Индеец внимательно посмотрел на него. Он молчал, и они уже прошли мост и были довольно близко к городу, когда он прервал тишину и что-то сказал. Павел не услышал его слов.
- Может, это я сейчас сплю, - металось в его голове, - ведь не может такого быть, чтобы так все оставить. Все эти разговоры, все эти мысли. Сколько мне сейчас лет? Что я сделал? Куда я иду и от чего прячусь? Да, я сильный. Нет, слабый? Кто я, за чем я, что я делаю сейчас? Может быть, сплю?
Павел вздрогнул, перевернулся и задышал ровнее, неожиданно обнаружив, что чувствует себя удивительно хорошо вопреки всем собственным ожиданиям. Сон продолжал властвовать над ним, но сновидения на время покинули его.
В какой-то момент сама, не спрашивая его о своем появлении, вновь пришла старая мысль:
- Почему я именно такой? Из-за чего я боюсь сейчас того, что лишь когда-то было мной, а сейчас перестало?
Она не ждала, да и не нашла ответа. Почувствовав ее силу, Павел сбросил решение в бездну. Оно, данное в те далекие времена, казалось ему странным и неуместным. Павел не чувствовал настоящего.
И вдруг, словно отвечая на все его вечно пробуждающиеся страхи и сомнения еще большими страхами и сомнениями, появилась Мария. Смятение охватило его, он не увидел черты этого создания грез, но голос ее прозвучал отчетливо:
- Мы слишком разные Павел, ты должен это понять. Я хочу, чтобы мы расстались. Так будет лучше. Прощай. Слух спящего Калугина был обожжен.
- У нее есть другой! Нет, она просто… она не любит меня. Какой я дурак, зачем, зачем я совершал глупости! Но она… она, боже… прекрасное милое, любимое чудовище. Такая сильная, такая любимая, такая гордая и жестокая… Судьба, проклятое пятно фортуны на мне, - металось и дрожало в нем.
Мучительно, как мучительно было в те минуты, к которым Морфей вернул его вновь. Но теперь, в настоящем Павел чувствовал свою силу. Но это было сегодня, а тогда? Горек был первый миг. Какими страшными казались часы пришедшие потом. Он не удержался и заплакал. Но влага глаз не разбудила его, не вывела тело из лабиринта собственной души. Потом, когда содрогания его немного утихли, он понял, понял, что психика расстроена. Как он мог понять это во сне? Но было ли это сном? И вот он чувствует все как прошедшее, как минувшее, и от понимания этого уже становится немного легче.
Теперь он видел все как бы со стороны, его переживания приходили, словно не от первого лица. Он сочувствовал тому, кто должен был нести их тяжесть.
Человек похожий на него с выражением истерзанной души на лице садится в рваное кресло. И перед ним словно призрак того, что он хотел превратить в вечность своей жизни, возникает Мария.
- Как хорошо, что они не видят меня, - мелькает мысль в голове Павла.
У нее черные волосы, но она призрак и борьба с ней бессмысленна. Чужой Павел одевает наушники и можно слышать печальную музыку "Наутилуса". Красивый черный взгляд глаз Марии и Калугин видит всю тяжесть страдания на лице того, другого человека. Но он не чувствует больше жалости к нему, он говорит:
- Хватит, вставай.
Все опять смешивается. Прошлое накладывается на настоящее, покрывая его свет вчерашней тенью. Он вновь чувствует себя собой. Встает. Снимает наушники, идет к уродливому письменному столу и берет на нем маленький листок. Текст записки гласит: "Парк, пятая левая скамейка от памятника Маяковскому, среда 24 декабря. Год этот, в 16:40. Уполномоченный Эвил Эви"
- Кто мог оставить это на моем столе?
Два чувства охватили его в этот момент. Одно из них, шепотом вызывало в нем еще робкое, но неожиданно странное и казавшееся неуместным желание жить. Другое было удивление, непонимание и стремление все же вникнуть в то, что было с ним рядом и быть может, было, им самим. Он задумался и, бормоча с энтузиазмом:
- Кто же ты такой Эвил Эви… - направился в ванную.
Вы когда-нибудь чувствовали воду во сне? Нет, не нужно пытаться вспомнить первый ползки собственной жизни. Речь о другом. Вода это, даже если она не настоящая, всегда холод. Павел не мог сказать, почему он чувствовал воду во сне как холод, а не как тепло, например.
Время вновь перенеслось туда, где он когда-то уже был. Красное Облако был рядом, а Мария уже была далеко.
- Знаешь, Индеец, мне иногда кажется, что мы не такие как все. Может это так, а может, нет, точно я не могу сказать.
- Никто не может сказать. Увидим сами, по тому, как будут развиваться события, и будем ли мы им нужны. Хотя возможно ты уже знаешь того, кто принесет ответ.
Неизвестно почему, возможно потому, что он очень устал (откуда взялось это чувство усталости?), а может из-за неожиданно таинственного ответа Красного Облака, но Калугин и Индеец вернулись к теме разговора лишь на следующий день. Он помнил это даже во сне.
Утром другого дня Красное Облако отправился навещать свою девушку, а Павел занялся выполнением, казавшихся ему нелепыми, поручений бабушки. Он купил молоко и хлеб, вычистил ковер и сделал еще что-то. Что конкретно он не помнил, считая все это ненужной мишурой.
Красное Облако и Калугин встретились только после обеда. Отправившись на прогулку, они принялись обсуждать фильм про казаков, который недавно смотрели.
- Знаешь, откуда взялось слово товарищ? - сказал Индеец.
- Нет, а что?
- Это доброе слово. И происхождение у него интересное, казацкое. "Товар ищи!", - это клич, ставший потом формой демократического обращения вольных людей, когда два слова превратились в одно. Так на Руси кроме казаков никто не говорил. Обращение "брат", как родовое, соединяющее по родству, а не по общему делу, сильно отличается от слова "товарищ".
- "Нет уз, прочней товарищества", - говорил гоголевский Тарас Бульба. - Кстати мои предки из казаков, - добавил Калугин.
- И мои, они с Дона потом перебрались в наши края. Это было уже в ХХ веке. В последние дни пребывания Калугина в гостях "у бабушки" они с Индейцем, отрастившим бороду и длинные волосы, гуляли уже не по девственным лесам, охотясь с луками за разной дичью, а по сырым городским улицам. Им встречались знакомые и незнакомые, странные и обычные, скучные и забавные, в общем, попадались им самые различные люди. Они любили задворки. Ходили по ним, открывая разные новые миры и погружаясь в единственно здесь возможную тишину городских джунглей. Раз им встретились две проповедницы какой-то завезенной в страну с Запада секты. Обе этих дамы, с назойливой скромностью говорили о боге. Всучив двум прохожим в майках с портретами кубинского революционера листки и книги про господа, они стали зазывать наших героев в рай и прочие гущи.
- Спасибо панычки, - поблагодарил их Калугин, с язвительной усмешкой беря толстый религиозный талмуд.
- Хоть мы с богом и на короткой ноге, но все равно возьмем, - не отпираясь, сознавался Индеец, - и в секту вашу непременно запишемся. Непременно, - вежливо раскланивался он.
Едва только пожилые агитаторы царствия небесного чуть удалились, как разорванные в клочья книжицы полетели в урну. Так подействовала чудотворная пропаганда посланцев неба на падкие к истине души Калугина и Красного Облака.
- Неужели нельзя было догадаться? - спросил Индеец.
- Вот и я не пойму, - смеялся Павел, - как это жены сии не видели что у нас на майках Че, что ли? Или они просто глупы, а может, свет неба заслонил от них истину? Нет, я не говорю, что я не религиозен там, нет, напротив. Но вот так ставить себя перед высшим существом, унижаясь и лепеча нельзя. Это рабство.
- Слушай! Я понял, эврика, понял, в чем фишка, - начал бурно радоваться Индеец, - я понял, вся старая религия хлам и ложь!
- О чем это ты, - смутился Калугин, который вовсе еще не был настолько уверен, что весь хлам есть к тому же и ложь.
- Эти люди, посмотри вокруг, - сделал он охватывавший вселенную жест. - Они, каждый в отдельности и все вместе, прячутся во лжи, которую придумали не они сами, а те, кто научился обману раньше их. Века назад, когда только и появилась потребность в одном боге и началась эта история.
- Не понимаю я?
- Поймешь! Это было еще при Птолемеях, - начал Индеец свой рассказ, - во времена Птолемея II Филадельфа. Греческие языческие священнослужители в Египте спорили с иудейскими жрецами одного бога. Спор не выходил и греки для порядка, ну и чтобы немного разобраться перевели библию. Прочитали и ужаснулись. Бог изгнал Адама и Еву из рая за то, что они ели яблоко с дерева познания. "Как это так, - говорили греки, - познание высшее благо, а демиург изгнал первых людей за это из рая". Демиург - то есть бог, творец, ремесленник - плохой. А змей - хороший, сделали они первый вывод. Офис - по-гречески змея. В общем, греческие жрецы все обдумали и переосмыслили, как следует. Так родилась новая религия - Офиты. Секта, понимающая писание наоборот.
- Вот так история, - сказал Калугин, не переставая изумляться неожиданно открывшемуся ответу. - Знаешь, я тоже согласен с греками. Может, понимание всего, о чем мы так много думаем и говорим и есть подарок большой и мудрой змеи.
- А все эти странные книги, как выражается твоя бабуля, что мы читаем? Бог хочет возвратить людей в мир знания. Открыть, возможно, и с нашей помощью, новый путь, исцелить общество. На этой мысли друзья и остановились.
Незаметно прошли последние дни последних в жизни Павла Калугина каникул. Они провели их, путешествуя по гостям, у веселого народа этих мест и всего мира панков. И скоро поезд унес Павла в края, более густо засеянные зернами бетонных жилищ и во времена более скучные. Это был пятый курс университета и тоскливое сближение с реальностью тех отношений между людьми, которые так претили Павлу. Но он не знал еще, что вместо того чтобы защищать Федерацию в чине лейтенанта или торчать в мазуте повседневной работы механика, на которого он так долго и терпеливо учился, его ждет совершенно другое завтра.
Павел почувствовал, что он больше не спит, а просто вспоминает то, что было таким далеким в пространстве и времени, и таким близким в душе. Он открыл глаза. Вопреки его ожиданию зажегшийся перед ним экран обзора показывал не