Позади послышался шум, там собиралась толпа еще больше. В ней София увидела Карлу: с совершенно безжизненным, помертвелым лицом она проталкивалась вперед.
– Кто ей сообщил? – прошептала София, но Анна даже не пошевелилась.
София ждала, что сейчас услышит пронзительный крик, но вместо этого сзади доносилось лишь неясное бормотание. Время для Софии словно остановилось, она с напряженным ожиданием не сводила с Карлы глаз, но та, будто в трансе, смотрела прямо перед собой как завороженная, принадлежащая этому миру, но словно выпавшая из него. Если кто-то разрушит эти чары, что тогда? Выдержит ли она или взвоет по своему бедному мертвому сыну? Не этого ли хотят от них немцы?
Потом она заметила Максин – та пробиралась сквозь толпу к Карле; вот девушка взяла Карлу за руку и, кажется, что-то сказала ей. Карла быстро заморгала, но у Софии возникло ощущение, будто та сейчас вообще ничего не видит. Потрясение настолько сокрушило ее, что Максин удалось увести ее за собой, подальше от этого ужасного зрелища, ее замученного единственного сына.
Охваченная внезапной яростной решимостью, София потащила Анну прочь, и они, спотыкаясь, поплелись вслед за Максин. В эту минуту София поклялась себе, что, сколько бы ни понадобилось на это времени, она сделает все, что в ее силах, чтобы избавить свою страну от этих гнусных непрошеных гостей. Гибель Альдо не останется неотомщенной. Страшная смерть этого милого, обаятельного мальчика, которого она знала с самого его рождения, не будет напрасной. Вспомнив про пистолет, который дал ей муж, София страшно захотела немедленно нажать на спусковой крючок.
Глава 22
Отсутствие Альдо остро чувствовалось в каждой комнате этого дома. Волны всеобщего горя накатывали неожиданно и были невыносимы, день за днем потрясение повторялось вновь и вновь и переживалось будто впервые. Лукавая улыбка Альдо словно преследовала Софию; куда бы она ни шла, он всегда был рядом с ней; она все никак не могла поверить, что больше никогда его не увидит. Снова и снова София видела перед собой страшную картину повешенного юноши, это терзало ее душу. Ничто не могло облегчить этой боли в груди, а как сильно страдала Карла, одному богу известно. Всей душой София желала, чтобы поскорее вернулся домой Лоренцо: когда муж находился рядом, ей всегда было спокойнее. Она то и дело пыталась представить, как он вернется, войдет в дом и протянет к ней руки.
Едва познакомившись с Лоренцо, София сразу почувствовала, что рядом с этим уверенным в себе и в своей самодостаточности, всегда спокойным человеком, непринужденным в общении, легко и самой сохранять спокойствие. Военный комендант Шмидт, немецкий офицер, напросившийся к ним на обед в тот вечер, когда прибыла Максин, являлся полной ему противоположностью: этот человек, казалось, никогда не ощущал себя уверенно и комфортно.
Нервный, длинноногий, худой, как жердь, Шмидт вошел сейчас в гостиную широким шагом и заулыбался. Он производил то же самое впечатление, что и прежде: перед ней человек, которому сейчас хотелось бы вытянуть ноги перед пылающим камином дома, рядом со своей женой.
Но что делать, приходится поддерживать в нем доверие к себе; она улыбнулась в ответ и вежливо протянула ему руку. Он поцеловал ее пальцы, София ощутила едкий запах его одеколона и только теперь с изумлением увидела, что он не один: прямо за его спиной стоит Кауфман. Дело принимало совсем иной оборот. Шмидт заметил ее взгляд поверх его плеча и быстро сделал шаг в сторону, чтобы не заслонять товарища.
– Капитан Кауфман, – сказал он.
– Да-да, мы уже знакомы, – отозвалась София.
Она повернулась к Кауфману и оглядела гладкое, без единой морщинки лицо этого человека, его словно стеклянные бледно-голубые глаза под очками в роговой оправе, высокий лоб и жиденькие белесые волосы. Идеальный экземпляр истинного арийца, подумала она.
Кауфман обозначил скупой поклон и тут же принялся разглядывать комнату.
– Добро пожаловать, – сказала она, возможно, чуть-чуть холодновато, но он и бровью не повел.
Напротив, пока Шмидт устраивался в кресле, по очереди укладывая одну ногу на другую, как он делал и прежде, Кауфман неторопливо прошелся по этой небольшой комнате, чувственно поглаживая то один, то другой предмет, наклоняясь над ними, чтобы рассмотреть поближе, порой брал в руку, ставил снова на место и переходил к другому. Что он рассчитывал здесь найти, она понятия не имела.
Стараясь занимать Шмидта, она краем глаза продолжала следить за движениями его коллеги. А тот сейчас, широко расставив ноги и сцепив за спиной руки, остановился перед ее любимой картиной и, словно завороженный, не сводил с нее глаз.
– Это же Коццарелли. Я вспомнил, что уже видел у вас эту картину, – сказал он, поворачиваясь к ней. – Сиенская школа, ее представители работали под влиянием стилистики византийского искусства, она не столь широко известна, как флорентийская.
– Да.
Он одарил ее долгим холодным взглядом:
– Мы не такие грубые солдафоны, как можно подумать, и тоже умеем ценить прекрасное. Вот я, например, коллекционирую итальянское искусство. Думаю, от этого автора сохранилось кое-что еще, кроме святого Себастьяна.
