Лицо Мемеда потемнело, руки дрожали. Он с трудом сдерживал себя, чтобы не разрядить ружье в голову Дурду.
На этот раз Дурду закричал еще громче:
— Сдавайтесь!
Пять всадников сразу остановили лошадей.
— Если сделаете еще хоть один шаг, буду стрелять.
Дурду повернулся к сидевшим в укрытии разбойникам:
— Я подойду к ним. Если будут сопротивляться, открывайте огонь со всех сторон.
Слегка покачиваясь, как ни в чем не бывало, он подошел к всадникам:
— Слезайте с лошадей!
Всадники молча спешились. Они были хорошо одеты. Двое походили на горожан. С ними был юноша лет семнадцати. Сбруя на лошадях, отделанная серебром, блестела.
Дурду крикнул своим:
— Трое, ко мне!..
Юноша громко заплакал.
— Не убивайте меня! — молил он. — Берите все что хотите. Только не убивайте!..
— Храбрец, ты сначала разденешься, останешься в чем мать родила, а тогда сможешь уйти.
— Правда?.. Вы меня не убьете? — обрадованно закричал юноша. — Значит, не убьете? — повторял он, быстро раздеваясь.
В одно мгновение мальчик снял с себя одежду и белье и отдал Дурду.
— Бери!..
Остальные, не проронив ни слова, тоже быстро разделись. На них оставались только кальсоны.
— Снимайте и кальсоны, господа, — сказал Дурду. — Самое главное для меня — кальсоны.
Все безропотно сняли кальсоны и, прикрывая руками наготу, двинулись по дороге. Отобрали все — лошадей, одежду, все до нитки.
Дурду со своими людьми повернул в горы.
— Тебе повезло, парень, — говорил Дурду Мемеду, поднимаясь в гору. — Сегодня у нас хорошая добыча. — Тысячи на полторы лир. Лошади, одежда, вещи… Одежда мальчишки будет тебе впору. Она совсем новая. Как он кричал, этот сукин сын! Какой нежный!..
Когда они добрались до своего убежища в скале, Дурду соскочил с лошади и тотчас заставил Мемеда надеть одежду мальчика.
— Как тебе хорошо подошла одежда этого сукина сына… — сказал он, глядя на Мемеда. — Ты стал похож на школьника…
Чужая одежда душила Мемеда. Он чувствовал себя в ней каким-то униженным, подавленным.
Он не находил себе места, не знал, чем заняться. Неожиданно Мемед задал Дурду вопрос, который мучил его всю дорогу:
— Мы все у них отобрали. Хорошо! А зачем отобрали кальсоны? Это я не могу понять!..
Спросив это, Мемед почувствовал облегчение и даже забыл на миг, что на нем чужая одежда.
Дурду рассмеялся:
— Кальсоны мы отбираем во славу нашего края! Ни один разбойник, кроме Шалого Дурду, не отнимает кальсоны. Пусть все знают, что их раздел Шалый Дурду…
XI
После дождя наступила жара. Воздух был влажный и душный. Грязный, окровавленный труп Вели лежал на войлочной подстилке во дворе Абди-аги; мокрая одежда прилипла к телу. Большие зеленые мухи, блестевшие на солнце, кружились над покойником; он лежал в жалком одиночестве. Восковые руки беспомощно свисали по сторонам.
Абди-ага был ранен в левое плечо. Пробив плечо, пуля застряла под лопаткой. Вторая пуля, не задев кость, пробила навылет левую ногу. Деревенский лекарь еще в лесу наложил повязки на раны аги. Поэтому ага не потерял много крови. Только пуля под лопаткой причиняла сильную боль.
У аги было два сына, четырнадцати и шестнадцати лет. Сыновья созвали всех родственников, верных Абди людей, батраков. Сидя у изголовья, все ждали, когда он заговорит. Но ага только слабо стонал. Его жены тихо плакали.
Вдруг Абди-ага открыл глаза и спросил:
— Что с моим племянником? Где мой Вели?
Женщины что-то пробормотали сквозь слезы.
— Так что же? — переспросил Абди-ага.
— Была бы цела твоя голова, — ответил кто-то из крестьян. — Хранит тебя господь, наш Абди-ага.
— А что с тем окаянным? — спросил, блеснув глазами, Абди-ага.
— Упустили.
— А что с той потаскухой, которую называют девушкой?
— Схватили и привели.
Абди-ага закрыл глаза и, положив голову на подушку, снова застонал. Потом открыл глаза и спросил:
— Ее, конечно, не били?
— Нет, не тронули.
— Это хорошо. Даже пальцем не тронули?
— Не притронулись.
— Очень хорошо…
Все знали, что если Абди-ага не изобьет крестьянина за провинность, значит приготовит для него что-нибудь очень неприятное. До конца своей жизни этот человек будет искупать свою вину. Крестьяне, которые считали, что они провинились перед Абди-агой, приходили, садились перед ним и не вставали, пока он их не избивал палкой — только тогда он забывал их проступок.
Абди опять закрыл глаза. Лицо его пожелтело и вытянулось. Когда он снова открыл глаза, на лице промелькнула еле заметная вспышка радости. Он спросил:
— Кто ходил со мной в лес, все здесь?
— Нет Хромого Али и Рюстема.
— Тотчас найдите их и приведите сюда, — приказал Абди-ага.
