И в Упрямой Твердыне, и у «девчонок», и во многих других домах по всей Италии все были рады и счастливы, что Риккардо Риккарди проиграл.
Теперь уже оставаться у «девчонок» не было никакого резона.
– Спасибо за гостеприимство, – поблагодарила их синьора Эвелина. – Но думаю, что сегодня нам уже можно вернуться домой. Прятаться ни к чему. Если даже на виа Джиневра нас будут ждать журналисты и фотографы, то пусть. Какое нам до них дело.
Домой нас отвез Араселио. Тети тоже поехали с нами, чтобы помочь с переселением назад. Пока грузовик ехал по городу, я вспоминала, как мы приехали сюда из Генуи меньше двух лет назад. Как много с тех пор изменилось!
На этот раз возле дома на виа Джиневра нас ждали все обитатели Упрямой Твердыни (кроме дедушки Пульче и его живности). Дикие монстры были в полном составе – с бумажными транспарантами, на которых было написано:
«С возвращением!» и «Добро пожаловать, Тали!».
Журналисты после целой недели бесполезного ожидания выдохлись и сняли осаду. Остался только оператор с местного канала «Попурри», довольно милый и немного смешной. Он уже извел почти всю пленку, снимая тетю Эспозито, которая пыталась объяснить ему, как она готовит свои плюшки; синьору Чан, которая показала фокус, мгновенно сложив салфетку так, что получился цветок магнолии; Башира Баннерджи, который сделал в уме какой-то сложный подсчет, доказывая, что если бы люди продолжали расти с такой же скоростью, как в первый год жизни, то землю населяли бы настоящие великаны (вообще-то это и без подсчетов любому понятно).
Когда мы вылезли из грузовика, этот оператор робко приблизился к маме и сказал:
– Синьора Риккарди, прошу вас быть краткой, потому что времени осталось совсем мало. Может быть, сейчас нас смотрит ваш муж. Вы хотели бы что-нибудь ему сказать?
– Нет, – ответила мама.
– Очень жаль, пленка закончилась на середине фразы! – сказал оператор.
– Фразы?! – посмотрела на меня мама. – Разве «НЕТ» – это фраза?
– Интервью, к сожалению, не получилось, – сказал молодой человек. – Зато собрался отличный материал для репортажа. Удачи вам и вашей девочке! – И он удалился с камерой на плече.
Дома мы нашли все так, как было до появления Мильярди. Ланч и остальные жильцы поработали на славу. Вся мебель была расставлена в точности как стояла раньше. И мое фортепиано оказалось настроенным! А рядом с колокольчиком снова висела табличка «Семья Тоскани».
Добавились только две новые вещи в маминой спальне: кроватка небесного цвета, купленная для Карлито, и пеленальный столик с ящиками.
– Я нашел их в одном из подвалов «ПРЕСТНЕДВ», – объяснил Ланч. – Все, что осталось. Как только Риккарди и Казе съехали на виа Монтенаполеоне, «вампиры» обчистили подвалы и скрылись.
В ящиках пеленального столика лежало все приданое Карлито, нетронутое и нераспакованное. Как раз то, что нужно.
– Коломба, поменяй, пожалуйста, сестре памперс, пока я приму душ, – попросила мама.
Я уже научилась обращаться с Тали, пока мы были у «девчонок». Лео ревновал. Он тоже хотел возиться с сестренкой – как с какой-нибудь игрушкой. Или как с Липучкой. Но мама ему не разрешила. Тали была такая крошечная! Она казалась очень хрупкой. Вначале мне даже прикоснуться к ней было страшно. Как подумаю, что кто-то (кто же это был?) осмелился выбросить ее вместе с мусором на свалку!
Мама еще не вышла из ванной, когда зазвонил входной колокольчик. Тетя Динучча пошла открывать. Это были мать Норберта и сестра Гервазия.
– Зашли спросить, не нужно ли вам чего.
Обе запыхались, поднимаясь по лестнице, и обрадовались предложенному кофе. Тетя Мити поставила на плиту кофеварку, и они с тетей Динуччей сели поболтать с монахинями.
Тем временем к нам спустилась Пульче:
– Виктор Гюго приглашает к нам на обед. Ему не терпится увидеть вас и малышку. И всех друзей-соседей тоже зовите. Еды хватает, а стол как-нибудь удлиним.
Когда мы все поднимались по лестнице, мне вдруг вспомнился наш самый первый обед у Петрарки: мы только переехали и мама еще не вышла из депрессии.
«Как же быстро все может измениться!» – подумала я.
А сюрпризы еще далеко не закончились.
Заключение
Глава первая
В этот раз Ланчелот и синьора Эспозито накрыли стол не на террасе, а в доме. Англо-неаполитанская кухня была, как всегда, на высоте.
– Не ешьте много, мать Норберта! Смотрите, давление повысится! – наставляла сестра Гервазия. – И не пролейте суп на голову малышке.
Наставница, которую посадили на почетное место рядом с хозяином дома, продолжала держать на руках свою любимицу даже во время обеда. Синьор Виктор Гюго то и дело протягивал руку, чтобы потрепать Тали по мягкой щечке. В какой-то момент та начала капризничать.
– Она уже спать хочет. Дайте я отнесу ее в кроватку! – предложила тетя Динучча.
Но настоятельница ни за что не хотела уступить кому-то свое сокровище.
