ской, которую за долгие годы существования ни один конкурент в Петербурге не мог перещеголять: ни по замыслу всего предприятия, ни по уюту в зале, ни по моей фирменной выпечке, конечно. И ресторан я возмечтал открыть в таком же стиле, чтобы всё в нём было по самому высшему разряду, начиная от зала, уюта, какой-то особой выдумки для привлечения гостей (какой — я пока и представить себе не мог) и по вышколенному поведению всех слуг. Ну, а самое главное — это, конечно, кухня. Мечтал я, на этот раз, кухню представить преимущественно из русских блюд, для приготовления которых был у меня в наличии мастер высокого класса — мой родной дядя Ганс. Хоть и постарел он изрядно, но имел голову совершенно ясную, и прекрасные руки кухонного умельца. А тут ещё подлил он, что называется, масла в огонь: сообщил мой любимый дядюшка, посетив нас с Наташей недавно вечером, что его хозяин, уважаемый Юрий Фёдорович Соймонов на неопределённо долгое время должен по своим служебным делам уехать в Москву и собирается забрать с собой своего личного повара. Но дядя Ганс на старости лет не хотел переезжать в чужой город. Старик был совершенно потерян и расстроен, пришёл ко мне посоветоваться. А у меня даже дух перехватило — так всё прекрасно может сложиться — в моём ресторане будет первоклассный повар. Конечно, дядя мой уже стар, но я подыщу ему хороших помощников, которыми он будет руководить, и бог даст, кто-то из них займёт со временем его место… Конечно, я ни ему, ни жене ничего пока говорить не стал, но пообещал дядюшке позаботиться о нём и непременно найти выход, если он решит остаться в Петербурге.
Но мечты о ресторане упирались в самую главную проблему — он должен был находиться в каком-то доме, который ещё предстояло построить. В этом-то и была для меня самая главная загвоздка. Это было для меня почти непреодолимым препятствием. А тут на нас с Наташей вплотную надвинулась ещё одна серьёзная проблема, о которой лет этак пять-шесть назад мы даже и помыслить не могли. А дело-то было самое житейское. Дело было в том, что наши дети росли, росли и требовали для себя всё большего жизненного пространства. Они теперь жили в разных комнатах, постепенно увеличилось количество слуг, няньки сменились гувернёром и гувернанткой, появились учителя… И старый уютный дом Наташиных родителей стал, что называется, трещать по швам. Наш родной дом становился нам теснее день ото дня. Летом нас спасала дача, которую я купил по соседству с дачей Львовых, заплатив немалые деньги за уцелевший от пожара дом тому самому купцу- погорельцу, но к зиме наше многочисленное семейство со всей челядью опять оказывалось в тесноте на Кадетской линии. Конечно, жена моя это прекрасно видела, но молчала. Лишь однажды, когда горничная, столкнувшись с ней на узкой лестнице, вылила на её платье кувшин с водой, Наташа, ни слова ей не сказав, только разрыдалась. Тогда я и решил, что пора нам поговорить обо всём серьёзно. Мы просидели за этим разговором почти всю ночь. Наташа понимала, что родительский дом надо оставить ради нашего семейного благополучия, но для неё это было очень тяжёлым решением. Она плакала, а я успокаивал, вот так и проговорили много часов. Тогда я и решился ей сказать о мечте своей по поводу ресторана. Жена слушала меня очень внимательно, как всегда, всё поняла без лишних объяснений. И мы приняли решение о строительстве нового трёхэтажного дома. На первом полуподвальном этаже мы размечтались расположить её артель, девушки которой уже давно работали без непосредственного участия хозяйки, на втором, в бельэтаже — будет мой ресторан, а на третьем — просторная наша квартира. Я решил просить Львова составить проект того дома, который мы только что придумали с Наташей.
На следующий день, не откладывая дела в долгий ящик, отправил я человека к Юрию Фёдоровичу Соймонову с нижайшей просьбой принять меня в угодное для него время. Человек вскоре вернулся и сообщил, что Юрий Фёдорович нынче дома и готов меня принять. Я заторопился к нему. Дело в том, что именно Соймонов до отъезда в Москву отвечал за строительство частных домов по чётной стороне Невского, которое было совсем недавно разрешено. Я твёрдо решил построиться именно там.
Юрий Фёдорович принял меня в своём кабинете. Внимательно выслушал меня, и… неожиданно отговорил от какого-то ни было строительства на Невском, объяснив, что это очень хлопотно, очень дорого, а самое главное — долго.
— Я Вам одну мысль подам, — по-доброму улыбнулся он. — Нынче на Миллионной улице продают дом наследники купца Еремеева. Мне кажется, дом этот Вам подойти может по всем признакам: он двухэтажный, весьма вместительный и в центре города. Еремеев-то для себя строил, и, насколько я знаю, сам Николай Львов ему отопительную систему в доме проводил по своему проекту, который Вам прекрасно известен. Купец ни дня в нём не успел пожить, вскоре помер, а наследникам дом оказался не нужен, вот и продают. Я сегодня же справки наведу и Вам сообщу, как с ними связаться. Если о цене договоритесь, то, поверьте мне, это для Вас большая удача будет. Насколько я понимаю, Вы ведь и кондитерскую в новом месте захотите открыть, не оставлять же её на Кадетской линии, про артель Вашей жены я и не говорю… Это будет Вам легко сделать: по соседству с домом Еремеева большой доходный дом наполовину пустой стоит, там можно хоть мастерскую Вашей жены открыть или хоть ту же кондитерскую.
