— Что случилось, дорогой профессор Фальконет?
— Никогда меня не жаловали дураки с подлецами… Я не сказывал вам при последней встрече, какую бумагу мне прислал Бецкой? Он велел статую расположить так, чтобы один глаз императора зрил на Адмиралтейство, а другой — на здание Двенадцати коллегий…
Дядя с племянником не выдержали и рассмеялись.
— Насколько мне известно, царь косоглазием не страдал. — Покачал головой Юрий Фёдорович. — Это Иван Иваныч неудачно свою мысль выразил.
— Но это ещё не всё… — Всхлипнул несчастный Фальконет. — Мне вчера пришлось такую безобразную сцену выдержать…Здесь накануне был некто Яковлев, я даже не представляю, кто он таков… Он произнёс такую мерзкую речь перед всеми зрителями, которые были тогда в мастерской… Нет таких гадостей, которых бы он не наговорил про статую. И головной убор у императора не тот, и усы, которые тот носил всю жизнь, не нужны вовсе… Он говорил, что мою работу поносят во всех петербургских домах, и что меня спасает только покровительство императрицы…
— Я знаю этого Яковлева… — Сердито произнёс Николай. — Это известный негодяй, в Петербурге его зовут «Мсьё скандал». Где бы он ни появился — везде возникают какие-то мерзкие истории… Это человек до того презренный, что недавно был выключен со службы. Он не стоит Вашего внимания, профессор Фальконет. Статуя великолепна. Она просто поражает своим величием и красотой!
— Успокойтесь, мой дорогой… — Подхватил Юрий Фёдорович. — Что для вас мнение какого-то невежды! Наши общие друзья в Академии художеств очень высоко оценили вашу работу. А ваш любимец художник Дмитрий Левицкий говорил, что он так был потрясён зрелищем монумента, что несколько ночей спать не мог!
Лицо Фальконета просветлело. Поняв, что на душе у скульптора полегчало, я отошёл в глубину мастерской, чтобы получше оглядеть монумент. Я — только простой обыватель, и судить о скульптуре не имею никакого права. Вы, любезный мой читатель, можете лицезреть её каждодневно и иметь собственное мнение по её поводу. Ну, а в тот момент мне, как человеку любознательному от природы, очень хотелось узнать мнение зрителей, которые, как и я, впервые разглядывали будущий монумент, обходя его по кругу. Но мне, видимо, очень не повезло, поскольку слышал я вокруг разговоры далёкие от искусства. Очевидно, персоны эти посетили демонстрацию Большой модели монумента больше из любопытства, или даже из моды.
— Я, матушка, сколько раз говаривал тебе, что нельзя с утра столько жирного кушать! — Доносилось до меня, с одной стороны. — Оттого и бурлит так громко в животе, что много жирного с утра ешь.
— А князь Куракин-то, гляди, мой друг, цугом прикатил… — Слышал я голос за своей спиной. — И как он теперь с князем Репниным да с Бибиковыми разъезжаться будет? Не опоздать бы поглядеть!
Я вздохнул, поняв, откуда у Фальконета такое мрачное настроение. Мне стало его бесконечно жаль. Обойдя модель ещё раз, я выбрался на улицу. Дядя с племянником появились не раньше, чем прошло ещё полчаса.
На обратном пути, в экипаже, подпрыгнув на очередном ухабе, Николай спросил у дяди.
— Вы, действительно, близко знакомы с Левицким?
— А почему тебя это так удивляет? — Пожал плечами Юрий Фёдорович. — Я со многими художниками знаком.
— Многие — это не Левицкий… — Вздохнул Николай. — Я был на академической выставке… Левицкий — новичок, а там выставлялись такие знаменитости! И вдруг именно у Левицкого — первое место за лучшую картину по совершенству формы и высокую по своей духовной наполненности. Я пока живопись только сердцем чувствую, но так хочется разобраться во всех тонкостях!
Помолчали. Потом Юрий Фёдорович с улыбкой посмотрел на племянника.
— Ты, Николенька, конечно, хочешь познакомиться с Левицким…
Николай встрепенулся.
— Да, да, дядюшка! Непременно! При первом для вас удобном случае!
— Он скоро представится, друг мой! Ведь у меня именины на следующей неделе. А Дмитрий — первый из приглашённых. Вот и познакомитесь! А тебе, Карлуша, и Гансу работы в тот день будет невпроворот, надеюсь, вы очередной раз будете на высоте.
— Да уж мы постараемся не опозориться, Юрий Фёдорович! Применим всё своё умение! А вы какой именинный пирог предпочитаете — шестигранный или восьмигранный?
Юрий Фёдорович засмеялся.
— Да уж восьмигранный, будь любезен испеки. И обязательно свой знаменитый баумкухен, к нему все мои друзья с особой нежностью относятся. Впрочем, мы с тобой и с Гансом нынче же вечером все блюда обсудим, какие готовить и когда на стол подавать.
Блюда на именинный стол мы с дядей Гансом готовили целых два дня. Кажется, всё у нас получилось — и хозяин, и гости остались довольны. Я, конечно, гостей не видел. До них ли мне было! Хотя о Левицком нет-нет и вспоминал. Уже после разъезда гостей, когда я буквально приполз в свою комнату, изнемогая от усталости, и свалился в постель, почти не раздеваясь, ко мне постучался Николай. Была уже глухая ночь, но он был радостно возбуждён, и ему не терпелось поделиться со мной своими впечатлениями.
— Так ты познакомился с Левицким? — Спросил я, еле ворочая языком.
