Отлично, подумал(а) Жестянка. Значит, в Иерусалим. Вполне возможно, что Священный Град так и брызжет непримиримыми раздорами, содрогается от взрывов и жужжит пулями, однако вероятность того, что ее, Жестянку, вскроют и употребят в пищу, там была гораздо меньше, нежели в кухонном шкафу Эллен Черри. Иерусалим, как известно, – столица еврейского государства, так что, хотя количество свинины в банке было минимальным – что тоже ни для кого не секрет, – и его было достаточно, чтобы удержать на расстоянии даже самого голодного раввина.
Таким вот образом в самом бодром и приподнятом настроении веселая компания предметов пустилась в путешествие в американскую ночь. Однако прежде чем солнце успело коснуться различных их поверхностей и плоскостей, они столкнулись с жутким испытанием.
Под покровом темноты они – кто вприпрыжку, кто вприскочку, кто вперевалочку, кто мелкими шажками и перебежками – шли по дороге, медленно, но верно поднимаясь все выше вдоль ручья, углубляясь все дальше в предгорья. Несмотря на то что тяготы передвижения были им в новинку, Ложечка, Грязный Носок и Жестянка Бобов держались вполне неплохо. Тем не менее, когда примерно в полночь группа остановилась на привал, вышеназванная троица с превеликой радостью уселась на землю.
– Неслабо все это, чуваки! – заявил Грязный Носок. – Двигаться – это круто. Вот только честно вам признаюсь, корешки, чувствую я себя так, будто пыхнул нехилый косячок!
– Извините меня за высокопарный слог, мистер Носок, – произнесл(а) Жестянка Бобов, – но я бы не рекомендовал(а) вам прибегать к этому жуткому сленгу.
Сказанное уязвило любителя сленговых выражений.
– А что ты, собственно, имеешь против?
– Видите ли, – сказал(а) Жестянка после секундного замешательства, – неточная речь – одна из главных причин ментальных заболеваний человеческих существ.
– Во как?
– Да-да. Именно неспособность правильно воспринимать реальность нередко становится причиной неадекватного поведения у людей. И каждый раз, когда люди заменяют неуклюжим, но универсальным сленговым словцом те слова, которые должны точным образом описывать эмоциональное состояние или ситуацию, они тем самым принижают ориентиры собственной реальности, что еще дальше отталкивает их от твердого берега в туманные воды отчуждения и непонимания.
То, с каким вниманием остальные внимали его(ее) словам, побудило Жестянку продолжить:
– Взять, к примеру, слово «аккуратный». Оно имеет точные коннотации. Аккуратный означает опрятный, ухоженный, чистый. Это ценный инструмент для описания комнаты, прически или рукописи. Или ваше слово «круто». Оно имеет свое собственное, вполне определенное значение. Например – крутая гора, крутой склон. Когда же это слово употребляется в ином, более широком смысле – как это делает сленг, – истинная природа вещи или эмоционального ощущения, которое оно должно представлять, отодвигается в тень. Оно превращается в слово-паразит, в слово-губку. Вы можете выжимать из него новые значения в огромных количествах и никогда не узнаете, какое из них правильное. Когда говорят, что фильм крутой, разве это означает, что говорящий имеет в виду его жанр – комедию, мелодраму или детектив, разве имеется в виду, что сам фильм хорошо снят, что игра актеров – прочувствованная, а сценарий – тонкий и умный? Сленг отличается лаконичностью, привлекательной спонтанностью, все это верно, однако он обесценивает жизненный опыт, стандартизируя его и затуманивая. Он повисает между человечеством и окружающим миром подобно, скажем… покрывалу. Сленг оглупляет людей, вот и все, а глупость в конечном итоге доводит их до безумия. Мне бы ужасно не хотелось, чтобы эта разновидность безумия перешла бы от людей к вещам.
Ложечка, которой, как и Жестянке, удалось посмотреть по телевизору несколько кинофильмов, оценила данную аналогию по достоинству. Раскрашенный Посох и Раковина вообще не имели представления о том, что такое кино. Из остальных участников путешествия только Грязный Носок бывал в кинотеатре, однако его обзор сильно ограничивался нижним краем сидений. Он на какое-то мгновение стих. Можно было даже сказать, что он ненадолго загрустил. Затем он проворчал что-то вроде того, что, мол, его новые товарищи, черт их подери, совершенно точно поняли, что именно он хотел сказать, назвав передвижение крутым, и поэтому не видит никакой необходимости вдаваться в занудные разглагольствования по поводу значения слов. Натянув эластичную резинку на жесткую, заскорузлую пятку, он свернулся калачиком и устроился на отдых.
Ложечка, будучи не в состоянии сдержаться, повернулась к обоим чужестранцам и выпалила:
– Разве это не чудесно! Жестянка Бобов мудр(а), как Соломон!
Чужестранцы переглянулись.
– Ты слышал это? – спросила Раковина. – Царь Соломон все еще пользуется репутацией мудреца!
– Нет, правда! – пискнула Ложечка, и в тоненьком голоске прозвучала неподдельная искренность. – Соломон был мудрейший из людей Земли всех времен!
Раковина деликатно отвернулась, а вот Раскрашенный Посох рассмеялся Ложечке прямо в «лицо». Подумав, что она сделала что-то не так, Ложечка «покраснела» и отошла в сторону. Жестянка же, напротив, подошел(ла) к чужестранцам ближе.
