Но Генрих был рад обсудить с ней то, о чем он избегал говорить даже с лордом-канцлером. Большинство людей почему-то находили этот вопрос слишком щепетильным.
— Я планирую сделать Ричмонд резиденцией королевы. Это родовое имение Тюдоров. Мы жили там с родителями еще до того, как она вышла замуж за брата Артура.
— Она не вернется в Испанию?
— Она ни за что не сделает этого. К тому же, — замялся Генрих, боясь признаться самому себе, что он бы и не хотел, чтобы Екатерина, столько лет бывшая ему опорой и верным другом, уехала, — я должен сделать все, чтобы избежать войны с Испанией, — закончил он довольно неубедительно.
— А ваша дочь, Ее Высочество принцесса Мэри?
— Мэри сможет навещать мать, — великодушно допустил Генрих.
Анна подумала, что, пожалуй, пора подвести Генриха к тому, что составляло ее сокровенное желание. Полулежа в его объятиях, она тихонько засмеялась.
— Чему ты смеешься, любимая? — спросил он, с наслаждением ощущая, как вздрагивает ее тело у него в руках.
— Ничего особенного, — смеялась Анна. — Просто вчера вечером за картами Ее Величество сказала одну странную вещь.
— Что же она сказала? — спросил Генрих, не выказывая, впрочем, большого интереса.
— Когда я выложила козырную карту и закончила игру, она заметила: «У мистрис Анны может быть только королева!»
Генрих выпустил ее из объятий. Мнение Екатерины значило для него много. Он ничего не мог с этим поделать.
— Ты хочешь сказать, что она считает это возможным?
— Не знаю, я не слышала, чтобы она выразилась именно так, — уклончиво ответила Анна.
Генрих вскочил, почти сбросив ее с колен.
— Но ведь все знают, что моя жена должна быть королевской крови, — пробормотал он в полном смятении.
Анна гордо выпрямилась и отошла в середину комнаты. По сравнению с бесформенной, коренастой и всегда унылой Екатериной, она выглядела поистине царственно. Ее прадед — купец — передал ей острый ум и живой характер. Предки со стороны матери — Говарды, Байгоды, Маубри, первейшие аристократы Англии — оставили ей в наследство породистую осанку, благородную грацию, узкие длинные пальцы, а главное, эту силу характера.
— Есть ли в мире более королевская кровь, чем кровь Плантагенетов? — спокойно спросила она, напоминая ему их общую родословную.
Никогда еще не выглядела она так великолепно. Она достойна быть королевой. Даже Екатерина считает это возможным. Две ветви дома Плантагенетов, соединившись, могут дать Англии будущего короля, на долгие времена закрепив престол за этим родом.
Генрих смотрел на Анну и все более понимал, что не расстанется с ней. Она должна быть для него не только любовницей. Она должна стать его женой и королевой.
Но Анна все еще не была уверена в нем. «Reculer pour mieux sauter»[27] было ее девизом.
— Ваша новая жена — французская принцесса — не потерпит моего присутствия здесь, — подзадоривала она его.
— Это не ее дело, — нахмурился Генрих.
— Она может оказаться не такой терпимой, как королева Екатерина. Она молода и, может быть, ревнива, — продолжала Анна, подойдя к нему близко, так, что запах ее духов волновал и соблазнял его. Ее смех дразнил и очаровывал его, а черные как ночь глаза проникали в душу. — Генри, мне лучше уехать обратно в Хевер, потому что она захочет, чтобы каждую ночь вы проводили с ней.
Он попытался поймать ее, но она ловко выскользнула из его рук.
— Ты смеешься надо мной, негодная девчонка! — закричал он, стараясь удержать ее.
Быстрая, как ветер, она без труда ускользнула от него.
Все силы ума и женского очарования собрала Анна для борьбы с неизвестной ей женщиной, французской невестой короля.
Вдохновленная неведомой силой, она в одну руку взяла подсвечник с зажженной свечой, другой подхватила шуршащую шелковую юбку и стала кружиться по комнате в сумасшедшем танце, волнующем, манящем, как пляски колдуний.
Генрих протягивал руки, чтобы поймать ее, но тщетно. Подобно фата-моргане, она каждый раз исчезала из его объятий.
— Твоя французская принцесса умеет танцевать, как я, Генри? Она может рассмешить тебя? Она будет петь тебе песни, как я? — бросала она, кружась вокруг него.
Он все-таки поймал ее, доведенный до безумия ее чарами. В его страстных объятиях она продолжала смеяться и дразнить его, уверенная в своих силах настолько, что легко решилась на рискованные слова.
— А что, если вся ее горячая любовь не возбудит тебя так, как одно мое прикосновение? — спросила она в то время, как он покрывал поцелуями ее шею и полуобнаженную грудь.
Нет, она не переоценила своей силы. Но если бы не горящая свеча у нее в руке, ей бы не удалось вырваться от него на этот раз.
— Ради Бога, Нэн, мы оба сгорим сейчас! — вскричал он.
Впервые в жизни ему приходилось бороться с женщиной, чтобы удовлетворить свои желания. И то, что он был король, на этот раз не имело значения.
