— Ты умный человек, Керимоглу, — сказал Дурду, — ты правильно сделал, что отдал все собственными руками. Все равно мы отобрали бы силой. Многих я грабил, но среди них не встречал никого умнее тебя.
Керимоглу окаменел. Лицо его побледнело. Губы дрожали.
А Дурду снова загремел:
— У Шалого Дурду есть одна привычка. Другие разбойники этого не делают. Знаешь какая?
Керимоглу молчал.
Дурду продолжал:
— Когда Шалый Дурду кого-нибудь грабит, он снимает все. Раздевайся!
Керимоглу не шевельнулся.
— Раздевайся, тебе говорю!
Керимоглу стоял все так же неподвижно.
Дурду рассвирепел. Он подошел к Керимоглу и наотмашь ударил его по лицу. Потом несколько раз ударил прикладом в грудь… Керимоглу покачнулся и упал. Дурду ударил его еще раз.
— Раздевайся!
— Не делай этого со мной, Дурду… — сказал Керимоглу. — До сегодняшнего дня никто не нападал на дом Керимоглу. Это тебе так не пройдет!
Его слова привели Дурду в бешенство. Он начал пинать старика ногами. Керимоглу только повторял:
— Это тебе даром не пройдет…
— Я знаю, что не пройдет! — кричал Дурду. — Поэтому я и раздену тебя. Тогда хоть скажут, что Шалый Дурду снял штаны с Керимоглу!
К ним подбежало несколько женщин. Одна из них с криком бросилась к Керимоглу. Гюдюкоглу оторвал ее от Керимоглу и отшвырнул в сторону.
— Если сам не разденешься догола, я тебя убью! — орал Дурду.
Женщины кричали в голос.
— Не делай этого на глазах детей, семьи… — стонал Керимоглу.
На какую-то долю секунды глаза его встретились с глазами Мемеда, который застыл на месте и только дрожал. Старик умоляюще смотрел на него. Мемеда словно обожгло. В глазах его снова вспыхнули злые огоньки. Он взглянул на Джаббара. Тот кусал губы.
— Не делай этого, Дурду! — продолжал умолять Керимоглу.
— Раздевайся!.. — кричал Дурду.
Он приставил дуло ружья ко рту Керимоглу.
— Раздевайся!
Вдруг Мемед выскочил из шатра.
— Стой, Шалый Дурду! Или я уложу тебя на месте!
Затем послышался насмешливый голос Джаббара.
— Не шевелись, Дурду! Отпусти его. Не то застрелю. Мы с тобой друзья, и мне не хотелось бы быть причиной твоей смерти.
— Не хотелось бы, чтобы ты умер по нашей вине, — повторил Мемед.
Дурду не ожидал этого. Он растерялся.
— Значит, так?..
Он поднял ружье и два раза выстрелил в воздух.
Сумерки сгущались.
— Так не стреляют, — сказал Мемед, и две пули просвистели над ухом Дурду.
— Оставь его. Хватит, поиздевался. Оставь его и уходи!
— Ах вот как, Тощий Мемед?..
— Оставь его и выйди из шатра.
— Пошли, — сказал Дурду разбойникам и еще раз пнул ногой Керимоглу.
Выйдя из шатра, Шалый увидел Тощего Мемеда, залегшего в овраге.
— Будь ты проклят, Тощий Мемед! Будь проклят и ты, Джаббар! — крикнул Дурду.
Последним из шатра вышел Реджеп Чавуш.
— Молодцы! Это мне нравится! Я бы хотел остаться с вами! — сказал он.
— Оставайся, Реджеп Чавуш! — крикнул Мемед.
— Значит, и ты с ними? — повернулся Дурду к Реджепу.
— Да, с ними, — спокойно ответил Реджеп,
— Будь ты проклят! — сказал Дурду.
Дурду со своими друзьями расположился метрах в пятидесяти от оврага. Лежа на земле, он крикнул:
— Беритесь, ребята, за оружие. Сегодня решается, жить нам или умереть.
Шесть человек разом начали стрелять. Мемед и Джаббар знали, что Дурду поступит именно так, поэтому они не выходили из оврага.
— Ступай своей дорогой, Дурду! Не дури! — крикнул Мемед.
— Или вы, или я!.. — отвечал Дурду.
— Дурду, послушай, ступай своим путем, — раздался голос Реджепа. — Не приставай к ребятам. Ты накликал на себя беду тем, что тронул Керимоглу. Племя Сачыкаралы уже знает об этом. Скоро они прочешут горы. Да так, что и блоха не проскочит. Иди своей дорогой!
— Иди своей дорогой, — повторил Мемед.
— Мы не хотим быть причиной твоей гибели. Иди своим путем… — кричал Джаббар.
Стрельба прекратилась.
— Уходят, сволочи. Идут делить деньги Керимоглу, — сказал Джаббар.
— Пусть уходят. Племя Сачыкаралы им покажет. Им это так не пройдет. Скоро придут люди из племени Сачыкаралы… Если это тот самый Керимоглу, им несдобровать, — сказал Реджеп Чавуш.
— Ну что мы скажем Керимоглу? Как мы посмотрим ему в глаза? — спросил Мемед.
— Он нам сделал добро, а мы ему чем ответили? Ну что мы ему скажем? Это, мол, называют у нас мужеством! Сказать ему, что мы так раздеваем людей? Лучше уж не показываться ему на глаза, — решил Джаббар.
И все же, выйдя из оврага, они направились прямо к шатрам. Оттуда доносился шум, женский плач и крики. Заглянув в шатер, они увидели, как несколько женщин, нагнув голову Керимоглу над тазом, смывали кровь. При этом все громко причитали.
— Керимоглу-ага, — сказал Мемед.
