Потом тетя Динучча рассказала, что ей удалось узнать в «Вилла Радьоза».
– Как я и подозревала, все медицинские документы вашей мамы куда-то исчезли. В обычную поликлинику их перевести не могли. Возможно, карточка была не на месте, а когда ее стали искать, исчезла вовсе. В частной клинике проделывать такие фокусы намного легче. Значит, была или нет эта странная болезнь у вашего братика – или сестрички, – нам неизвестно. Никто из моих коллег, даже из отделения тропической медицины, не слышал ни о каком торнатазе. Зато мне удалось узнать довольно странную вещь. Профессор Лулли и акушерка, принимавшая роды у Эвелины, в клинике больше не работают.
– Уволили? – удивился Араселио. – Так сразу? Посреди рождественских каникул?
– Кто знает… Кто-то говорит, что они перешли работать в одну из клиник Каррады, находящуюся за границей. Кто-то – что выиграли в новогодней лотерее и отправились наслаждаться жизнью на Карибы…
Часть шестая
Глава первая
До выборов осталось пять дней. Нервозность и напряжение предыдущих недель сменились у обитателей Твердыни печальной обреченностью. Даже самые оптимистично настроенные не сомневались теперь в том, что выборы завершатся не в их пользу. Все опросы предрекали уверенную победу Риккардо Риккарди и партии Каррады.
Съемщики Тоскани знали, что одним из первых шагов нового правительства станет изменение закона об аренде. Адвокаты Чеккетто и Паллавичини уже не смогут никого защитить, и всех их тут же выселят.
Что им в этом случае тоже вскоре придется искать новое жилье, знали и съемщики Петрарки.
– Без боя не сдадимся, – с ожесточением жуя конец своей кубинской сигары, повторял дедушка Пульче. – Будем биться до конца. Когда горожане узнают, что из себя представляет Риккардо Риккарди, они этого не потерпят. Мыслимо ли, чтобы бездарь, шарлатан и соблазнитель молодых вдов обманывал всю страну?
Он так кричал, что распугал всех кур и те разбежались в разные стороны, кудахча и роняя перья. Соседские коты собрались на парапете террасы на почтительном расстоянии, поглядывая на него вопросительно и немного ехидно. Но Липучки среди них не было. Она стала совсем нервной и неуправляемой и целыми днями пропадала неизвестно где. Возвращалась изможденная, замерзшая и с жадностью набрасывалась на блюдце с молоком, которое Пульче оставляла для нее на площадке.
– Не иначе как у нее на другом конце города появился жених, – говорила синьора Эспозито, не пропускавшая ни одного телесериала и находившая романтику даже в жизни котов.
– Мне кажется, у нее проснулся инстинкт охотницы, а в нашем квартале не осталось больше ни мышей, ни птиц, – предположил дедушка Ментасто. – Кроме кур Петрарки, конечно, но к ним она привыкла относиться с уважением.
Мы с Пульче тоже слышали эти разговоры, и, когда Липучка появилась у входа в Упрямую Твердыню и положила у наших ног что-то, похожее на сероватый замусоленный мешочек, мы подумали, что она хотела преподнести нам в подарок какую-то убитую ею птичку или мышонка.
– Что это? – с брезгливой гримасой спросила Пульче.
Я наклонилась, чтобы разглядеть получше. На мышонка или воробья это было не очень похоже – какой-то бесформенный грязный и мокрый комочек, и крови на нем нигде не видно.
Я осторожно взяла его пальцами и подняла с земли. Липучка внимательно смотрела. Мне бы надо было ее поблагодарить: «Спасибо тебе, молодец, черная пантера!» Но я в это время думала: «Странно, почему она не принесла этот „подарок“ Лео?»
– Нет, это не зверек! – воскликнула Пульче, вырвав кошачий трофей у меня из рук. – Смотри! Пинетка для новорожденного!
Она отряхнула наш «подарок», промокнула его носовым платком и сунула внутрь три пальца, чтобы придать форму. Да, это была шерстяная вязаная пинетка, причем совсем крошечная. Изначально она, скорее всего, была белой или светло-розовой, но, проделав долгий путь в пасти Липучки и побывав во многих лужах, сделалась почти неузнаваемой.
– Карлито?.. – задохнувшись, прошептала Пульче.
Она так побледнела, что веснушки на ее лице стали намного темнее обычного.
Я знала, о чем она подумала: о маленьком гробе моего братика и о Липучке, которая разрыла его могилу на кладбище. Не зря мы с ней прочли столько всяких ужастиков.
– Подожди, успокойся, – ответила я. – Помнишь инструкцию по одежде малыша, которую нам прислали из Женевы? В ящиках пеленального столика и в сумке, которую мы отнесли в клинику, не было ни одной пары пинеток.
Пульче вздохнула с облегчением, немного приходя в себя.
– Но тогда чья же? Где она могла ее подобрать? – спросила она. – И зачем принесла нам?
Кошка смотрела на нас и била хвостом.
– Что скажешь, пантера? – спросила я, подсовывая ей под нос грязную пинетку. – Что мы, по-твоему, должны с ней сделать?
