Воглер вышел, чтобы откупорить еще одну бутылку, а Брукнер бросил пристальный взгляд на Максин. Она на миг опустила ресницы и тут же посмотрела прямо ему в глаза – таких зеленых глаз она еще никогда в жизни не видела. Какая жалость, что он нацист. Девушка прикидывала, каково это – спать с таким мужчиной и может ли в данном случае цель оправдывать средства, чего бы это ни стоило. Если бы она могла на время забыть, кто он такой, наверно, все было бы не так плохо. Жаль, что об этом забывать нельзя. Максин вспомнила, что говорил Марко про чувства: они делают человека слабым, подставляют его под удар, и ей страшно захотелось снова оказаться с ним рядом, а не сидеть вот здесь, выполняя порученное задание.
– Меня зовут Массима, – сказала она, усилием воли заставив себя сосредоточиться.
В глазах у него заплясали огоньки.
– У вас красивое платье, – откликнулся он.
Когда Воглер принес две откупоренные бутылочки красного, Брукнер махнул рукой, чтобы он удалился, и тот немедленно исчез, а за ним и те двое, сидевшие у камина.
Изучающим взглядом Брукнер всмотрелся в лицо Максин:
– Значит, вы местная?
Выдержав его пронизывающий взгляд, Максин отрицательно покачала головой. И сообщила, как удивлена тем, что слышит столь превосходную итальянскую речь.
– А-а, когда я был маленький, мы частенько приезжали сюда. Моя мать обожала Италию, особенно ее озера. Лугано был ее любимым городом, но и Тоскану она очень любила. Да и все мы тоже.
– Вы говорите, любила?
– Как это ни печально, ее с нами больше нет. Наш дом разбомбили. Спаслись только мы с отцом, да и то потому, что нас не было дома. Брат и маленькая сестренка тоже погибли.
– Мне очень жаль, – сказала Максин.
Она поймала себя на том, что ей действительно жаль это слышать. Как все-таки ужасны эти потери невинных душ с обеих сторон.
– Мне кажется, у вас необычный акцент.
Это замечание застигло ее врасплох, и соображать следовало быстро. «Будь осторожна», – зазвучал в голове предостерегающий голос матери, к которому присоединился голос Рональда, ее связника, с характерным британским произношением: «Держись как можно ближе к истине». Эта фраза не сходила у него с языка, словно заклинание.
– В ранней юности я несколько лет провела у родственников в Нью-Йорке, – сказала она. – Но сама я из Рима. А в Монтепульчано остановилась в семье двоюродного брата.
Последовало короткое молчание.
– Не хотите ли присесть, герр Брукнер?
– Зовите меня Густав. Сегодня я не на службе.
Он сел к ней совсем близко, и она с удовольствием вдохнула лимонный аромат его духов.
– От вас приятно пахнет.
– От вас тоже. Что это за духи?
В Италию Максин собиралась очень вдумчиво и духи выбрала, вероятно, самые чувственные из когда-либо созданных, источающие землистый аромат пачулей, смешанный с гвоздикой и ванилью.
– «Дана. Табу», – ответила она.
– Очень чувственные, – тихо сказал он. – Что-то животное… Да вы опасная женщина.
Она ответила ему взглядом, который должен был подтвердить, что он не ошибся.
Они проговорили целый час, и Максин призналась себе, что он ей, вообще-то, нравится. В нем было что-то такое, что отличало его от остальных, и она чувствовала, что сейчас он находится несколько не в своей стихии; при этом он, должно быть, являлся жестокосердным человеком, если в столь молодом возрасте успел подняться до звания штурмбанфюрера, или, иначе, майора. Брукнер рассказал ей, что до войны учился на врача, но решил исполнить свой патриотический долг и пошел служить в вермахт. Он хотел драться за отчизну, защищать страну, которую любил, и стал командиром штурмового подразделения. Его дядя, первый заместитель главнокомандующего вооруженных сил, помог ему выйти в люди.
– Когда Италия перешла на сторону врага, я был возмущен, – сказал он, и она отметила про себя язвительный тон его голоса.
– Не все среди нас такие, – ответила она. – Видели бы вы Муссолини на белом коне, когда он провозглашал свою цель объединить всю Италию.
– Благородный человек. Как и наш фюрер. Но он так и не стал человеком по-настоящему сильным. Если хочешь изменить мир, нельзя не только быть слабым самому, но и терпимо относиться к слабости других.
С тайным удовольствием она вспомнила, что партизаны, которые стремились изменить мир, стараясь сломать нацистскую военную машину, были настроены не менее решительно.
Разговор постепенно иссяк, и он встал, чтобы подбросить поленьев в камин. Максин решила, что настало время направить течение вечера в нужное ей русло. Когда Брукнер вернулся и подсел к ней еще ближе, чем прежде, Максин положила ладонь ему на запястье.
– Вы здесь надолго? – спросила она, нарочно придав голосу хрипловатый оттенок.
Он отрицательно покачал головой:
– Всего на пару дней, а потом обратно во Флоренцию.
Она улыбнулась и погладила его руку:
– Еще вина?
Он кивнул.
Брукнер постоянно пил, и глаза его уже подернулись туманной дымкой, как у человека, у которого на уме только одно. Чтобы у него не пропал к ней интерес, надо было что-то делать. Максин встала.