– А-а-а, – начала укачивать она. – Вот уже успокаивается. Надо просто поменять ей положение.
Она перевернула девочку на животик. Синьор Петрарка, с интересом следивший за ней («Посмотрим, посмотрим», – произнес он), неожиданно вытаращил глаза и издал непонятный звук.
– Что это? – спросил он, указав вилкой на затылок Тали.
– Родимое пятно, – не поняв его волнения, спокойно объяснила мать Норберта. – Разве внучка не рассказала вам, что именно по форме и расположению этого пятнышка мы поняли, что Тали – дочь нашей Эвелины?
Нет. Пульче на все лады и со многими подробностями пересказывала происшествие с Тали дедушке и соседям, но про пятно ни разу не упомянула, сочтя его не слишком важной деталью. Однако синьор Петрарка при виде этой птички задрожал так, как будто с ним случился приступ паркинсонизма.
– Значит, у Эвелины тоже есть такое? – спросил он изменившимся голосом.
– Такое же, только темного цвета, – вставила Коломба. – И у меня тоже.
– И у меня, – не желая отстать от нее, сказал Лео.
– А у нашей африканской бабушки Китукси оно было светлым, как у Тали, – добавила Коломба.
– Она унаследовала его от своего отца, белого человека, который соблазнил Хену и уехал в свою страну, – объяснила мать Норберта.
– Хена?! А где это было? В какой стране? Пульче говорила про Африку. Но Африка большая! – еле слышно произнес синьор Петрарка.
– В Нигерии. В районе Кутая, в маленькой деревне на берегу Нигера, – ответила сестра Гервазия, не понимая, чему он так удивляется и зачем ему знать конкретное место.
Синьор Петрарка повел себя странно.
– Пульче, подойди ко мне! – позвал он.
И когда та подошла, накрутил на руку ее распущенные по плечам рыжие волосы и поднял их на затылке.
– Ай, больно! – вскрикнула Пульче.
– Смотрите! – обратился Виктор Гюго к сидящим рядом гостям.
И те смогли убедиться, что на затылке у Пульче было темноватое родимое пятно в виде летящей птицы.
– Почему ты нам не сказала? – накинулась на нее Коломба, еще не понимая, что происходит. – Там, в монастыре, когда мы сравнивали мое пятно и птичку Тали… Почему ты тогда промолчала?
– Я не знала, что оно у меня есть… – смущенно пролепетала Пульче. – Я же не вижу свой затылок, даже когда смотрю в зеркало.
– Если сделаешь короткую стрижку и используешь два зеркала, то увидишь, – заверил ее Ланчелот. – Даже я до сих пор его не замечал. А уж сколько раз намыливал тебе голову. И сколько раз причесывал!
Тем временем все остальные встали из-за стола и тоже подошли посмотреть.
– У отца Пульче, моего сына Гильермо, тоже была эта отметина, – перестав дрожать, проговорил синьор Петрарка. – И если кто-нибудь из вас встанет на стул (нагибаться мне трудно) и посмотрит под волосами у меня на затылке, то увидит, что и у меня она есть. Унаследовал от матери и передал всем своим потомкам: детям, внукам и правнукам. – Он огляделся. Все присутствующие смотрели на него так, как будто он вдруг заговорил на каком-то не известном никому языке. – Да, моей дочери Китукси и сыну Гильермо, внучкам Эвелине и Пульхерии, правнукам Коломбе, Лео и Наталии, – перечислил, загибая пальцы, синьор Петрарка. – Две птички светлые и пять темных.
– Но тогда… – потрясенно начала мать Норберта. – Это значит, что вы…
– Да. Я и есть тот белый, что влюбился в Хену. Хена! Моя самая большая любовь! Не говорите, мать Норберта, что я ее соблазнил. Нам было по шестнадцать лет, и мы были влюблены. Потом я уже никого так не любил, как ее. Но мне было шестнадцать, я учился, и мой преподаватель отозвал меня обратно в Италию. Я не мог не подчиниться. Своих денег у меня не было ни гроша. И я не знал, что Хена ждала ребенка.
– Если это вас утешит, она и сама тогда ничего не знала, – сказала мать Норберта.
– Я помнил про нее все это время. Вначале думал: «Как только стану совершеннолетним, вернусь и разыщу ее». Потом сказал себе: «Слишком поздно. Она, наверно, вышла замуж за кого-нибудь из местных, у нее семья. Зачем же я буду ломать ей жизнь?» Я знал, что и в ее краях к бракам между местными и белыми относятся очень предвзято. Мысль о том, что у нее мог родиться от меня ребенок, ни разу не пришла мне в голову.
Потом я встретил Софию, мать Гильермо, и мы поженились…
Я никогда не рассказывал ей эту историю. Однажды я узнал из теленовостей, что деревню, в которой жила Хена, смыло наводнением и все погибли. Моя жена не могла понять, почему эта новость подействовала на меня так угнетающе. Но прошло уже больше полувека, а я так и не смог ее забыть. Хена, моя первая и самая большая любовь.
Мы были счастливы. Мы нашли свою семью. Виктор Гюго был маминым дедушкой, нашим прадедушкой. Пульче была маминой двоюродной сестрой, а значит, нам с Лео и Наталией приходилась кем-то вроде тети. Чтобы лучшая подруга была вдобавок еще и тетей – не знаю, кто, кроме меня, мог бы этим похвастаться.