— Ты слишком быстро отдаляешься от этого мира.
— Еще раз ему спасибо!
— Я выбиваюсь из сил. А как же Аббас, ты же любишь его?
Он продолжил отпивать из стакана черный чай, не замечая меня.
— Одной моей зарплаты мало, чтобы покрыть расходы на хозяйство.
— Ты сдаешь комнату Рамадану.
— Этого не хватает, все словно взбесились…
Теперь я знаю тебя, поэтому боюсь. Ты не такой, каким я тебя представляла в самом начале. Ты растерял все, даже ту силу, которой так гордился. Мы разошлись по отдельным комнатам. Любви нет, в доме — пусто. Ты, ты, остался только ты, Аббас. Не слушай, что говорит отец… Не верь ему, он болен. И к лучшему, что ты один-единственный. С тобой Бог. В нем все. Будь ангелом. Пусть твоими друзьями будут учитель, книга и театр. Будь моим сыном и сыном других добрых людей. Ты — единственный луч света в этом доме, погруженном во тьму. Будь единственным во всем…
Иногда он смотрит украдкой, думает, я ему откроюсь. Вряд ли. Спорю, ты ненавидишь меня больше. Он спросил:
— Когда наступит зима, как мы будем в этой хилой лавке?
Я уверенно ответила:
— Когда к Аббасу придет успех, вся жизнь переменится.
Он горько усмехнулся:
— Когда к Аббасу придет успех!
Я бросила с вызовом:
— Я уйду вместе с ним. Он же не пожалеет денег тебе на пальто или плащ.
Красный буфет остался таким же. Он надсмехается над переменами, произошедшими с его постоянными посетителями. Он слышал много разговоров, но не верит никому. Дядюшка Ахмед Бургуль говорит мне:
— Вот лепешка, сейчас сделаю чай…
Подходит молодой человек и садится на кресло рядом со мной, тоже заказывает лепешку с бобами и чай. Судя по всему, он из театра, но не актер. Симпатичный молодой человек, с крупной головой и большим носом. Дядюшка Бургуль спрашивает меня:
— Опять насчет квартиры, барышня Халима?
И я отвечаю ему, смущаясь в присутствии незнакомца:
— Легче найти иголку в стоге сена.
Молодой человек вдруг спрашивает меня:
— Ищешь квартиру?
Я говорю, что да, и дядюшка Ахмед знакомит нас. Он дерзко спросил:
— Все ради замужества?
Ох… Начинаются заигрывания. В театре это происходит быстро. Он, не колеблясь, идет напролом. Жертву убивают под мелодию народной дудочки.
— У меня старый двухэтажный дом.
— По квартире на каждом этаже?
— Да нет. Он не поделен на квартиры.
Дядюшка Ахмед уточняет, могу ли я занять один этаж, и тот кивает. Я спросила у него:
— А это не помешает семье?
И он ответил с присущей ему наглостью:
— А я один живу…
Я возмущенно отвернулась, а он коварно продолжал:
— Вот увидишь, этаж подойдет тебе и твоей семье.
Я поблагодарила его и промолчала. Почему остался неприятный осадок? Чего он хочет? Он понятия не имеет о моей трагедии. И о моей любви. И о моем неверии людям.
Я сказала, что иду к Умм Хани, в ее маленькую квартирку в аль-Имам, где с ней живет Тарик Рамадан. Она встретила меня тепло. Мне пришлось подождать, пока Тарик проснется. Он вышел из комнаты взъерошенный, как черт, и ехидно усмехнулся:
— Молодец, что пришла.
Я выложила напрямую:
— Полагаю, до отъезда Аббаса ты был у него?
— Было дело…
— Не исключаю, что то, что ты ему наговорил, заставило его уехать…
Он цинично парировал:
— Попал в ловушку и дал деру.
Я разозлилась так, что прослезилась. Умм Хани закричала:
— У тебя нет сердца! Что я слышу! Я видела смерть Тахии, видела горе обезумевшего Аббаса!
Меня удивила сказанная правда и я спросила ее:
— Так ли об этом говорят, как ты это видела?
— Ничего подобного…
Тарик сказал:
— Ему оставалось только убить ее у тебя на глазах, дура.
— Дурость — считать Аббаса убийцей.
— Его признание каждый вечер звучит со сцены театра.
Умм Хани сказала:
— Благодаря ему ты стал актером, которому публика аплодирует неистовее, чем самому Исмаилу.
— Благодаря его преступлению. Преступлению, из-за которого он сбежал.
Я упрямо сказала:
— Он сидит в тихом месте и заканчивает новую пьесу.
Тарик расхохотался:
— Свою новую пьесу?! Спустись на землю, мать Аббаса!
Да… Когда-то он был адекватным и разумным, несмотря ни на что…
— Халима, как ты думаешь? Тарик Рамадан хочет снять у нас комнату.
Я запротестовала:
— Нет-нет! Пусть живет у себя.
— Он поссорился с Умм Хани и ушел из дома. Болтается по улицам без угла, а цены с каждым днем растут.
— Неприятно, если чужой будет жить с нами.
— Он нуждается в нас, а мы — в деньгах.
— Он похож на бродягу.
— Ему нужна наша милость, особенно твоя. У нас пустых комнат — на целую армию!