– Вы будете здесь завтра вечером? – спросила она.
Он откинулся назад, вытянул руку поверх спинки дивана и широко расставил ноги.
– А вы?
Она вызывающе улыбнулась:
– Конечно. А куда еще я могу пойти?
– Тогда я тоже буду здесь.
– А потом вы уедете во Флоренцию.
Он посмотрел на нее мутным взглядом:
– До этого еще масса времени.
– Я бы тоже хотела поехать во Флоренцию. Здесь так скучно.
– А что вы там станете делать?
– Может, найду работу. У меня там подруга живет на набережной. Так что, возможно, сяду на поезд, поеду, поживу у нее.
– У вас все документы в порядке?
Она вскинула брови:
– Конечно.
Фальшивые документы, которыми ее снабдили монахини из монастыря на юге Рима, до сих пор ей исправно служили.
Максин послала ему воздушный поцелуй и убежала. Ах, если бы удалось уговорить Брукнера, чтобы он подвез ее до Флоренции…
Глава 28
Лоренцо снова уехал в Рим, а София готовилась к поездке во Флоренцию. Вечером накануне отъезда она очень удивилась, когда, открыв дверь на стук с черного хода, увидела перед собой Джеймса. Он явно замерз, усиленно тер руки и одновременно дул на них.
– Надеюсь, вы будете не против, – сказал он, едва шевеля посиневшими губами. – Я понимаю, что уже поздно, но на ферме сыро и очень холодно, а огонь развести я просто боюсь.
Раздумывала она всего секунду, радуясь, что собаки спят на кухне, иначе подняли бы громкий лай, который может и мертвого разбудить.
– Думаю, лучше вам подняться в мою комнату. А я растоплю камин. А если что-нибудь случится, вы можете быстренько скрыться в тайном ходе.
– Благодарю вас.
– Главное, чтобы вы снова не заболели. Есть хотите?
Он постучал себя по животу, и Софии сразу стало понятно, что гость еще и очень голоден.
– Надеюсь, еще остался пирог с кроликом. Сейчас посмотрю. Помните, как подняться наверх?
Джеймс кивнул.
– Максин здесь? – спросил он.
– Нет. Она еще в Монтепульчано. Идите наверх. Вас никто не увидит.
Он направился к лестнице, а она пошла на кухню. И обнаружила там Карлу, та вытирала стол.
– Это ты? – удивленно сказала София. – Еще не спишь?
– Нет еще. Хотите перекусить?
– Что?.. Да. У нас еще остался пирог с кроликом?
Карла отправилась в чулан, вернулась с куском пирога на тарелке и поставила на стол.
– Сейчас дам вилку, – сказала она. И озабоченно всмотрелась в лицо Софии. – Что-то случилось, графиня?
– Нет. С чего ты взяла?
Карла пытливо сощурилась:
– Вы немного бледны… а еще никогда не едите на ночь.
– От тебя ничто не укроется, Карла… Но если честно, со мной все в порядке. Пирог для Джеймса. Он сильно замерз и проголодался. – София взяла у Карлы тарелку с вилкой. – Я отнесу это к себе в комнату.
Камин наверху обычно всегда был наготове – только поднеси спичку. Раньше за этим каждый день следила Джулия, но теперь эту обязанность взяла на себя сама София и, следуя примеру Джулии, заранее складывала в камине дрова. Можно было, конечно, нанять другую служанку, но в сложившихся обстоятельствах она не хотела, чтобы в доме появился новый человек. София отдала пирог Джеймсу, а сама принялась мять бумагу, подкладывать растопку и сухие палочки в камин, ни на секунду не забывая о том, что он следит за каждым ее движением. Ситуация вышла странная, даже несколько неловкая, и София остро это чувствовала. Она чиркнула спичкой, пламя быстро занялось, и тогда она подвинула оба стоящих в спальне кресла поближе к огню.
София старалась не смотреть в сторону гостя, но чувствовала, что сам он не сводит с нее глаз. Один раз она не удержалась и все-таки подняла голову, но не вполне разобрала, что написано на его лице, только в глазах сверкнула искорка некоего проникновенного чувства, и она подумала, что британец, наверное, очень тоскует по дому. Эта искра печали в самой глубине его ярко-синих глаз тронула ее душу, и ей захотелось как-то утешить его.
Джеймс покончил с пирогом, и лицо его осветилось яркой улыбкой.
– Благодарю вас, – сказал он. – Вы очень великодушны.
– Не стоит, – ответила она.
– Я тут в последнее время искал новые точки.
– Точки? – переспросила она и поняла, что вопрос, вероятно, звучит глупо.
– Да, удобные места, откуда можно вести радиообмен, чтобы делать это не только с фермы, где я засел.
– Ну и как, нашли?
– Да, нашел пару-тройку. Колокольня заброшенной церкви, высокий амбар на вершине холма.
Он посмотрел на нее теплым, хорошо знакомым ей взглядом, и София вдруг ощутила некое беспокойство, словно оказалась перед ним совершенно беззащитна.
– Такие дела… а вы как тут поживаете? – спросил он.
Она оцепенела, одновременно сознавая, что обычно ее не так-то легко смутить.
– Неплохо.