К обеду я возвратилась домой. Клотильда встретила меня очень сурово.
– Ты ведь знаешь, что нельзя выходить без разрешения.
– Мне мама разрешила, – соврала я. Ссориться с ней мне сейчас совсем не хотелось.
Мильярди и Тамара уже ушли. Мама поднялась и, в халате, непричесанная, с опухшим лицом, сидела перед телевизором. Лео, прижавшись к ней, смотрел тоже. На экране Камилла Гальвани распространялась про новый эфемерный остров, на котором вроде бы обнаружили людей. Как и когда они туда попали, непонятно. Журналистская группа «Сюрпризов и слез», сообщила Камилла, должна в ближайшее время отправиться туда, чтобы встретиться с островитянами и пригласить их на «Телекуоре».
Мама смотрела на экран так внимательно, как будто эта информация была для нее жизненно важной. У меня сжалось сердце. Неужели все начинается по новой – серые, пустые и безнадежные дни депрессии? Ну уж нет! Нужно поскорее избавить маму от этого наваждения.
И вдруг мне в голову пришла идея. После обеда я вернусь к Пульче и позвоню от нее адвокату Паллавичини. Мильярди хочет развестись с мамой сразу после выборов. А что, если нам опередить его и подать на развод прямо сейчас, в разгар предвыборной кампании? Вот было бы здорово! Только нужно постараться ее уговорить. Но как? Что, если я расскажу ей обо всем, что слышала от Мильярди и тибурона? Откроются ли у нее глаза, поймет ли, с каким проходимцем связалась, или опять не захочет ничего слышать?
Посоветоваться с адвокатом Коломба не успела. Пока она уговаривала маму съесть что-нибудь на обед, раздался скрип входной двери, и в комнату, весь сияющий, вошел Риккардо Риккарди.
– Ты хорошо поспала, милая? – спросил он и, наклонившись, нежно поцеловал ее в щеку. – Обо мне не волнуйся. Перекантуюсь недельку в комнате для гостей, пока ты отдохнешь и придешь в себя.
Синьора Эвелина подняла к нему глаза, в которых стояли слезы.
– Ты еще любишь меня, Риккардо? – дрожащим голосом спросила она.
– В тысячу раз сильнее. Я тебя обожаю. После всего, что случилось, я понял, что не могу прожить без тебя и минуты. Стоит только подумать, что вместе с нашим дорогим малышом я мог бы потерять и тебя…
Он сел с ней рядом, обнял за плечи и стал осушать поцелуями мокрые от слез щеки.
Коломба застыла с ложкой в руке, глядя на эту постыдную комедию.
«Ну и подлец! И как только мама не поймет, что связалась с ползучим гадом?»
– Хочу попросить тебя об одной вещи, любимая, – начал тот. – Знаю, что это будет нелегко…
– Я сделаю все, что ты захочешь, Риккардо, – перебила его она. – И по горячим углям пройду – не замечу.
Он засмеялся и ласково потрепал ее по щеке:
– Речь всего лишь о том, чтобы сходить в парикмахерскую. Тамара тебя уже записала. Я понимаю, что тебе не очень хочется. Но ближе к ужину должен прийти корреспондент из «Вдвоем с тобой», чтобы взять интервью. С фотографом. И мне не хотелось бы, чтобы ты их разочаровала.
Синьора Эвелина вздохнула:
– Интервью… Станут спрашивать о ребенке. Не хочу об этом думать, Риккардо. Очень грустно…
– Знаю, милая, знаю. Я не прошу тебя скрывать свои чувства. И сам не собираюсь скрывать свои. Будем искренними перед людьми. Мои избиратели имеют право знать правду и быть вместе с нами в это тяжелое для нас время.
– Ты думаешь, я смогу? Я ужасно устала, никак в себя не приду…
– Ты прекрасно справишься, я уверен. И потом это всего несколько минут.
– Хорошо. Во сколько мне надо быть в парикмахерской?
Коломбу просто трясло от злости. Она бухнула ложку в тарелку и расплескала суп, так что несколько капель попало на пиджак отчиму. Тот хотел было вспылить, но почти сразу взял себя в руки.
– Тебе тоже трудно, – сказал он, сочувственно коснувшись ее щеки. – Ничего. Скоро все будет хорошо, вот увидишь.
Коломба почувствовала сильное желание вцепиться зубами ему в руку, но тоже сдержалась.
Зато Липучка, спрятавшаяся при появлении Риккарди под диван, дала волю инстинкту и, выбрав момент, запустила когти в шерстяные носки своего давнего врага.
Но и это открытое проявление враждебности не смогло согнать с уст будущего губернатора его знаменитую улыбку.
– Лео, я был бы тебе признателен, если бы ты не впускал это милое животное в гостиную, – снисходительно произнес он.
Все началось по новой. Я пыталась как-то образумить маму, предостеречь ее.
– Ему нельзя верить, – говорила я. – Если он так тебя любит, то почему ни разу не навестил в клинике? Вот спроси у него, почему?
– Ты всегда была настроена против Риккардо, – с осуждением говорила она. – Как ты можешь обвинять его в неискренности?