— Томас Уайетт рисковал головой из-за меня, — не отступала она. — А ты, всесильный король, боишься жениться на любимой женщине, не спросив разрешения Уолси и ему подобных!
Эти жестокие слова задели его за живое, вырвав у него наконец то обещание, которого она добивалась.
— Клянусь, это не так! Дай мне только развестись, и я женюсь на тебе!
Вскрикнув от боли, он схватился за опаленный свечой подбородок. Воспользовавшись свободой, Анна, быстрая как кошка, метнулась от него.
— Тогда ты и получишь меня! — крикнула она, натягивая на плечи разорванное платье, и исчезла за дверью.
Глава 24
Через несколько дней Генрих и Анна стояли на верху белой лестницы Хэмптонского дворца, провожая кардинала во Францию. Король, Анна и все придворные были сегодня гостями кардинала. Через час Уолси готовился отбыть с миссией к королю Франциску.
В его задачу входило попытаться уговорить Франциска, чтобы тот, в свою очередь, принудил папу разрешить Генриху VIII развестись с королевой Екатериной и жениться на французской герцогине д'Алансон. Последнее обстоятельство призвано было послужить в этом деле приманкой и стимулом для короля Франциска.
Ухоженные породистые лошади из конюшен кардинала и хорошо откормленные, покрытые пурпурными попонами мулы, купаясь в лучах утреннего солнца, являли собой впечатляющее зрелище.
— Сорок слуг в пурпурных бархатных ливреях. Два десятка превосходно одетых священников. Кавендиш бегает между ними и пытается каждому найти место. И еще, Бог знает, сколько приближенных кардинала. И все они сопровождают его, — комментировала Анна.
— Они должны произвести впечатление на французов! — усмехнулся Генрих.
Он заложил руки за украшенный драгоценными камнями пояс и важно прохаживался по площадке лестницы.
— О, какая шапка! — произнесла Анна, прикрывая издевательство притворным благоговением. — Пурпурная, высокая, а наверху кисточка. Такая же таинственная, как само тело Христово!
— Облачение кардинала также должно добавить уважения к нам, — ответил Генрих, не понимая сарказма Анны.
Она взяла его под руку и тихонько шепнула:
— Генри, я давно хотела тебя спросить. Это правда, что, когда эту шапку привезли из Рима, Уолси велел внести ее во дворец в окружении зажженных свечей?
Король рассмеялся и локтем прижал ее руку к себе. Наравне с этим распутным болтунишкой, ее братом, она тоже могла вот так развеселить его какой-нибудь немыслимой историей.
— Не знаю, не слышал об этом, — ответил он, отметив про себя, что надо будет как-нибудь поддеть этим кардинала.
Впрочем, сейчас Генрих больше думал о миссии, с которой ехал Уолси, а не о его головном уборе.
— Видишь ли, — мило улыбнулась Анна, — поскольку ты король, некоторые истории не доходят до твоих ушей.
— Черт побери! Ты хочешь сказать, девчонка, что я знаю меньше, чем все остальные? — фыркнул Генрих.
Все утро он провел за решением неотложных дел и был несколько утомлен. Но через минуту, в течение которой Анна смиренно молчала, любопытство взяло верх.
— Собственно, какие истории ты имеешь в виду? — снизошел он.
— О, ничего особенного, — поспешила она заверить его. — Просто разные смешные истории, известные всем. Но даже люди, пользующиеся твоим расположением, вряд ли найдут возможным пересказывать их при тебе.
— Вряд ли найдут возможным? Разве я людоед? Или у меня совершенно нет чувства юмора?
— Ну, хорошо, тогда слушай. — Анна начала напевать задорный мотивчик, лукаво поглядывая на короля. — Вашему Величеству знакома эта мелодия?
— Кажется, слышал что-то такое, — буркнул Генрих, явно покривив душой.
— Это маленькая смешная rien du tout[28], которую лондонцы распевают о шапке кардинала.
Поскольку врожденная музыкальность не давала Анне спокойно оставаться на месте, когда раздавалась какая-нибудь ритмичная мелодия, она начала притопывать ногой о белый мрамор лестницы и, с неподражаемым мастерством имитируя произношение подмастерьев Ист-Энда, уморительно пропела:
«Чем кардинальская шапка длинней,
Тем кардинал наш наглей и наглей…»
— Народ не слишком жалует Уолси, как ты думаешь, Генри?
— Они должны быть благодарны ему за то, что он столько времени проводит в их вонючих судах и старается доказать самому последнему торговцу, что английский суд самый справедливый в мире! — с упреком бросил Генрих, все равно любя искрящуюся веселость Анны, так выгодно выделявшую ее среди чопорных придворных дам.
— Да, ходит по судам и все время держит под носом апельсиновую корку, чтобы, не дай Бог, чем-нибудь не заразиться!
— Надо ценить и уважать тех, кто не жалеет себя для общего блага. Ты слишком строга к нему, моя дорогая! — рассмеялся Генрих.
Он нагнулся потрепать двух своих любимых собак, подведенных к нему псарем.
— Ты прав, Генри. И меня возмущает, как они могут издеваться над человеком, которого ты так высоко ценишь, — сказала Анна уже серьезно. — Мой брат говорит, что в городе есть один рифмоплет, который открыто поносит его преосвященство на улицах и в тавернах.