– Извините меня, пожалуйста, – сказал(а) он(а). – Но мне показалось, вы намекнули, что царь Соломон был менее мудр, чем принято считать. Это верно?
– Да, именно так. Все верно, – ответил ей Посох. – Соломон, это ж надо, ха-ха!
Раковина дала более точный ответ:
– Царь Соломон был тщеславен и одержим гордыней, как никто другой из всех людей, как живущих сейчас, так и живших тогда. Главной целью его жизни было прославление собственного имени, увековечивание собственной персоны. Он превратил своих подданных в рабов и нещадно эксплуатировал их для возведения всевозможных памятников во славу самому себе. Что вряд ли можно считать признаком великой мудрости.
– Но ведь он все-таки покрыл себя славой, верно? – спросил(а) Жестянка Бобов, припомнив библейские легенды, преисполненные сказочного величия.
– В эпоху правления Соломона Израиль являл собой нищую и отсталую страну, города которой были грязными деревушками. Даже Иерусалиму никак не удалось произвести впечатление на посещавших его арабов и европейцев.
– Ну а Храм, – запротестовала Жестянка. – Что вы скажете о Храме царя Соломона?
– Соломонов Храм, – повторил Посох. – Ха-ха!
– Во-первых, это был не Соломонов Храм, – пояснила Раковина. – Это был Храм царя Хирама – Хирама, властелина города Тира, Тира – великого города Финикии. Храм носил имя Соломона, верно, но воздвиг его Хирам. Хирам украсил его, обставил, взял под контроль храмовую жизнь. Хотя Храм и находился в Иерусалиме, по своей сути он был святилищем финикийским.
– Как и мы, – вмешался в разговор Посох.
– Верно, – согласилась Раковина. – На службе Израилю состояло немало финикийцев: Хирам, Иезавель, бесчисленные жрецы и жрицы, поклонявшиеся нашей Богине, и, до известной степени, мы – ваши покорные слуги.
До сего момента экзотическая парочка очень туманно сообщала о причинах своего путешествия в Иерусалим, отчего бобы, заключенные в консервной банке, едва ли не попукивали от любопытства. Ухватившись за представившуюся возможность, Жестянка придвинулся(ась) к товарищам еще ближе.
– Подождите-ка секундочку, – сказал(а) он(а). – Вы имеете в виду, что вы хотите сказать, что…
Однако его(ее) собеседники не собирались ничего говорить, по крайней мере в данный момент. От луны отделилось облако, подобно, скажем… покрывалу или, вернее, вуали, спадающей с лица. В неожиданно ярком, серебристом свете весенней луны Раскрашенный Посох крутанулся на одном своем конце, обдав собравшихся дождем колючих, похожих на мельчайшие осколки голубоватого стекла сосновых иголок. Его крохотные рожки дрогнули, подобно камертону, измеряющему высоту звучания звезд. Подобно разорвавшемуся сердцу некоего исполинского животного, Раковина выпустила облако розоватого пара, и когда тот испарился в лучах лунного света, запахло одновременно и медом, и морской водой.
– Нам снова пора в путь, – нежно произнесла Раковина.
Жестянка разбудил(а) своих товарищей, и вскоре пятеро снова отправились в путь по жутковатому ночному лесу.
Следующие три часа они взбирались на камни, перескакивали через поваленные стволы деревьев, бросали вызов теням и упрямо двигались вперед сквозь совиное уханье, столь загадочное и зловещее, что половина всех американцев-горожан при подобных звуках наверняка потянулись бы за флакончиком валиума. Затем они сделали еще одну остановку. Было ясно, что Жестянка, Ложечка и Носок измотаны ночным переходом до предела. Раскрашенный Посох объявил, что в подобных обстоятельствах они отправятся спать рано, за добрых три часа до наступления рассвета, и постараются наверстать потерянное время следующей ночью.
Странники остановились на плоском, ровном участке местности, покрытом мхом. Это было укромное местечко, затерявшееся в самом темном углу леса, куда, однако, сквозь ветви сосен просачивались пучки лунного света, напоминая раскатанные рулоны туалетной бумаги, свисающие из верхних окон какого-нибудь первобытного студенческого общежития. Изгои, исторгнутые из недр гигантской металлической индейки (которая в данный момент была припаркована под неотфильтрован-ными лучами лунного сияния, за много-много миль к востоку отсюда), сочли его вполне приемлемым для отдыха. Они один за другим стали быстро погружаться в сон, по одному устроившись на ночь у основания древесных стволов.
– Доброй ночи, мисс Ложечка! Доброй ночи, мистер Носок!
– Спокойной ночи вам обоим! – ответствовала Ложечка. – Я помяну вас в своих молитвах.
– Угу, – пробормотал Грязный Носок, все еще несколько раздраженный прочитанной ему лекцией о сленге.
Жестянке хотелось спросить Ложечку, кому та будет возносить молитву, однако, зевнув, не стал(а) этого делать. Он(а) даже не слышал(а), как Раковина и Посох выскользнули в чащу леса в поисках полянки побольше, чтобы пообщаться оттуда с созвездиями. Прошел примерно час, прежде чем Жестянку взболтнул из объятий сна чей-то жуткий вопль.