Через некоторое время двор наполнился женским плачем. Пришли мать и отец Вели, соседи. Мать, припав к сыну, начала целовать его окровавленное, запачканное грязью лицо. Отец сидел рядом, приложив руку к виску. Мать с большим трудом оторвали от тела сына и отвели в сторону. Обессилевший от горя отец, не поднимая головы, медленно встал. Он был высокого роста, худой, с продолговатым лицом и широким лбом. На нем был вышитый минтаи и полосатые штаны из хлопчатобумажной ткани. На ногах — чарыки из сыромятной кожи, на которой еще не вытерлась щетина. Он застыл в растерянности, беспомощно опустив руки вдоль длинного тела. Лицо выражало безутешное горе. Он не мог даже взглянуть на тело сына.
К нему подошел крестьянин, взял его под руку и повел к Абди-аге. Абди-ага покачал головой:
— Горе.
Отец Вели не выдержал и высказал все, что у него было на душе:
— Горе, горе… Это не называют горем, Абди-ага. Это не горе. Если много раз бить кошку, собаку, в первый раз она испугается, во второй испугается, а уж в третий раз соберется с силами и разорвет тебя на куски… Человека не следует так часто бить. Вот видишь, они взяли да и удрали… Да покарает их аллах! Будь они прокляты!..
Он утих, им овладела прежняя слабость. Трудно было поверить, что минуту назад он разговаривал, двигался. Он застыл на месте, как камень.
Скрипнув зубами, ага сказал:
— Если бы я знал, что он осмелится стрелять… Если бы я знал! Вот увидишь, что я с ними сделаю. Этот проклятый со своей потаскухой тысячу раз сами будут искать смерти. Тысячу раз!.. Я заставлю их ее искать… Не надо было Вели брать с собой… Я привяжу их к дереву и подожгу. Вот пусть только попадется… Погоню отправили?
— Еще вечером.
— А в полицейский участок послали кого-нибудь?
— С вечера послали.
— Жандармы еще не пришли?
— Только к вечеру прибудут. Властям сообщили, они ждут, пока приедут следователь и доктор…
— Без доктора не обойтись. Покуда они не приехали, пусть придут все, кто был со мной в лесу. Только чтобы все были…
Кто — то подошел и сказал:
— Хромой Али и Рюстем во дворе.
— Значит, все?
— Все.
— Подойдите ко мне. Всем остальным выйти из комнаты. Чтобы не было никого лишнего… — властно сказал Абди-ага.
Отец убитого поднялся и медленно вышел из комнаты, даже не взглянув на Абди-агу. За ним последовали остальные.
Вокруг аги собрались все, кто был с ним в лесу. Лица взволнованны. Они знали, что Абди-ага будет их учить, как давать показания. Всякий раз, когда дело доходило до властей, никто не мог сказать от себя ни слова. Абди-ага заранее вызывал к себе и заставлял заучивать ответы. После этого допрашиваемые представали перед чиновником и отвечали, как им велел ага. И если у них спрашивали сверх заученного, они отделывались ответом: «Больше ничего не знаю». О чем бы ни спрашивали, ответ был один — «не знаю».
Абди-ага испытующе оглядел присутствующих. Они были бледны. Он опустил глаза. Некоторое время в комнате царило молчание. Потом ага снова поднял голову и опять пронизывающим взглядом осмотрел каждого. Губы его слегка зашевелились.
— Слушайте меня, братцы, — начал он слабым голосом. — Сначала руку положите вот так, на сердце… Положили? А теперь подумайте… Что бы вы сделали, если бы к вам в дом ворвалась облагодетельствованная вами собака и загрызла ваших детей? А ну-ка отвечайте… Не забывайте, что рука ваша лежит на сердце…
Снова пристальный взгляд его прощупал каждого.
— Ну, отвечайте. Что бы вы с ней сделали? — допытывался ага, окидывая всех быстрым взглядом. — Как бы вы поступили в таком случае?
Послышался шепот:
— Получила бы по заслугам.
Выпучив глаза, Абди-ага попросил повторить.
— А именно?
— Ты знаешь, ага.
Абди-ага, услышав это, как бы в подтверждение сказал:
— Так вот, братья, моя собака загрызла моего сына. Загрызла моего сына, искусала меня. Собака удрала. Но ее поймают. Если даже она превратится в птицу, все равно будет поймана. Спасения ей нет. Здесь остался соучастник преступления. По правде говоря, все зло от этой девки. Во всем виновата она… Да, парня убила она… Мы своими глазами видели, что Вели убила она. На меня напал Тощий Мемед, а Вели убила девка. У обоих в руках были револьверы. Вы все это видели. Вначале проклятый стрелял в Меня. Затем она прицелилась и выстрелила в Вели.
Абди-ага подошел к окну и крикнул на улицу:
— Дети! Подойдите кто-нибудь сюда!
Вошел старший сын.
— Принеси мой револьвер, сын мой.
Юноша вынул из стенного шкафа новенький револьвер и подал отцу. Абди-ага передал его стоявшему рядом крестьянину.
— Смотрите все. Вот револьвер, который вы отобрали у девки! Из него убили Вели. Посмотрите хорошенько..
Револьвер переходил из рук в руки и снова вернулся к Абди-аге.
— Все видели? — спросил он.
— Да…
— Это револьвер, из которого Хатче стреляла в Вели. В тот момент, когда Вели упал на землю, револьвер выпал из ее рук. Его поднял Хаджи. И девушку схватил Хаджи. Вы все видели это. Не так ли, Хаджи?..
Хаджи, прежде времени состарившийся, страшно грязный, чахлый мужичок с голубыми глазами и огромным носом, обросший и взлохмаченный, в рваной заплатанной одежонке, ответил: