– Но только мы коснулись ногами суши и стали отстегивать парашюты, как под нами все задрожало, раздался рев и грохот, море закипело. Мы, конечно, перепугались, вцепились друг в друга и в наш «спасительный» камень… Знаешь, Пульче, в таком состоянии в голову приходят странные мысли. Мне вспомнился «Фаститокалон» Толкиена, ты ведь его читала? Люди высаживаются на панцирь гигантской черепахи, приняв ее за остров. Потом, устав от их возни, она неожиданно погружается в море, и все гибнут. Но наш благословенный «камушек» не погружался, а, наоборот, поднимался из океана. Извергаемая подводным вулканом лава застывала в воде, становясь каменной поверхностью… Наконец до нас дошло, что мы присутствуем при рождении эфемерного острова. Когда он перестал расти, то был уже около двух километров в ширину и около трех в длину. В середине возвышалась маленькая гора, вершиной которой стал «наш камень». У подножия был небольшой грот, в котором мы могли укрыться, когда туда не заходила вода. Хорошо еще, что мы прошли долгий курс выживания, готовясь к нашему эксперименту. Нам пришлось питаться рыбой, пить дождевую воду и росу, что накапливалась за ночь в углублениях между камнями. Мы не знали, какой срок отпущен нашему острову, и первое время боялись, что в любой момент нас снова начнет трясти. Это означало бы конец, потому что у нас не было ни лодки, ни спасательного круга, ни крыльев. Но постепенно мы научились жить одним днем. Мы дали нашему пристанищу имя – назвали его остров Пульхерия. Надеюсь, ты не возражаешь, Пульче?
– Ура! Я об этом мечтала! – Пульче засмеялась и переглянулась с Коломбой.
– Ветром приносило почву и семена, – продолжал рассказывать Гильермо. – Выросла пара маленьких пальм, в углублениях между камнями стали гнездиться птицы, и наш рацион пополнился мясом, яйцами и кокосовыми орехами. Птичье мясо мы солили, вялили и ели сырым. Огня у нас не было. Даже если бы нам удалось его добыть, на острове не было ничего горючего, кроме пальм, но их мы рубить не хотели. Пригодятся в качестве плавучих средств, когда остров Пульхерия захочет уйти под воду. Из парашютного шелка мы сделали себе палатку и кое-что из одежды. Главной нашей проблемой было отсутствие связи. Мы даже не могли сообщить вам, что живы. Ни радио, ни портативного телефона у нас с собой не было. Они не полагались по правилам эксперимента. Мы понимали, что рождение нашего острова, скорее всего, прошло незамеченным, и не знали, как привлечь к нему внимание. Ведь даже его положение (широта, долгота и прочее) было нам неизвестно. И вот однажды ночью мы увидели на горизонте свет. Огонек приближался. «Наверно, корабль, – подумали мы. – Нужно, чтобы на борту увидели остров и поняли, что он обитаем». Но корабль был далеко: кричать – не услышат, а огня, опять-таки, у нас нет. Может быть, завтра при свете дня попробовать помахать чем-нибудь с нашей вершины? Мы разобрали палатку и полезли на гору – в темноте, ощупью, не обращая внимания на сыплющиеся из-под ног камни. В тот момент мы думали о Пульхерии – не об острове, о Пульче. И о моем отце. Кто знает, может быть, завтра мы будем уже на борту корабля и сможем пообщаться с ними по радио или по спутниковой связи. Эта мысль придавала нам сил, – сказал Гильермо.
– Пока мы поднимались, – продолжила Антония, – начался сильный ветер. Мы держались как могли. Слышно было, как с грохотом разбиваются о берег волны. Когда добрались до вершины и посмотрели вниз, огонек стал плясать на волнах. Вверх-вниз, вверх-вниз. И в какой-то момент исчез. Корабль затонул!
Меня душила ярость, потом хлынули слезы. На следующее утро мы нашли на берегу двух женщин. Это были Хена и Китукси.
– Что тут еще сказать? – начала Хена. – Капитан нашего корабля был самонадеянным разгильдяем, мир его праху. Да, остров не был помечен на карте. Но еще до заката мы хорошо его видели, и это точно был не мираж. Типичный остров вулканического происхождения. Вокруг – опасные мели и рифы, едва прикрытые водой. Тут требовалась особенная осторожность. Но куда там. Капитан наш был тот еще сорвиголова и кичился этим. Он решил отклониться от обычного пути, чтобы сэкономить топливо. А корабль был старым корытом: наш импресарио тоже решил сэкономить. Направлялись мы на концерт в Сидней со всем нашим джазовым оркестром.
– Потому что до этого в Америке имели большой успех, – объяснила Китукси. – Я играю на саксофоне и кларнете, а мама поет. Говорю в настоящем времени, потому что на острове Пульхерия мы продолжили музицировать, особенно после того, как появился Альваро со своей скрипкой. В ту ночь, когда наш корабль стал тонуть, я, прежде чем прыгнуть в воду, прицепила к плечу футляр с саксофоном и не отпускала его, пока нас не выкинуло на остров.
– Что стало с остальными, мы не знаем, – продолжила Хена. – Скорее всего, утонули, когда корабль налетел на риф. Мы очнулись на острове и оставались на нем до последнего времени. Гильермо и Антония научили нас всем хитростям первобытных людей…
– Слышал бы тибурон! – воскликнула Коломба. – Двое европейцев учат первобытным хитростям двух черных африканок!
– И ты за все это время не заметил, что у Китукси есть наше пятнышко? – спросила отца Пульче.
– Как я мог его заметить? Вон сколько волос на голове у твоей тети! – отвечал тот.
– И я не замечала никакого пятна у Гильермо, пока мы были на острове, – сказала Китукси. – В аэропорту Мельбурна телевизионщики заставили его сбрить бороду и подстричься, а на острове он был заросший, как Робинзон Крузо. И я не искала у него вшей по утрам, как Антония.
– Вшей? – в ужасе переспросила тетя Динучча.
– А как ты думаешь? Там у нас не было ни теплого душа, ни шампуня! – ответил ей брат. – Ни даже частого гребня, уксуса или керосина.
– Наша матушка перевернулась бы в гробу, если бы узнала, что у Альваро тоже были вши! – сказала тетя Мити.
– А как же ты оказался на острове Пульхерия, папа? – спросил Лео.
– К моменту кораблекрушения «Геркулес», как вы знаете, успел побывать у разных островов Полинезии. Наша последняя стоянка была у острова Раротонга – не слишком далеко от острова Пульхерии, хотя об этом мы узнали только после своего спасения.
Когда корабль начал тонуть, капитан дал приказ собрать всех пассажиров и разместить их по шлюпкам. Для экипажа мест не нашлось. Нам, включая всех служащих и музыкантов, пришлось довольствоваться спасательными кругами и другими подручными средствами. Мне досталось надувное кресло для бассейна. Смешно? Однако оно-то меня и спасло. А вот из шлюпок, как мы узнали только позавчера в Австралии, до суши дотянула только одна.
– Та, на которой был граф Райнольди, – уточнила Коломба.
При упоминании о погибших друзьях и коллегах-музыкантах Альваро печально замолчал. Синьора Эвелина подошла, села рядом с ним и взяла его ладонь в свою.
– А Филиппо? – спросил Лео. – Как тебе удалось его спасти? Он что, даже не пострадал от воды?
– Опять надо сказать спасибо моему надувному креслу. Оно даже ни разу не перевернулось, и сиденье было таким высоким, что на скрипку почти не попадала вода. После двух дней болтания на волнах (не знаю, как я не помер тогда от жажды) меня выкинуло на остров, и вовремя, потому что кресло уже начало сдуваться. Когда я оказался на суше, мне показалось, что от жажды, усталости и палящего солнца у меня начались галлюцинации. В тени пальмы неподалеку от берега я увидел двух прекрасных негритянок, исполнявших под саксофон любимый джазовый номер моего друга Дьюка. А если бы кто-нибудь сказал мне тогда, что младшая из этих женщин была моей тещей, а заросший тип, выбежавший почти сразу мне навстречу с кокосовым орехом в руках, – дядей моей жены, я бы точно подумал, что сошел с ума. Так я тоже стал островитянином. Что еще оставалось? Думал все время об Эвелине и детях. Как они справляются там без меня? Как растут мои голубка и львенок? Неужели я уже никогда их не увижу? А между тем Антония и Гильермо прилагали усилия, чтобы сделать из меня доисторического человека.
– Теперь мы все пятеро стали участниками научного эксперимента, – сказала Антония. – Из непервобытных предметов у нас были с собой только дневник и пенал с карандашами и ручками. Все эти четыре года на острове мы каждый день вели подробный дневник.
– Надо только немного привести его в порядок, и получится ценнейшее исследование, – подхватил Альваро. – Такого эксперимента, как мы, еще не проводил никто.
– И никто еще не видел таких первобытных людей, которые каждый вечер устраивали маленький джазовый концерт для голоса, скрипки и саксофона для двух благодарных слушателей, – со смехом добавил Альваро.
– Для двух слушателей и сотни вшей, – уточнила его старшая дочь. – Представляешь, Пульче, что сказали бы джакузи, узнав, что мои и твои предки еще вчера были вшивыми дикарями!
– Тогда бы они уж не сомневались, что мы настоящие дикие монстры.
Так закончилась вторая часть моей жизни. Первая продолжалась одиннадцать лет. Вторая – всего полтора года. Какой будет третья и что в ней приключится – хорошее, плохое? – я пока не знаю (надеюсь – хорошее). Э-будем-посмотрети, как говорит Араселио.
Вторая часть моей жизни закончилась в феврале четырьмя свадьбами, одним крещением и одной местью.
Начнем с мести. Нет, мстили не мы – не я, не мама и никто из нашей семьи. Мы были слишком счастливы. И у нас были другие заботы.
Наверно, это была судьба, или даже не так: наши враги сами себя наказали. «Зло siempre, то есть всегда, обращается против злодеев», – говорит мой дядя Араселио. Надо очень верить, чтобы так говорить, потому что его давнишнему преследователю генералу Пиночету за его злодеяния пока ничего еще не было. Даже за то, что он приказал отрубить руки Виктору Харе, чтобы тот не мог играть на гитаре и после смерти…
– Это тоже еще будем посмотрети, – говорит муж моей тети Мити.