Все головы обернулись к нему.
Рассудок подсказывал Мемеду, что надо бежать. Но бежать он не мог.
— Не сердись, — сказал Мемед. — Мы не думали, что так получится.
И тут он повернулся и побежал.
— Постой, — кричал ему вслед Керимоглу, — куда же ты без ужина? Постой…
Мемед подбежал к Джаббару:
— Вставай, пойдем. Я не могу больше оставаться здесь. Мне тяжело…
— Что поделаешь, так случилось… — поднимаясь, сказал Джаббар.
— Мы должны были убить Шалого, — вздохнул Мемед.
— Его не так легко убить, Мемед. Это такая тварь! Разве я его бы так выпустил…
— Чтобы он сделал, если бы получил пулю в лоб?
— Пуля его не берет. Я никогда не встречал таких людей.
— В этом человеке что-то есть. Что бы он ни делал, ему все сходит с рук. Другой и дня не прожил бы… В нем что-то есть. Хорошо, что мы расстались с ним. Но какой отчаянный человек! Он каждую минуту идет на смерть, — сказал Реджеп Чавуш.
— Это меня и пугало! Поэтому я и не убил его. Иначе… — покачал головой Мемед.
— Как бы там ни было, есть в нем что-то! — сказал Джаббар.
— Давай поспим, — предложил Али.
— Зачем? Идти осталось немного. К обеду будем в деревне, — возразил Хасан. — Переночуешь у нас, а утром ты отправишься в путь и к ужину будешь уже дома.
Али был высокий и такой худой, что, казалось, дунешь на него, и он упадет.
— Куда мы пойдем, когда ни зги не видно. Переспим лучше здесь. Ведь до утра осталось всего час или два.
— Я ни минуты не могу ждать, — рассердился Хасан. — Вот уже четыре года я не был дома.
— И я тоже, но…
— Тогда что же ты?.. — в недоумении спросил Хасан.
— Устал.
— Здесь есть родник. Пойди умойся, и вся усталость пройдет.
— Нет, от холодной воды еще хуже, — сказал Али.
— От нашей воды?.. Да разве где-нибудь есть еще такая вода!? Холодная, как лед, бьет ключом из-под земли, клокочет, бурлит, белая, как молоко… Раньше здесь, над родником, рос огромный чинар. Я сам его видел, своими глазами… Как-то лил дождь. Небо почернело от туч. Вдруг загрохотало, и молния как ударит — прямо в чинар… Он превратился в пепел. Клянусь аллахом, в пепел… И вот следа от него не осталось!
— Три года моя мать плачет одна, — перебил его Али. — Теперь я возвращаюсь с деньгами.
Всю дорогу Али повторял эту фразу, не переставив в ней ни слова. Он без конца рассказывал, с каким трудом достались ему заработанные деньги и как он собирается их истратить. Потом Хасан и Али замолчали, но скоро опять начали каждый о своем. Хасан рассказывал о деревне, о детях, о чинаре, который превратился в пепел, о Чукурове и о своем хозяине. А у Али на уме было совсем другое.
— Двести лир я отдам родителям невесты и увезу ее к себе домой. Куплю им еще пару волов. Матери закажу теплую кофту. Бедная, она все время мерзнет. Потом сменю крышу — старая протекает, — чтобы любой дождь выдержала. Крыша стала совсем дырявая, черт ее побери.
— Да, нужно сменить! Нет ничего хуже дырявой крыши.
— Я чуть не погиб на Чукурове. Прямо сгорел весь. Человек там поджаривается, как на вертеле. Туда бы только гяуров! Я больше не останусь! Малярией заболел в эту зиму, теперь придется помучиться.
— У меня тоже малярия, — заметил Хасан.
— На Чукурове я мучился только потому, что нужно было накопить денег для женитьбы, купить пару волов и справить матери теплую кофту. А то я бы не вытерпел.
— Да, вытерпеть трудно. Если мы будем так идти, то доберемся до дому только завтра к полудню.
— Вон там… — перебил его Али.
— Да, где-то там, на равнине…
— Большое…
— Дерево, на нем всегда шелестит листва.
— А за деревом…
— Да, влево, за деревом…
— Гора камней…
— И там заброшенное кладбище.
— И посреди него растет дерево.
— В тот день, когда я уходил из деревни, кто-то посадил посреди кладбища тоненькое, толщиной в руку, деревце с увядшей листвой.
— Да, бедное, одинокое дерево… — подтвердил Али.
— Вон там.
— Да, но оно, наверное, засохло…
— Когда я буду проходить мимо кладбища, меня кто-нибудь увидит.
— Не кто-нибудь, — поправил Хасан, — а сын Кердже — Бекир.
— Да, Бекир увидит, он часто сидит на камне у родника, смотрит на воду и все о чем-то думает.
— Это у него привычка такая?
— Да…
— Бекир зайдет к вам и скажет: «Хасан вернулся!»
— И моя сгорбившаяся мать…
— Упадет на колени…
— Бросится на дорогу встречать меня…
— Спросит: «Ну, как ты, сынок?»
— Давай немного передохнем здесь, — предложил Хасан.
Друзья присели. Хасан был щуплый, низкого роста. Когда он говорил, на его загорелом лице сверкали крупные зубы. Длинные, густые ресницы покрыты пылью. На нем были простые голубые шаровары, совсем новые, еще не утратившие фабричного запаха. Чудом державшаяся на голове фуражка — тоже новая. Минтаи с красными цветочками подходил к фуражке. На ногах — новенькие узорчатые носки домашней вязки и чарыки из сыромятной кожи; ботинки, купленные в Адане, Хасан жалел и в дороге не надевал.
— Ох, как я устал! — сказал он.