У меня не хватало пороху пересказать ей последний разговор змея с тибуроном. Во-первых, она бы мне не поверила. Сказала бы свое обычное: «Ты, наверно, неправильно поняла» и потом тут же выдала бы мужу тайну спаренного телефона.
И как мне тогда, спрашивается, держать ситуацию под контролем?
– Если уж кого-то обвинять в нечестности, так это меня, – добавила мама сквозь слезы. – Знаешь, почему я не показывала вам УЗИ малыша? Потому что им никак не удавалось установить, мальчик это или девочка. Каждый раз он вертелся и крутился, словно нарочно, и понять не было никакой возможности. Но Риккардо очень хотел мальчика, и я уверила его, и заодно себя, что так и есть. Подумала: если родится девочка, он сразу влюбится в нее и забудет обо всем на свете.
«Хорошо, что она не слышала про „макаку“, – вздрогнув, подумала я. Потом осмелилась и спросила: – А на УЗИ видно было, что у него порок развития?
– Нет. Вроде все было в порядке. Профессор Лулли говорил: «Идеальный ребенок».
Глава седьмая
Адвокат Паллавичини объяснил Коломбе, что подать на развод без согласия мамы невозможно. Каким бы ни было поведение мужа, заявительницей должна быть жена. Дети тут ничего сделать не могут.
Синьора Эвелина начала выходить в свет, сопровождая мужа на всех мероприятиях предвыборной кампании. Стоило только включить телевизор на любом канале, чтобы сразу увидеть эту пару в окружении поклонников. Певцы, ведущие, журналисты, актеры с канала «Амика» и с «Телекуоре» не упускали возможности заявить о своей приверженности Риккарди и призвать к этому своих фанатов.
На лице синьоры Риккарди не было ее прежней улыбки, однако ее новый печальный образ нравился публике не меньше, вызывая желание встать на ее защиту, прийти на помощь.
«В ожидании чуда» она уже, конечно, не вела. В это время по каналу «Амика» шла передача, посвященная выборам. До них оставалось девять дней, и Каррада был так уверен в победе, что заранее закупил петарды для праздника на Соборной площади.
Тамара распорядилась убрать кроватку и пеленальный столик Карлито вместе со всеми вещами, которые в нем были, и позвонила в Женевскую академию детства сказать, что в услугах дипломированной няни мы уже не нуждаемся.
Атмосфера вокруг какая-то напряженная. И не только у нас в квартире: все обитатели Упрямой Твердыни стали нервными и раздражительными. Агнесса рассказала, как ее мать представляла свои книги на новогодней встрече с читателями.
– У вас очаровательные сказки… – похвалил ее кто-то из присутствующих журналистов.
– Я пишу романы! – перебила его синьора Ризотто. – Это что, по-вашему, сказка?
И она опустила ему на голову «Семь котов Роксаны» – книгу, которую как раз представляла. Это был том в четыреста страниц, подарочное издание в твердом переплете.
– Она поцарапала ему щеку, а завтра наверняка будет еще синяк, – смеясь, добавила Сабина.
Но Агнесса не поддержала веселье.
– Теперь он напишет в своей газете, что мама – истеричка, и больше никогда не опубликует отзыв на ее книги, даже если это будут шедевры, – уныло сказала она.
Но больше нас всех нервничает Липучка. Она совсем не сидит на месте, ничего не ест и, если кто-то подходит к ней близко, вцепляется когтями. В дом она по-прежнему проникает через мой балкон и, едва появившись, начинает нюхать во всех углах, как будто что-то (или кого-то) ищет. А если ей случается наткнуться на Доната и Клотильду, то не забивается, как раньше, под мебель, а идет прямо на них, выгибает спину и шипит. Целыми днями она где-то пропадает, возвращается изможденная, но, вместо того чтобы улечься отдыхать на диване, начинает бегать вверх и вниз по лестнице, мяукает под дверью, а когда ей открывают, остается на пороге, как будто ждала, что появится кто-то другой.
Лео пытается развеселить ее, становится на четвереньки и начинает как обычно:
– Ты – пантера, я – лев. Уаааргх!
Но Липу чка не отвечает. Высовывается на улицу, потом возвращается назад. Трется о ноги моего брата, вцепляется когтями в его штаны, бьет себя хвостом по бокам, как на охоте. Ума не приложу, что все это значит.
Седьмого января начались занятия в школе. Из газет и теленовостей ученики и преподаватели знали о горе Коломбы и Лео. Некоторые подходили, чтобы выразить сочувствие. Но большинство налетели с тупыми и бестактными вопросами.
– И ты будешь продолжать общаться с этими грязными марокканцами, которые убили твоего братика?! – возмущалась одна джакузиха из третьего класса (она видела Коломбу на перемене с дикими монстрами).
– Подожди, скоро твой отчим избавит нас от этих отщепенцев! – заметил Пьеркристиан Лодато, прогуливаясь по коридору в окружении своих прихвостней.
– Ты снова здесь? А мы думали, твой папочка перевел тебя в школу для чистокровных арийцев, – презрительно бросила в его сторону Пульче.
После уроков я наплевала на запрет Кукарикарди и отправилась с Лео навестить тетю Мити и тетю Динуччу.
Они были счастливы видеть нас после долгого перерыва и стали расспрашивать про нашу жизнь.
– Бедная Эвелина! – вздохнула тетя Мити.