Я нехотя подчинилась. Хотя совершенно его не уважала. Актер-неудачник, живущий за счет женщин. Но и представить себе не могла, что он сделает с нами…
Неожиданно для нас в лавке появилась Умм Хани. Она пришла на следующий день после моего визита. Очевидно, ответным визитом она хочет извиниться за своего мужика, который дурно обошелся со мной. Ей за пятьдесят, как и Тарику, но она пышная, нельзя сказать, что несимпатичная, и живет неплохо. Она сказала:
— Все говорят о триумфе пьесы. Такого успеха еще ни один спектакль не имел.
Я произнесла с сожалением:
— Однако автор не желает объявляться.
— Он приедет, когда допишет новый сюжет.
Женщина немного помолчала, потом продолжила:
— Что за чушь распространяют? Тарик Рамадан — ненормальный!
Карам спросил, язвительно:
— Не лучше бы ему было убить свою мать?!
Я симпатизировала Умм Хани, и моя симпатия не убавлялась оттого, что она родственница мужа.
Дом в аль-Тамбакшия полон людей. Как в автобусе, от которого несет резиной. Тетка выгоняет всех, чтобы принять дядюшку Ахмеда Бургуля. Она говорит ему:
— Не забудь еду. После Бога — на тебя первого наша надежда.
Он весьма озабоченно отвечает:
— Я пришел по более важному делу.
— Тогда не молчи!
— Дело в Халиме…
Тетка смотрела то на него, то на меня. Это заставило меня покраснеть. Она спросила:
— Что? Жених?
— Угадала!
Она вопросительно посмотрела на него, и он сказал:
— Карам Юнес.
Тетка спросила:
— Кто такой Карам Юнес?
— Суфлер труппы.
— Кто?
— Не последний служащий театра.
— Дядюшка Ахмед, вы думаете, он подходит?
— Думаю да, но важно услышать мнение невесты.
— Невеста прекрасна, как луна. Но мы бедняки, дядя.
Настал мой черед говорить. Сердце мое было разбито, я скрывала свою кровоточащую правду. Я не люблю жениха, но неприязни к нему нет. Подходящий молодой человек. Возможно, я обрету с ним покой, может быть, даже счастье. Когда все посмотрели на меня, я сказала:
— Я не знаю о нем практически ничего.
— Служащий, с квартирой, говорят, хороший человек.
Тетка сказала:
— Ну, с Богом!
Она хоть любит меня, но рада избавиться. Я тоже хочу сбежать из ее гудящего улья. Сархан аль-Хиляли — мерзавец, на него надежды нет…
— Жизнь невыносима, нам угрожает голод.
Он уставился на меня с насмешкой и сказал:
— Я нашел способ заставить тебя замолчать.
— Ты выбросил эту адскую смесь?
— Аль-Хиляли согласился проводить вечера со своей компанией у нас дома!
Я не сразу поняла, что он имеет ввиду, и он продолжил:
— Мы обустроим им комнату для игры в карты, это принесет нам хороший доход.
Я спросила в недоумении:
— Картежный клуб?
— У тебя всегда мерзкие определения. Просто место встречи друзей.
— Но ведь…
Он не дал мне договорить:
— Ты не хочешь лучшей жизни?
— Хочу, но чистой жизни.
— Если намерение доброе, оно чисто. Лицемерие — вот грязь.
Я пробормотала обеспокоено:
— Но ведь здесь Аббас!
Он гневно закричал:
— Хозяин дома — я, а не Аббас. Твой сын умалишенный. Твое дело — его накормить и одеть.
Этой осенью солнце показывается нечасто, мое сердце окутано тяжелой печалью. По узкой улице в день проходит не одна похоронная процессия, она движется к святому аль-Шаарани. Муж, когда нет покупателей, заводит беседу сам с собой. Я живу надеждой, которую мне подсовывает Аббас, а мужу не о чем и помечтать.
Почему мы не записываем счастливые моменты нашей жизни, чтобы потом удостовериться в них? Разве это тот же самый человек? Был ли он искренним на самом деле?
— Я обязан дядюшке Ахмеду Бургулю своим сверхчеловеческим счастьем.
Я запрокинула голову, чтобы сказать:
— Не преувеличивай!
Он сказал голосом, отзвуки которого затерялись в бесконечности:
— Халима… Как счастлив тот, чье сердце бьется не напрасно!
Хоть я его и не люблю, слова его тронули меня, и я согрелась его теплом…
Пришел назначенный день. Мое сердце билось от радости и страха. Я сходила в индийскую баню. Умм Хани выручила меня платьем, пальто и обувью. Из парикмахерской я вернулась с великолепной прической, которая долго оставалась незамеченной. Муж уставился на меня с усмешкой:
— Ты все еще готова развратничать? Почему бы тебе не воспользоваться случаем и не гульнуть в наше располагающее к распутству время?
Я решила ни за что не портить этот светлый вечер. Мы пошли в театр, и нас встретили, как полагается. Сархан аль-Хиляли с удивлением посмотрел на меня. Я сказала:
— Но я не вижу автора…
Он ответил, улыбнувшись:
— Он не пришел, я же говорил тебе…
Первая надежда исчезла. Внутренний свет, молодивший меня, угас. Мы пошли навестить дядюшку Ахмеда. По старой привычке нам подали чай и сэндвичи. Он проговорил сквозь смех: