Что такое амнистия? — размышляли они. — Настоящий разбойник должен оставаться в горах. Будь мы на месте Мемеда, мы не спустились бы вниз. Ведь он станет обыкновенным крестьянином, как и мы, а что в этом хорошего? А так все его боятся».
XXXVI
— Ты слышал, Мемед? — спросил Хромой Али.
— Нет, не слышал, — улыбнулся Мемед.
— Что же ты? Хорош…
— Клянусь аллахом.
— Тогда слушай.
— Говори быстрей.
— Помнишь, я приводил к тебе Коджу Османа в долину Чичекли? Али Саиб-бей приехал из Анкары и сказал, что в день праздника будет объявлена амнистия. Узнав об этом, Коджа Осман собрал крестьян, и они решили пригласить тебя жить в их деревне. Крестьяне одобрили мысль Коджи Османа и просят тебя приехать. Тебе купили участок земли в сто дёнюмоз. Сам Коджа выбрал его. Они и дом строят тебе. Коджа Осман уверен, что Али Саиб-бен не врет. «Пусть бережет себя, — сказал Коджа. — Передай ему: известие об амнистии я сам привезу моему соколу». А как твои дела?
— Мне нет житья от капитана. Он бросил всех разбойников и преследует только меня, — сказал Мемед. — Уже десять раз натыкался на него. Теперь, пан или пропал, убью его при первой же встрече.
— Ты брось это: ведь будет амнистия.
— А я решил убить.
— Не делай этого. Потерпи немного.
Хромой ушел.
Услышав об амнистии, Хатче по ночам не смыкала глаз ОТ радости.
Земля в Алаяре — красная, как кровь, как разрезанный арбуз.
Вот уже третий день беглецы скрывались в Алаяре. И хотя капитан Фарук ястребом кружился над их головой, они были счастливы и пели песни. Мальчика назвали Мемедом.
Маленький Мемед слышал в эти дни прекрасные колыбельные песни. Хатче играла с ним, высоко подбрасывая его на руках.
— Тетушка Ираз, — говорила Хатче, — ты только погляди на дела аллаха. Мы просили тридцать дёнюмов, а аллах послал нам сто, да еще дом.
Хатче дурачилась, шутила, как ребенок.
— Ох, Мемед, скоро будет амнистия, — говорила она Мемеду. — У нас есть земля и дом. Почему ты не радуешься? Да улыбнись же!
Мемед только горько усмехался.
На рассвете капитан Фарук с жандармами окружил их.
— Эй, Тощий Мемед! Я не Асым Чавуш, — кричал капитан. — Одумайся!
Мемед не отвечал. Он уже знал, как вырваться из рук жандармов, и беспорядочно стрелял. С наступлением ночи надо было прорваться сквозь кольцо и бежать. Ираз стреляла лучше опытного разбойника. Она одна в течение трех дней могла бы сдерживать жандармов. Капитан Фарук рассвирепел. Один мужчина, женщина и ребенок — черт знает что!
— Ты не уйдешь от меня! — кричал он Мемеду.
Мемед решил убить капитана. Он подкрался как можно ближе к жандармам. Впервые Мемед был так неосторожен.
— Я погибла, — услышал он вдруг позади себя голос Хатче.
Мемед замер на месте. Мгновение — и он забросал жандармов гранатами.
Потом вернулся назад и подбежал к Хатче. Она лежала без всяких признаков жизни. На лице ее застыла улыбка, рядом лежал ребенок.
Мемед словно обезумел. Он начал беспрерывно стрелять и бросать гранаты. Ему помогала Ираз.
Капитан был ранен. Жандармы не выдержали и стали отступать.
Ираз рыдала над телом Хатче. На лице у нее было написано такое же отчаяние, как тогда, когда ее впервые втолкнули в тюремную камеру.
Мемед сидел, положив винтовку на колени, и горько плакал. Ираз подняла голову. Высоко в небе летела стая журавлей.
Кровь Хатче оросила красную землю Алаяра.
Заплакал ребенок. Мемед поднял его и прижал к груди.
Пытаясь успокоить малыша, он ходил и пел колыбельную песню.
— Я пойду в эту деревню, попрошу, чтобы похоронили Хатче, — прервала его Ираз.
Ираз ушла. А Мемед долго еще стоял с ребенком на руках и неподвижным взглядом смотрел на Хатче.
Услышав о несчастье, сбежались крестьяне — все, от мала до велика.
— Ох, несчастная Хатче…
Мемед отозвал в сторону старосту и дал ему деньги.
— Похороните мою Хатче со всеми почестями.
Он снова подошел к Хатче и долго смотрел на нее.
— Пошли, тетушка Ираз, — сказал он, словно очнувшись, и, взяв ребенка, направился к горе. Ираз пошла вслед за ним.
На вершине горы была пещера.
Мемед и Ираз присели на камень. С деревьев падали осенние листья. Пела какая-то птица. С противоположной скалы взлетел белый голубь. На пне притаилась ящерица. Спавший на руках у Мемеда ребенок проснулся и заплакал…
Ираз тронула руку Мемеда и посмотрела ему в глаза.
— Мемед, — сказала она, — я хочу поговорить с тобой.
Мемед молчал.
— Отдай мне ребенка, я пойду с ним в деревни Антепа. Ведь здесь, в горах, он умрет с голоду… Я больше не буду мстить за моего Рызу. Мемед заменит мне моего сына. Дай мне его. Я выращу мальчика.
Мемед медленно протянул ребенка Ираз. Она прижала его к груди.
— Мой Рыза! Мой Рыза!
Одной рукой Ираз сняла с себя патронташи и положила их на землю.
— Счастливо тебе, Тощий Мемед, — сказала она.