Липучка обнюхала пинетку, прямо как какая-нибудь ищейка, потом вышла на тротуар, остановилась и потянула носом в сторону улицы. Потом обернулась и посмотрела на нас. Добежала до метро, снова посмотрела в нашу сторону, понюхала воздух, сделала еще два-три шага и остановилась, как будто в ожидании.
– Она идет по следу, – сказала Пульче.
– И хочет, чтобы мы пошли за ней, – сказала я.
– Возьмем велосипед. Может быть, путь будет неблизкий.
Липучка свернула с улицы в маленький проулок. Машин здесь почти не было, и Пульче с Коломбой могли катить на своем велосипеде прямо по проезжей части.
Пульче пригнулась к рулю и не уставала крутить педали, Коломба следила за дорогой:
– Осторожно, тут люк! Машина, держись правее! Притормози – бордюр.
Липучка то и дело останавливалась понюхать дерево или фундамент дома, проверяла, не отстали ли от нее подружки, и снова припускалась галопом. Они ехали уже почти час. Центр города остался позади, начинались совсем незнакомые кварталы.
Наконец кошка остановилась у дверей небольшого дома в средневековом стиле. Понюхала каменные ступени, растения в кадках, обернулась, мяукнула и коснулась дверей лапой, словно подтвердила: «Здесь».
На табличке рядом с колокольчиком было написано: «Монахини-сакраментки. Миссионерский Орден г. Мехтильды». Пока Пульче ставила велосипед у стены, Коломба позвонила в колокольчик. Внутри послышался звук шагов, потом дверь открылась и на пороге появилась молодая монахиня.
– Добрый вечер. Чем можем быть вам полезны?
Я молчала, не зная, что ответить. Пульче – тоже. Не могли же мы сказать: «Спросите у нашей кошки».
Монахиня смотрела на нас и ждала. Откуда-то изнутри здания послышался плач ребенка. Может быть, это был приют? Тогда я вспомнила о пинетке и вынула ее из кармана.
– Случайно не ваша?
Монахиня посмотрела на нее с недоумением.
– Не думаю… – начала она.
Но в этот момент Липучка подпрыгнула, выхватила пинетку у меня из руки и, держа ее в зубах, кинулась внутрь.
– Что тут делает кошка?! – воскликнула монахиня.
Она повернулась и, оставив входную дверь открытой, поспешила по коридору за Липучкой. Мы с Пульче – за ней.
Скоро мы вошли в большую комнату – дормиторий, как потом объяснила мне сестра Ахилла, – где вдоль стен стояло много кроватей. Три молодые сестры (с той, что нам открыла, – четверо) толпились вокруг колыбели.
– Брысь! Брысь, кошатина! Поди вон! Прочь! – заголосили они.
Ребенок перестал плакать. Липучка стояла у колыбели и, выгнув спину, шипела на монахинь.
– Ну хватит! – прикрикнула на нее Пульче. – Будь хорошей кошкой. – Она взяла ее на руки и прижала к себе.
Липучка вырывалась и царапалась. В тот момент из-за поднявшейся суеты мы не обратили внимания на красно-желтую тряпочку у нее в зубах. Монахини шелестели своими одеждами и говорили наперебой.
– Да что же это! – негодовала сестра Бландина (как их зовут, я узнала потом). – Кто мог впустить сюда эту наглую кошку? Бог знает, сколько на ней блох и микробов!
– Смотрите, чтобы она не оцарапала Тали!2 – кричала сестра Крочифисса.
– А-а-а! Она положила на подушку дохлую мышь! – завопила сестра Этельтруда. – Какая гадость!
Я наклонилась над колыбелью, чтобы убрать «эту гадость» и… так и осталась с открытым ртом. То, что я увидела… Ну ладно, теперь по порядку.
В колыбельке лежал ребенок – пока ничего странного. Но! На нем была распашонка, которую связала Пульче. Да, та самая – потому что второй такой просто не могло быть. С дырочками на месте спущенных петель, с правым рукавом короче левого… А главное, с черными волосками кошачьей шерсти, вплетенными в желтую пряжу. Как там Ланч говорил? Пряжа «кошка-барашка».
Младенец разбрыкался и скинул с себя покрывальце. Одна ножка – голая, а на другой – белая пинеточка, в точности такая, как та грязная, принесенная нам Липучкой и лежавшая теперь здесь же на подушке.
И, как будто всех этих деталей было недостаточно, Пульче вырвала из пасти у Липучки красно-желтую «тряпочку» и показала ее мне:
– Гляди! Петушок Дьюка!
Я схватилась за край колыбели, чтобы не упасть. Голова кружилась так, как будто меня заперли в работающей стиральной машине. И мысли тоже крутились как сумасшедшие.
«Это невозможно. Карлито умер. Я видела его похороны по телевизору. Белый гробик, покрытый цветами, – его несли Мильярди и тибурон».
И снова: «Карлито умер. Это объявили в новостях, это сказал профессор Лулли, это сказала Тамара. И причину сказали. Порок развития. С этим ребенком все в порядке – здоровенький, прекрасный. Желтая распашонка ничего не значит. И петушок, как у Лео, – тоже. Кто-то в клинике мог взять их из нашего чемодана: какая-нибудь медсестра, уборщица, кто-то из медперсонала. И потом подарить монахиням (монастырям часто жертвуют подержанные вещи). А те облагодетельствовали одного из своих подопечных детей-сирот».