Петербурге, кто такую прелесть имеет.
— Что вы, что вы, Николай Александрович! Я про тех кукол давно знаю, видела давеча в новом французском журнале, который привёз по моей просьбе из Франции опекун мой. У них имя такое необычное — «Пандора». Платья на них можно постоянно менять, показывать всем, на что ты способна в ремесле своём. Только вы даже представить не можете, какие бешенные деньги стоит эта «Пандора»!
Николай радостно засмеялся.
— Ну, Наташа, ты — прелесть! Я после Могилёвского храма нынче архитектор, что называется, нарасхват! Ты даже представить не можешь, сколько на меня заказов сразу навалилось! Знаешь ли, что я нынче богатею день ото дня! Сказал — куплю, значит будет у тебя эта красавица «Пандора». Будет тебе мой подарок для счастливого начала твоего дела!
После приступили мы к главной цели его посещения. Внимательно осмотрев все комнаты, он тут же отверг мои планы по поводу голландских печей, согласившись только с заменой русской печи на современную металлическую плиту. Николай твёрдо пообещал мне, что, как только я эту плиту поставлю, он явится ко мне со своим знакомым инженером, блестящим специалистом. Они вдвоём всё измерят и рассчитают, и сделают в моём доме совершенно новую систему отопления, которой пока нет ни в одном доме Петербурга. Он начал мне подробно объяснять, что эта система неведомых мне воздушных трубок будет экономить нам с женой немалые деньги на дровах, поскольку других печей в доме не потребуется кроме той, что будет топиться в кухне, что воздух в комнатах всегда будет тёплым и свежим без всякого дыма… Но встретив мой недоверчивый взгляд, засмеялся и оборвал сам себя.
— Ладно, дружище, не буду мозги блестящего кондитера забивать всякой технической ересью… Всё равно ты ничего не поймёшь. Просто представь себе, что ты вышел летом из душного театра на просторный воздух — вот такое дыхание будет у тебя в твоём доме, в котором ты нынче при натопленных печах задыхаешься от духоты и дыма. Вот увидишь, через два-три года, ну, через пять, во всех известных домах Петербурга будет только такое отопление! Верь мне — вот и всё.
Я, конечно, поверил — и не ошибся. Конечно, моё обучение новому принципу отопления и его устройство требовали определённого времени и затрат, но мой друг был прав — в нашем доме теперь всегда было тепло, какая погода ни стояла бы на улице. А воздух в комнатах был свеж и днём, и ночью. Могу добавить, что через несколько лет я сделал такое же отопление и в своей кондитерской. Все посетители были в восторге, и без конца приставали ко мне с вопросами, что и как, на которые я, конечно, ответить не мог. Всех отправлял к изобретателю Львову.
Только лет через семь-восемь Николай подарил мне весьма полновесную брошюру с собственными чертежами под названием «Русская пиростатика», где подробно описал своё изобретение. Конечно, ни в чертежах, ни в тексте я ничего не понял, но как память о друге храню эту книжицу по сей день. Она была издана немалым тиражом, но, к сожалению, большого успеха не имела: старые привычки домоустройства преодолеваются у нас в России чрезвычайно медленно.
Поглощённый устройством своей новой жизни, я не сразу узнал, какие произошли изменения и в жизни Николая. А случилось вот что: Александр Андреевич Безбородко всё больше привязывался к моему другу, который становился ему просто необходим, как блестящий, одарённый человек во многих областях. Секретарь императрицы, проделавший стремительную карьеру по служебной лестнице, был достаточно тонким человеком, чтобы понимать, что ему не хватает знаний, осведомлённости в вопросах культуры и образования таких, которыми обладал Львов. Теперь мой друг был необходим графу не только как дипломат, но и как архитектор, и помощник по устройству дома и дачи. Безбородко не отпускал его от себя ни на шаг. Как только они оставались наедине, он одолевал Николая своими вопросами о великих художниках и скульпторах прошлого, об их созданиях и шедеврах. Львов немало к тому времени поездивший по Европе и изучивший все известные музеи и дворцы — сокровищницы сих предметов, с удовольствием посвящал его во все тонкости искусств. Он много рассказывал мне о приобретённых его патроном огромных вазах из Рима — мраморных, с барельефами, о японском, китайском и французском фарфоре… В парадном зале дворца Безбородко стояли этрусские вазы и статуи Гудона, а также знаменитый мраморный Амур работы Фальконе. Но более всего поражала Николая Львова картинная галерея их хозяина, всё более увеличившаяся в размерах. Этими сокровищами Безбородко заполнял свой дворец бесконечно, вплоть до конца своей жизни. И всегда главным советчиком, и консультантом его был мой друг. Руководитель и подчинённый настолько сблизились, что Николаю было предложено переехать в роскошный дворец своего начальника, в такие «особые покои», о которых он и мечтать не мог. А поскольку Львову надлежало бывать по делам в течении дня в разных частях города, то в его распоряжение была предоставлена удобная карета. Отказываться от таких предложений было просто грешно, и мой друг переехал к своему патрону. Но при самых доброжелательных и даже приятельских отношениях они никак не могли быть близкими людьми: Николай имел характер строгий и аскетический, хотя и веселый. Образ жизни графа, легкомысленный и бурный, конечно, не мог быть ему по душе, хоть Безбородко умел великолепно сочетать сложнейшую работу по дипломатической части с удивительной ветреностью. За свои «особые покои» Николай ничего Безбородко не платил, но был всегда дисциплинирован, исполнителен и обязателен в их общих делах, и никогда Александра Андреевича не подводил даже в мелочах.