— Познакомился! Это не то слово, Карлуша! — Он со всего размаха плюхнулся в кресло, и я с тоской подумал, что в ближайший час я заснуть не смогу. — Я не только познакомился… Я подружился с ним! Это такой человек, такой человек! Да знаешь ли… Дмитрий согласился давать мне уроки рисования! Оказывается, он совсем недавно купил дом совсем рядом с нами, у него там прекрасная мастерская. Ты представляешь, он о плате за эти уроки даже слушать не захотел»!
— Уроки? — Вяло переспросил я. — Ты хочешь стать художником?
— Я не хочу становиться живописцем, но я хочу понимать тонкости этого ремесла…
— А зачем это тебе?
— Господи, Карл! Неужели я должен тебе это объяснять! Я хочу знать всё! Хочу знать, как творит художник, как поэт складывает стихи, как композитор сочиняет музыку, как играет на сцене актёр… Я всё хочу знать! И, может быть, когда-нибудь мне пригодится умение рисовать, и я сам напишу хорошие стихи или музыку…
Эти его слова я уже слышал сквозь сон.
Я окончательно уснул под звук голоса своего друга, и не слышал, когда он ушёл. Впрочем, Николай нисколько не обиделся и на следующий день болтал со мной беспечно о всяких пустяках.
Много позднее, поумнев и получив достаточное образование, я начал понимать необыкновенную одарённость своего друга. Не было на свете искусства, к которому он был бы равнодушен. Его занимало всё, всё возбуждало его ум и разгорячало сердце. Он любил и стихотворство, и театр, и живопись, и музыку, и архитектуру, и механику… Казалось, что время за ним не поспевало.
Едва Николай и Левицкий познакомились, как стали буквально неразлучны, хотя разница в годах у них была изрядная: Левицкий был старше более, чем на десять лет.
Их преданная дружба и недолгие уроки живописи через несколько лет вылились в прекрасный миниатюрный портрет Николая, написанный этим мастером. Когда я впервые увидел своего друга на холсте, я просто остолбенел. Вы, мои любезные читатели, прекрасно понимаете, что я хоть и видел в домах Львовых и Соймоновых различные портреты, но то были изображения давних их предков, порой писанных, как я позднее понял, достаточно неумело. А с этого портрета Николая кисти Левицкого на меня глядел живой мой друг, которого я знал с детства. Это был именно его весёлый, лукавый и в то же время острый проницательный взгляд. Он не только смотрел с портрета прямо к вам в душу, но и обещал вам дружбу, самую искреннюю и преданную. Портрет этот все друзья Николая хвалили и подшучивали, что на портрете он изображён слишком умным. Николай немедля откликнулся на эти обвинения вот такой эпиграммой
.
«К моему портрету, писанному господином Левицким.
Скажите, что умен так Львов изображен?
В него искусством ум Левицкого вложен».
Ну, а моё личное знакомство с Левицким состоялось довольно скоро и самым неожиданным образом.
Буквально через несколько дней после именин Юрия Фёдоровича за мной на кухню пришёл лакей и сообщил, что хозяин вызывает меня к себе в кабинет. Мы с дядей Гансом недоумённо переглянулись. Я сказал лакею, что приду, не мешкая, как только приведу себя в порядок. Быстро переодевшись в своей комнате, я поднялся наверх и постучал в дверь кабинета Юрия Фёдоровича. Услышав его голос с приглашением войти, я переступил порог. Наш хозяин был не один. Свободно расположившись в кресле, мне приветливо улыбался его гость. Был он лет тридцати пяти, худощав, с тонким, ничем не выделяющимся лицом. Окинув меня мгновенным оценивающим взглядом, он отвёл глаза.
— Это, Карлуша, мой друг — известный наш живописец Дмитрий Григорьевич Левицкий…
Гость сделал было протестующий жест. Но Юрий Фёдорович повторил.
— Конечно, ты — известный художник, Дмитрий! Так вот, Карл… Дмитрий Григорьевич недавно купил дом по соседству с нами, хороший дом, ничего не скажешь… И хочет собрать своих друзей отметить это важное событие. Это будет изысканное общество, и довольно многочисленное. Повар у Дмитрия Григорьевича вполне достойный, я его кушанья с большим удовольствием вкушал. А вот с кондитером — проблема. Просит Дмитрий Григорьевич направить тебя в помощь. На моих именинах ты всех порадовал своей выпечкой. Ну, что ты на это скажешь?
Я, конечно, растерялся от неожиданности, но предложение было для меня вполне лестное, о чём я и сказал хозяину и его гостю. Они заулыбались, вполне удовлетворённые моим ответом. Мы поговорили ещё недолго, уточнив дату и время, когда мне нужно будет появиться на кухне Левицкого.
К дяде Гансу я возвратился почти вприпрыжку. Он расчувствовался, обнял меня и поздравил с первым моим выходом на самостоятельную работу.
Так началась наша дружба с Левицким, которая продолжалась долгие годы. Как говорят, «боевое крещение» моё на празднике в его доме прошло весьма достойно, все меня хвалили от души — и сам Дмитрий Григорьевич, и Юрий Фёдорович, и Николай, присутствующий на этом вечере, конечно, комплиментов не жалел. И добавлю без ложной скромности: именно с этого дня стал я довольно часто отлучаться из дома по просьбе Юрия Фёдоровича, чтобы порадовать вкусной выпечкой гостей то одного его друга, то другого. Конечно, первое время я смущался, да и местные повара встречали меня без особой радости, видя во мне соперника, но вскоре я стал им достаточно знакомым, ни на что лишнее не претендовал, и каждый из нас занимался своим делом: они приготовлением закусок, первых и вторых блюд, а я — кондитерскими изделиями.