Мемед взял ее за руку. Ребенок перестал плакать. Мемед долго-долго смотрел на его личико.
— Пусть он будет счастлив, — произнес он.
XXXVII
Небольшая, приземистая лошадь гнедой масти стояла у дома Коджи Османа. Продолговатый, как яйцо, круп, свисающий до земли хвост. Блестящие, грустные глаза — красивые, как у девушки. Острые уши. Белое пятно на лбу. Зачесанная на правую сторону гриса. На бегу эта грива приподнимается и напоминает пастуший рожок. Лошадь изредка ржала и нетерпеливо била копытом землю, ожидая хозяина.
Погладив лошадь по гриве, Коджа Осман сказал:
— Ты достойна моего сокола.
— Достойна, — согласились с ним крестьяне.
Коджа Осман сел на лошадь и сказал, обращаясь к крестьянам:
— Я вернусь с Мемедом денька через два. Позовите барабанщиков из Эндела. Крестьяне деревни Вайвай торжественно встретят Тощего Мемеда в касабе. Все разбойники идут пешком, а наш Тощий Мемед должен спуститься с гор на арабском скакуне.
Коджа Осман пришпорил лошадь и поскакал к горам Тавра, тонувшим в голубой дымке.
В день национального праздника была объявлена амнистия. Разбойники спускались с гор и сдавали оружие. Они толпились во дворе жандармского управления…
Известие об амнистии принес Мемеду Джаббар. Старые друзья крепко обнялись. Потом долго сидели рядом и молчали. Наконец Джаббар поднялся и сказал:
— Я сдаюсь.
Мемед ничего не ответил.
В Деирменолук он вошел в полдень. Лицо у него почернело, глаза запали, лоб прорезали глубокие морщины. Он был суров, как скала. Глаза стали как будто меньше и казались более доверчивыми. Первый раз Мемед входил в деревню в таком подавленном настроении. Он покачивался, как пьяный, и едва не потерял сознания. Женщины с волнением и страхом смотрели на него через приоткрытые двери. Следом за ним, на некотором отдалении, плелись крестьянские ребятишки.
О том, что в деревню пришел Тощий Мемед, рассказали Хюрю. Услышав эту новость, Хюрю выскочила па улицу и, догнав Мемеда на площади, ухватила его за ворот рубашки.
— Мемед! — исступленно закричала она. — Ты отдал им на съедение Хатче и теперь идешь сдаваться? Вернется Абди и, как паша, будет восседать в деревне. Ты решил сдаться? Да ты баба! Ведь в этом году впервые на равнине Дикенли никто не голодал. Только в этом году люди наелись досыта хлеба. Опять хочешь прислать на нашу погибель Абди-агу? Куда ты идешь, Тощий Мемед? Сдаваться?
Вся деревня собралась на площади.
— У тебя сердце женщины, Мемед. Погляди, сколько людей смотрят на тебя. Пойдешь сдаваться? Пошлешь нам снова Абди-агу? Останки дорогой Доне перевернутся в могиле. И красавицы Хатче…
Мемед был бледен. Его била дрожь. Он стоял неподвижно, понурив голову. Вдруг Хюрю быстро отпустила Мемеда.
— Иди сдавайся, баба! Ведь объявлена амнистия, — бросила она ему в лицо.
В это время на площадь влетел на лошади Коджа Осман.
— Тощий Мемед, мой сокол, — крикнул он и, пробравшись сквозь толпу, бросился Мемеду на шею. — Сокол мой, твой дом уже готов. Поле твое я засеял. А эту лошадь тебе купили крестьяне. Наша деревня встретит тебя с музыкой, не как других разбойников. Пусть лопнут от злости Али Сафа-бей и Абди-ага. Садись на эту лошадь и поезжай.
Огромная толпа на площади зашевелилась, загудела. Послышались недовольные возгласы.
— Проклятый старик!.. Чтоб ты ослеп, старик!..
Мемед взял уздечку из рук Коджи Османа, вскочил на лошадь и подъехал к Хромому Али, который стоял позади всех. Крестьяне повернули головы в его сторону.
Мемед сделал Хромому знак идти впереди него. Хромой Али беспрекословно повиновался. Мемед пришпорил лошадь и скрылся в облаке пыли.
Толпа замерла. Люди словно онемели. Казалось, никакая сила не смогла бы заставить их нарушить это молчание.
У Соколиного утеса Мемед спешился и привязал лошадь к чинару. Золотисто-желтые с красными прожилками листья чинара устилали всю землю. Возле чинара их было так много, что они наполовину скрывали его ствол. Вокруг источника все было зеленым. Яркая, прозрачная зелень…
Мемед сел на камень и обхватил голову руками.
Хромой Али еле догнал его. Тяжело дыша, он опустился рядом с Мемедом, вытер со лба пот.
— Умираю от усталости, — сказал он, — вздохнуть не могу…
Мемед медленно поднял голову, в глазах его снова появился злой огонек. В голове мелькнул блеск желтой латуни…
— Братец Али, как ты думаешь, будет он ночью дома? Застану я его?
— Застанешь. От страха он по ночам не выходит на улицу.
— А ну-ка расскажи хорошенько, где находится его Дом.
— Тюрьму ты знаешь. Справа от нее — жандармское управление. Чуть подальше, в конце улицы одиноко стоит двухэтажный дом с высокой, как минарет, трубой. Кругом все дома одноэтажные. Дом Абди-аги сразу узнаешь. Абди спит обычно в той комнате, окна которой выходят на запад. Спит он в комнате один. Большая дверь на первом этаже запирается на щеколду. В двери есть щель. Через нее кинжалом приподнимешь щеколду…