Я был очень признателен Соймонову. Вскоре сделка с наследниками дома была совершена, денег мне хватило в обрез, и я тут же выставил на продажу свою кондитерскую, за которую рассчитывал получить хорошие деньги. Но продажа её должна была занять достаточное время. Но когда я сообщил своему преданному помощнику Петру, что хочу продать кондитерскую и открыть ресторан, он словно остолбенел и несколько минут не мог произнести ни слова. Решив, что он испугался, что я его выгоню на улицу, я стал убеждать его, что мы будем, как и прежде, работать вместе, и Никиту, конечно, я тоже заберу с собой. Но Пётр, придя в себя, сообщил мне такое, что теперь уж я онемел от неожиданности. Дело в том, что этого кухонного умельца когда-то рекомендовали мне знакомые повара из Воспитательного дома, в который он попал в младенческом возрасте. В Воспитательном доме многим ремёслам обучали, но Петруша прилип к кухне, да так и провёл в ней все отроческие годы, а потом вообще стал трудиться там в качестве повара. Мне сказывали, что доподлинно о его родителях ничего неизвестно, но по слухам он — дитя очень важного сановника, такого важного, что я даже предположительно называть его опасаюсь. На имя Петра приходили в Воспитательный дом большие суммы на протяжении всех лет, в которые он числился воспитанником, и Пётр об этом знал. Но буквально месяц назад пришёл к моему помощнику некий стряпчий или душеприказчик, разве поймёшь?! Так вот этот человек сообщил, что благодетель Петруши почил в бозе и оставил ему огромную сумму в наследство. Вот такая вышла история. Петруша мой долго не мог переварить это сообщение, никому не сказывал, помалкивал, но, так же, как и я в старые времена, размечтался открыть собственное дело. Строил планы, и пока не решался советоваться со мной, не зная, как я отнесусь к такому известию. Ну, а тут я с продажей кондитерской… Пётр чуть не на колени передо мной встал, умоляя продать ему наше детище и оставить его самого здешним владельцем. Обещал, что вывеску сделает не «Кондитерская Кальба», а «Кондитерская по рецептам Кальба»… Вот такие дела! Конечно, мы тут же обговорили с ним все наши финансовые дела, и сделка, счастливая и выгодная для обоих, была произведена. Запнулись мы только на судьбе Никитки. Пётр-то, конечно, даже представить не мог, как это он с ним расстанется, был он для него, не имеющем никакой родни, как младший братишка. За прошедшие годы превратился озорной Никитка в серьёзного кондитера Никиту Иваныча. Парень теперь был непростой, заметный, с острым умным взглядом, достаточно образованный — не зря монахи Торжковского монастыря над его детскими мозгами потрудились. Молоденькие гувернантки на него засматривались, когда выбегал он по службе из кухни в зал. Про его способности кондитера тоже много лестных слов можно сказать: кое в чём он не только Петра перещеголял, но даже и меня иногда поражал фантазией своей. Позвали мы Никиту, объяснили ему, в чём дело и напрямик спросили, с кем он хочет остаться. От неожиданности он было совсем растерялся. Но подумав немного, выбрал меня, поскольку считал, что многим мне обязан. Я, конечно, очень тому обрадовался, не ровён час, мог обоих своих помощников потерять, на которых так надеялся.
К сожалению, Николай, хотя и был в то время в Петербурге, помочь мне никак не мог. В семействе Львовых в то время наступили тяжёлые времена, о которых я расскажу чуть позже. Я не смог показать другу свой новый дом. Но в ответ на моё письмо он подробно описал тонкости строительства этого здания, в благоустройстве которого он принимал самое деятельное участие, его достоинства и недостатки. Отопление, и в самом деле, организовывал он непосредственно и заверил меня, что с этим у меня проблем не будет. Мы с Наташей стали готовиться к переезду. У нас сложился чёткий план: в доме на втором этаже будет наша квартира, большая, многокомнатная, с отдельным входом для прислуги и с несколькими комнатами для неё в мансарде. А внизу мы расположим Наташину артель. А в соседнем доходном доме на втором этаже будет находиться мой ресторан… Кстати, сразу сообщу Вам, любезный читатель, что эта идея была счастливой. Дело в том, что в этом доме находилась творческая мастерская наставника Боровиковского художника Лампи. Владимир Лукич бывал здесь почти ежедневно и, конечно, как только мы переехали на Миллионную, частенько стал захаживать к нам в гости. В конце девяностых годов Лампи уезжал из России на родину в Австрию, и оставил Владимиру Лукичу свою прекрасную мастерскую, где Боровиковский и поселился, и мы с ним оказались самыми ближайшими соседями.
Покупатель на наш семейный дом нашёлся достаточно скоро: известный в Петербурге ювелир, тоже немец по происхождению, живущий на Васильевском острове, пожелал его приобрести, как можно скоро. Его очень устраивало отдельное помещение, где располагалась Наташина артель, нравилось, что оно имеет отдельный вход. Он мечтал здесь оборудовать свою удобную ювелирную мастерскую. Мы быстро сговорились. Вскоре наше семейство переехало на Миллионную улицу и начало обживать новые большие и удобные комнаты, в которых и мы с женой, и дети наши чувствовали себя прекрасно. Через некоторое время я смог вплотную заняться организацией своего ресторана.