– Об этом больше знает мой муж. А эта картина находится в нашей семье уже много поколений. Жители деревни считают святого Себастьяна своим покровителем.
Она почувствовала, как ее охватывает та же дрожь омерзения, которое она испытала, когда Кауфман смотрел на нее в Буонконвенто. Нет, не случайно явился он сюда именно сейчас.
Снова заговорил Шмидт, доброжелательно, хотя и с некоторой озабоченностью в голосе:
– Кажется, вы чем-то встревожены, графиня. Вы хорошо себя чувствуете?
Она потерла висок и приказала себе, насколько это возможно, держаться поближе к правде.
– Примите мои самые искренние извинения, господин Шмидт. Мне очень жаль, что вы это заметили. Просто… в общем, у меня что-то разболелась голова; надеюсь, вы поймете.
Какая там голова, сердце у меня болит, подумала она, и перед ней снова всплыл образ Альдо, а вместе с этим тошнотворный запах крови, экскрементов и страха.
– Простите, графиня, мы не займем у вас много времени. Я пришел сюда, чтобы спросить: не знаете ли вы, кто из мужчин отсутствует в вашей деревне?
Ответила она не сразу, довольно долго молчала, хотя и надеялась, что он ничего не заметит.
– Ах да, я вас понимаю. Лично я ничего такого не слышала… правда, у нас, естественно, есть отдаленные фермы, и я про них ничего не могу сказать, во всяком случае не сразу.
Шмидт кивнул, но тут, хмуря брови, к ним подошел Кауфман.
– Неужели? – спросил он, слегка склонив голову в сторону.
Шмидт бросил на него взгляд.
– Не сомневаюсь, что словам графини мы вполне можем доверять, – сказал он.
Изогнув бровь, Кауфман изучающе всмотрелся ей в лицо:
– Насколько я понимаю, вы довольно неплохо осведомлены о событиях в вашем районе, особенно в отсутствие вашего мужа.
– Стараюсь.
– Представляю, как это непросто, – вставил военный комендант, и Кауфман вернулся к предметам, которые только что разглядывал.
София глубоко вздохнула.
– Я уже привыкла, – сказала она. – А теперь вы позволите предложить вам по чашке кофе?
Военный комендант отрицательно покачал головой, но София не сомневалась, что сейчас он как раз больше всего мечтает о чашке кофе и хотя бы небольшой передышке, когда можно не думать о войне.
– Это было бы прекрасно, графиня, – сказал он, – но, боюсь, у нас мало времени.
Кауфман поднял голову.
– Вам нравятся английские objet d’art[16], графиня? – спросил он.
София повернулась к нему и слегка улыбнулась:
– Я с удовольствием коллекционирую разные красивые вещи. У нас в гостиной их немало, можете посмотреть, если желаете.
– Вы говорите по-английски? – спросил он, не обратив внимания на ее предложение.
– Да.
Он бросил на нее подозрительный взгляд:
– Откуда?
– Я год училась в Лондоне. Мои родители считали это очень важной частью моего образования.
Он опустил глаза, неторопливо убрал волосок с рукава, потом так же молча снова поднял на нее взгляд. Она с тревогой ждала, что будет дальше; ничего хорошего его молчание не предвещало.
– Скажите мне, графиня, – заговорил наконец он, сузив глаза. – Один, последний вопрос. Вы ведь не так давно были в Буонконвенто, правда?
Глава 23
София пошла проведать Карлу и увидела, что та сидит за кухонным столом, а Анна суетится вокруг, готовит кофе и нарезает свежий хлеб. В помещении стоял густой запах свежевыпеченного хлеба, трав и овощного супа, и София сразу же ощутила, как ее желудок сжался, словно в тисках. С тех пор как она в последний раз видела Альдо, София почти ничего не ела, кусок в горло не лез.
Глядя на Карлу, София снова представила себе последние минуты жизни мальчика. Перед тем как зверски убить, его, наверно, пытали. Ну да, конечно. Было ли ему страшно? Знал ли он, что скоро умрет? Да, почти наверняка. Помимо прочего, от него прежде всего требовали назвать имена. Назвал ли он хоть кого-нибудь? Трудно сказать, но она молилась, надеясь, что он этого не сделал, хотя, с другой стороны, мальчику ведь было всего семнадцать лет. Слишком молод, чтобы умирать за идею. София вспомнила последние часы Энрико, мужа Карлы, у которого обнаружили рак; как он задыхался, хватая ртом воздух, какие муки терпел перед смертью. София знала: Карла считала, что хуже этих мук ничего на свете не может быть. Как же она ошибалась!.. То, что сделали с Альдо, превратив его в страшный труп, хуже, чем просто жестокость. Так поступают только изверги, нелюди. Она представила себе его дорогое лицо, его живые, сияющие, смеющиеся глаза. Способна ли Карла пережить свою утрату?
За столом сейчас сидела и Максин; она подвинула тарелку с нарезанным хлебом и помидорами Карле. София вдохнула аромат чеснока и оливкового масла. Вдруг Карла смела рукой тарелку со стола на каменный пол, и та разлетелась вдребезги. Никто не произнес ни слова. Словно все заранее договорились сохранять это неестественное спокойствие, будто оно могло хоть ско