужа, режиссер решил, что эту роль должны играть мы с братом.
За два дня до окончания маминого пребывания в «Боттичеллиане» нам позвонила секретарша с канала «Амика» и пригласила на передачу. Для начала она дала нам адрес магазина детской одежды сети «Феникс» и велела купить себе одежду, которая нам понравится. Не весь гардероб, а только то, в чем мы пойдем в студию: платье, костюм, еще носки и туфли. Платить не надо, успокоила она: магазин предоставит нам все это бесплатно. (Зато когда мы будем входить в студию, на экране появится надпись типа «Одежда для детей была любезно предоставлена фирмой „Феникс“».) Потом мы сможем унести все это с собой и сохранить на память.