Стоило ему замолчать, как замолкали все.
— Идите ложитесь. Эту ночь будут в дозоре Хорали, я и Реджеп Чавуш, — строго приказал он.
В такие минуты ему никто не перечил. Он расправился бы с каждым, будь то даже родной отец.
Дозорные молча ушли и устроились под скалой. Наступила тишина. Только Хорали изредка бранился. Стоны Реджепа стихли.
Есть люди, которые вполне довольны уже тем, что они родились на свет. Таким был и Реджеп Чавуш. Люди эти родились только для того, чтобы их любили. Может быть, они в отличие от других обладают какими-то особыми достоинствами, за которые их стоит любить? Вовсе нет. Вот, скажем, Реджеп Чавуш. Разговорчив? Нет. Всегда весел? Тоже нет. Может быть, он любит смеяться, шутить, делать добро людям? Да нет же! Он загадка. Вот уже три года, как он в отряде Шалого Дурду. До этого он больше двух месяцев не оставался ни в одном отряде.
Люди просто поражались тому, как Реджеп Чавуш задержался на три года в отряде Шалого Дурду.
При первой встрече с Шалым Дурду Реджеп сказал:
— Слушай, Шалый. Если бы ты был таким же умным подлецом, как те, я бы тоже больше двух месяцев у тебя не продержался. Я бы не вступил в твой отряд. Те дураки все делают, чтобы попасть в ловушку или получить пулю в лоб. Ты понял?
— Понял, — ответил Дурду.
С того дня Реджеп Чавуш больше не заводил разговора па эту тему. Что бы Шалый ни делал, он не возражал. Ни слова он не сказал Шалому Дурду и когда из-за него был несколько раз ранен.
Никто ничего не знал о его жизни. По выговору можно было подумать, что он из Антепа. Во всяком случае, было ясно, что он долго там жил. Он любил рассказывать об этом городе.
О нем ходило много слухов. Говорили, что, проснувшись однажды ночью, Реджеп Чавуш сказал жене: «Дай мое ружье да приготовь чего-нибудь поесть. Я ухожу». Реджеп хорошенько смазал ружье, надел патронташ. Перед уходом он сказал: «Подай мой старый колпак. Я ухожу в горы. Прости меня». Жена растерялась: «Ты что, с ума сошел! Встать среди ночи с постели и отправиться в горы! Видано ли это?» Реджеп Чавуш ответил: «Душа требует, жена. Я пошел». И ушел. После этого он домой не возвращался.
Говорят, что Реджеп Чавуш ушел в горы потому, что был зол на зятя. Говорят, зять ссорился с его дочерью. Якобы однажды, входя в дом, он услышал слова зятя: «Чтоб отца твоего…» Его взбесило это. Он не осмелился убить зятя и ушел.
Если верить рассказам, Реджеп Чавуш был очень богат, но не любил платить налогов. Когда в деревне появлялся сборщик налогов, Реджеп притворялся больным и ложился в постель. Говорили, что и в горы-то он ушел, чтобы не платить подорожный налог. Ходил еще слух, что он убил свою тещу и поэтому ушел. Много было толков, но нельзя было отличить, где правда, а где ложь.
Никто не знал, был ли он на самом деле в чем-нибудь виноват. Но независимо от того, почему он в свое время ушел в разбойники, если он теперь попадется, то получит самое малое лет тридцать. Его имя так связано с налетами, с грабежами на дорогах и даже с убийствами, что…
Светило солнце. Было уже позднее утро. А Дурду не просыпался, хотя обычно не имел привычки спать так долго. Наступил полдень, а он все еще не вставал. Джаббар строил разные предположения: «Тут что-то не так. Шалый никогда так долго не спит. Наверняка готовится к налету. У него привычка вставать поздно перед трудным делом. Это бывает раз в год, а то и в два года один раз. Интересно, куда его понесет сейчас?» Джаббар с любопытством ждал, когда он проснется.
Сегодня Реджеп Чавуш был очень весел. Старческим, слабым голосом он даже затянул какую-то песню.
— Послушайте, ребята, — сказал он, неожиданно обрывая песню, — разбудите-ка Шалого. Надо ведь что-нибудь поесть.
— Я не буду его трогать, — сказал Мемед.
— Я тоже, — отозвался Джаббар.
Тогда к Шалому Дурду подошел Гюдюкоглу.
— Вставай, Дурду-паша, пора, — сказал он.
Гюдюкоглу называл Дурду «паша», и это очень нравилось Дурду. Гюдюкоглу выполнял в отряде разные обязанности. Одной из них было корчить из себя шута.
— Проснись, паша. Уже за полдень перевалило, паша.
Дурду медленно поднялся и протер глаза своими огромными кулаками.
— Быстро поедим — и в путь.
— Что делать с ранеными? У Реджепа Чавуша и Хорали дела плохи… — сказал Джаббар.
— Сможете идти с нами? — обратился Дурду к раненым.
— Я могу. Боль утихла, — сказал Реджеп Чавуш.
— И я с вами. Плевал я на эту рану… — выругался Хорали.
Все уселись в большой круг и принялись за еду. Когда отряд спустился со скал, тени с севера уже сдвинулись на восток. Со стороны стойбища юрюков доносился лай собак.
— Куда мы идем? — спросил Мемед у Дурду. Тот не ответил и только зло глянул на Мемеда.
Мемед не стал повторять вопроса.
Когда Дурду свернул в сторону шатров, Мемед и Джаббар все поняли. Джаббар шепнул на ухо Мемеду:
— Дурду замышляет недоброе.
— Да, — согласился Мемед.
— Если он что-нибудь выкинет с Керимоглу, как нам быть? Что будем делать? — волновался Джаббар.
В походке Дурду было что-то подозрительное. Лицо его почернело. Редко бывало оно таким, как сейчас. Черное, жестокое… Казалось, он готов был даже муху разорвать на тысячу кусков.
— Сколько шатров возле шатра Керимоглу? — спросил Дурду у Джаббара, замедляя шаг,
— Три.
Дурду снова пошел вперед.
У шатров, как и в тот раз, навстречу им бросились собаки. За ними выбежали дети. Потом появились женщины и, наконец, мужчины. Выйдя вперед, Керимоглу улыбался приближающимся к нему разбойникам. Белые овцы и ягнята блеяли около черных шатров, резко выделяясь на их фоне. Вокруг них бегали огромные, как волкодавы, псы. Мирно лежали верблюды. Изо рта их текла слюна. Все дышало спокойствием.
— Добро пожаловать. Рады вас видеть в добром здоровье, — приветствовал разбойников Керимоглу, пожимая каждому руку.
— Рады тебя видеть, — ответил Мемед.
Его одолевало сомнение. Что собирался делать Шалый? Указав на Дурду, Мемед сказал:
— Это наш атаман.
Керимоглу много видел на своем веку. Он исподлобья взглянул на Дурду и сделал знак Мемеду, что лицо ему незнакомо. Дурду шел мрачный, подняв голову и не оглядываясь по сторонам.
— Как его зовут? — спросил Керимоглу у Мемеда.
— Шалый Дурду.
— Ах, вот он какой! — удивился Керимоглу.
— Он самый.
На розовом лице Керимоглу застыла улыбка. Глаза стали влажными.
— Это он раздевает людей до исподнего?
— Да, — вздохнул Мемед.
Дурду вошел в шатер и тоже поразился его убранаству, хоть и не так сильно, как Мемед. На стене висело ружье с инкрустациями. Дурду сердито посмотрел на Керимоглу и властно сказал:
— Ну-ка принеси мне это ружье. Посмотрим, что за ружье у аги.
Керимоглу уловил в словах Дурду угрозу. Он насторожился, недоброе предчувствие шевельнулось в его сердце. Ни в лице, ни в глазах Дурду не было ничего располагающего.
— Приказать, чтобы вам принесли поесть? — спросил Керимоглу, подавая Дурду ружье.
Глаза Дурду блеснули недобрым огоньком.
— В доме, куда я пришел грабить, я не ем хлеба и не пью кофе. Если я что-нибудь съем или выпью, я не могу грабить.
Он быстро вскочил на ноги. За ним вскочили и остальные.
— Ты можешь и есть и грабить! Тот, кто приходит в дом Керимоглу, от еды не отказывается, — отвечал Керимоглу. Голос у него дрожал. Нос покраснел. На лбу выступили крупные капли пота.
— В этих горах много разбойников, — продолжал он, — но до этого дня ни один разбойник не грабил дом Керимоглу. Если ты намерен делать это, делай!
Мемед и Джаббар готовы были сквозь землю провалиться. Оба пылали от негодования.
— Я не такой, как все.
Керимоглу не дрогнул. Он был спокоен так же, как стояк его шатра.
— Сначала принеси деньги, — приказал Дурду.
Реджеп Чавуш и Хорали встали вместе со всеми, но потом снова сели и издали следили за происходящим. В глазах Реджепа таилась улыбка.
Керимоглу не двигался с места. Тогда Дурду медленно подошел к нему и изо всех сил ударил прикладом в плечо. Керимоглу упал. Дурду схватил его за руку и поднял.
В другой половине шатра громко плакали женщины, Дети.
— Послушай, ага, ты хозяин над кибитками племени Сачыкаралы, но не надо мной. Здесь, в этих горах, распоряжаюсь я! — Он обернулся к Гюдюкоглу: — Иди сагой и принеси все его деньги. Сними золото с женщин. Понял?
— Понял, паша.
Пытать и отбирать деньги во время налета было одной из обязанностей Гюдюкоглу. И он был виртуозом в этом деле. После того как Гюдюкоглу обыскивал дом, не оставалось ни одного куруша. Обирал все дочиста.
Гюдюкоглу обрадовался. Он взял Керимоглу за руку и потянул:
— Пойдем, Керимоглу. Покажи, где лежат твои денежки. Или я тебе покажу где раки зимуют!
— Керимоглу, слушай, — сказал Дурду, — или отдашь нам все до последнего, или…
У входа в шатер столпились дети и женщины.
— А ну по домам! — закричал на них Дурду. — Скоро очередь дойдет и до вас.
Керимоглу стал искать глазами Джаббара и Мемеда. Они стояли сзади. Обернувшись, он встретился взглядом с Мемедом. Мемед опустил глаза. Керимоглу перевел взгляд на Джаббара. В глазах Керимоглу блеснули слезы обиды. «Так-то вы меня отблагодарили?» Керимоглу повернулся к ним спиной и пошел впереди Гюдюкоглу. Он подошел к группе плачущих женщин и сделал знак одной из них:
— Открой сундук и отдай этому человеку все деньги. Снимите с себя все золотые вещи, браслеты, кольца и отдайте их мне, — приказал он.
Керимоглу было ясно: Дурду решил отнять у него все до последнего гроша. Поэтому все, что имелось в шатре, он должен был передать Дурду собственными руками.
Гюдюкоглу вручил Дурду пачку денег, мешочек с золотом, а Керимоглу — снятые с женщин кольца, браслеты, ожерелья и расшитые золотом головные уборы.
— Это все? Ничего не осталось? — спросил Дурду.
— Ничего, — решительно ответил Гюдюкоглу.
Обычно в таких случаях Гюдюкоглу говорил: «Осталось, паша», отправлялся и приносил еще золотую или бумажную лиру. Он обшаривал дом по десять-двадцать раз и приносил все, что можно было найти. И только после этого делал жест, обозначающий, что теперь уже ничего не осталось. Гюдюкоглу узнавал по лицу тех, кого он грабил, осталось ли что-нибудь еще или нет, и никогда не ошибался.