Тем временем моя будущая кондитерская всё больше приобретала тот вид, о котором я мечтал. Прежде всего я повесил над входом большую вывеску «Кондитерская Кальба». Пусть люди привыкают, скоро-скоро я начну радовать их своими изделиями. Внутри уже был оборудован прилавок, мебельщики привезли три первых лёгких, но практичных стола и, в таком же стиле, по четыре стула к каждому из них. В моём крохотном кабинете уже стояла удобная конторка и два табурета к ней.
Я часто задерживался допоздна в кондитерской, хоть и пусто было ещё в ней, но всегда находились какие-то дела. Так произошло и в тот вечер, о котором я должен вам непременно рассказать, мой читатель. Я предупредил Наташу, чтобы она укладывалась спать без меня: мне давно следовало составить список инвентаря для кухни, который надо приобрести в первую очередь, и посчитать, сколько это будет стоить. Но по рассеянности, увлекшись своими мыслями, я забыл запереть дверь на улицу. Усевшись за конторку и зажёгши одну свечу — свечи стоили для меня в то время очень дорого, их приходилось экономить, я углубился в расчёты. И вот, что у меня получилось. Кроме расходов на обустройство самой кондитерской необходимо было нанять помощников: искусного повара, способного научиться у меня тонкостям кондитерского ремесла, расторопную женщину, которая не только бы наводила порядок в моём заведении после того, как оно закрывалось, но и днём, по мере необходимости, мыла бы посуду и помогала в разных кухонных делах. Нужен был и хороший истопник, который занимался бы печами и в кондитерской, и в нашем доме, поскольку находятся они в непосредственной близости… И сторож здесь в ночное время тоже был нужен. Всё подсчитав, я вздохнул, поняв, что, к сожалению, без финансовой помощи дяди Ганса мне не обойтись. И тут я вдруг услышал, что к моей кондитерской подъехала карета. Была уже глухая ночь — я удивился позднему гостю. Послышались сердитые мужские голоса, какая-то возня на пороге, немало испугавшие меня, потому что я вдруг вспомнил о незапертой входной двери. Впрочем, я почти сразу узнал голос Николая, которого очень давно не видел, и немного успокоился. Взяв в руки свечу и прихватив на всякий случай тяжёлую кочергу, я вышел в зал. Дверь с грохотом распахнулась, на пороге я увидел своего друга, который крепко держал за шиворот какого-то низкорослого мужичонка, громко шмыгавшего носом и жалобно подвывавшего.
— Привет, полуночник! — С какой-то полунасмешливой интонацией произнёс мой друг. — Держи вора!
— Вора?! — Поразился я. — Да тут пока что и красть нечего…
— Это ты так считаешь, а вот он думал по-другому.
Мужичок в руках Николая дёрнулся безуспешно, пытаясь вырваться.
— Стой, стой! Ты нам прежде расскажи, что ты хотел здесь своровать?
Мужичок всхлипнул и завыл. Только тут я понял, что Николай держал за шиворот мальчишку лет двенадцати.
— Да объясни ты мне толком, что случилось?
— Изволь. Еду я в кромешной тьме по вашей Кадетской линии. Проезжаю мимо твоей кондитерской и вижу в окошке одинокий свет от свечи. Я, конечно, догадался, что это ты полуночничаешь, своими хозяйственными делами занимаешься, и велел кучеру свернуть с дороги. Подъехали. Выхожу из кареты и вижу, что на мансарде к окошку прилипло вот это чудо. Как он туда залез — мне не ведомо, но слезть никак не мог: высоко и боязно. Встал я внизу и велел прыгать. Он не то чтобы спрыгнул, но свалился со страху прямо мне на руки.
Я с недоумением смотрел на мальчишку.
— Так что ты здесь искал, скажи на милость?
— Я есть хотел…
— Есть?! Сейчас тут кроме мебели есть нечего. С чего ты взял, что тут есть еда?
— Так на дверях написано: «Кондитерская»… Я думал, что тут какая-никакая еда на ночь осталась…
— Так ты умеешь читать? — Удивился Николай.
— Умею. В монастыре дьяки научили.
— В каком монастыре?
— В Торжковском Борисоглебском…
— Так ты из Торжка?! — Разом удивились мы.
— Да отпусти ты его, Николай!
— Ну вот… А теперь поведай, как тебя родители одного в Петербург отпустили? Ты не из крепостных ли будешь?
Освободившись от крепкой руки моего друга, мальчишка тряхнул головой и выпрямился. Поняв, что ему никакая расправа не грозит, стал отвечать более внятно.
— Не… Мой батя в монастыре кузнецом был, а матушка бельё монахам стирала. В кузне мы и жили. Да пожар прошлой зимой в кузне случился, я успел на улицу выскочить. А родители сгорели. Монахи меня при себе оставили, пожалели… Только мне с ними скучно было, и всегда голодный. В пост вообще одни сухари на обед. Вот я и сбежал… На почтовую станцию пошёл, в первой же почтовой карете, что на Петербург отправлялась, под всякими пакетами и узлами схоронился. Так здесь и оказался. Только есть-то всё равно нечего — что в монастыре, что в Петербурге…