Максин хотела выйти к мосту, Понте Веккьо, и надеялась, что там легко вспомнит объяснения Софьи, как найти ее дом. Но вдруг ее желудок болезненно сжался, еще до того, как она увидела тех самых четырех солдат, с самодовольным видом шагающих по улице прямо к ней. Они просто направились в противоположном направлении и перехитрили ее. Одного взгляда на этих надменных немецких солдат с винтовками на плечах хватило, чтобы понять: она вот-вот станет их жертвой.
Самый высокий уставился на нее немигающим взором холодных и пустых синих глаз.
– Документы, – приказал он, протягивая обтянутую перчаткой руку, в то время как один из остальных прикуривал сигарету.
Стиснув зубы, она достала фальшивые документы и протянула ему. Выдержат ли эти бумаги испытание на этот раз? Медленно тянулись минуты, во рту у нее пересохло. Чтобы как-то отвлечься от чувства страха, Максин стала считать в уме. Немного помогло. В любой момент этот человек мог заподозрить, что бумаги липовые, и в таком случае главное – не терять головы и максимально задействовать сообразительность. Солдат с показным усердием продолжал изучать ее бумаги, что-то сострил на немецком, остальные загоготали, хлопая его по спине. Они искоса разглядывали ее, явно наслаждаясь ее беспокойством, а высокий вскинул брови и посмотрел на нее в упор.
– Что вы делали на Пьяцца д’Азельо? – задал он вопрос. – Мы там только что патрулировали.
– Спрашивала верную дорогу.
Он склонил голову набок:
– И куда же?
– К дому моей подруги.
– А где живет ваша подруга?
– На Лунгарно, недалеко от Понте Веккьо.
Он даже присвистнул:
– Ничего себе у вас подружки.
Еще несколько минут они говорили между собой по-немецки, но из их разговора она почти ничего не поняла. Потом они еще немного помучили ее ожиданием и отдали наконец документы.
– Если хотите успеть, придется бегом, – сказал высокий и, посмотрев на часы, постучал по крышке. – Комендантский час.
– Вряд ли успеет, – сказал другой.
Она пропустила его слова мимо ушей, глубоко вздохнула и быстрым шагом пошла дальше, но казалось, их взгляды продолжают сверлить ей спину.
Комендантский час еще не наступил, но на улицах везде уже разгуливали немецкие патрули, а также патрули итальянских фашистов, и она слышала, что эти четверо все еще идут за ней следом. Она нырнула в переулок, надеясь срезать путь, и думала, что идет правильно, но вдруг впереди снова показались эти четверо, и Максин с бьющимся сердцем резко попятилась. Как им это удалось? Впрочем, здесь так много взаимно пересекающихся улиц и переулков, что могло случиться все, что угодно.
«Возьми себя в руки, – приказала она себе. – Возьми себя в руки».
Пришлось возвращаться обратно, и теперь все улицы казались ей одинаковыми. Максин растерянно развернулась на сто восемьдесят градусов, пытаясь сообразить, в какую сторону идти, и озадаченно поскребла в затылке. Посмотрела на часы. До комендантского часа оставалось пять минут.
Спина у нее между холодных каменных стен совершенно застыла, девушка металась из одного мощенного булыжником переулка в другой, заглядывала в окна тускло освещенных, полных табачного дыма баров, где распевали песни краснолицые немецкие солдаты, отбивая ритм ладонями по столам. Вдруг за спиной раздался собачий лай, и она вздрогнула. Неужели патруль с собакой?
Где-то закричала женщина, и по мостовой застучали сапоги. Но где? Пытаясь хоть куда-нибудь спрятаться, она задела подоконник, и горшок с комнатным цветком со стуком упал на землю, наполнив воздух своим ароматом. Чей-то голос закричал по-немецки: «Хальт!», а за ним еще один, уже более настойчивый: «Хальт!» Неужели снова эти четверо? Она выругалась сквозь зубы и наудачу помчалась к реке, чтобы найти любой мост, какой попадется. Если случится худшее, можно будет спрятаться под мостом или даже в какой-нибудь лодке.
Максин повезло: ей сразу попался мост Веккьо; но, увы, оказалось, что он строго охраняется. Девушка заметила выступающую в сторону реки галерею Уффици с арками и роскошными колоннами по сторонам. Вместо того чтобы бежать к реке, ей надо было двигаться закоулками и выйти к задним воротам, но она просто запуталась в этом лабиринте средневековых улочек. Наконец, к огромному облегчению, она нашла узенький переулок, в конце которого виднелись высокие железные ворота – именно о них ей говорила София.
Максин подняла голову. В сгущающейся темноте она пошарила между цветочными горшками, выстроившимися вдоль стены, и нащупала ключ. София, должно быть, смазала замок и петли: ключ повернулся в скважине легко, и ворота бесшумно открылись.
Максин подошла к заднему фасаду огромного дома, постучала и стала ждать. Никто не ответил. В кустах что-то зашуршало, сквозь разрыв в облаках блеснула луна. Она уже хотела бросить в окно камешек, как вдруг над ее головой отворились ставни, и Максин увидела, что в окно выглядывает София.
Через несколько секунд София открыла дверь и, схватив Максин за руку, потащила ее в мрачный вестибюль.
Максин шумно выдохнула воздух:
– Уф… Я боялась, что ты так и не выйдешь.
– Пойдем на кухню.
На кухне Максин обратила внимание на скудное освещение и крепко запертые ставни. За столом сидела Анна и смотрела на нее бездонными глазами.
– Ну наконец-то, – сказала она. – Мы тут вас совсем уже заждались.
– Я только сегодня приехала, но у меня есть что рассказать.
– Могу предложить аперитив, – сказала София, ставя на стол бутылку с напитком и тарелку брускетты с помидорами и чесноком[20].
Максин вспомнила, с каким удовольствием мать рассказывала про обычай угощать аперитивом. Это не просто предобеденная выпивка, как раньше представляла себе Максин, к ней обязательно прилагалась какая-нибудь вкусная закуска. Максин давно уже хотела попробовать эту закуску, поджаренный хлеб, на который сверху кладутся кусочки мортаделлы, прошутто или моцареллы, а также помидоры с базиликом. Прежде брускетту она видела только на столах в излюбленном немцами кафе «Пасковски» или в других ярких и дорогих заведениях.
Она выдвинула стул и села напротив Анны. София, чья бледность бросалась в глаза, продолжала стоять, повернувшись спиной к кухонной плите. На кухне было довольно холодно.
Максин рассказала, как она познакомилась с Брукнером, сообщила, что он привез ее во Флоренцию, потом рассказала о встрече с Антонио, чиновником Герхарда Вольфа, и партизаном по имени Стефано.
София кивнула.
– Я тоже встречалась с Герхардом Вольфом, – сказала она. – Он мало о чем сумел рассказать. Правда, я чувствовала, что ему хочется рассказать больше, но он не смог.
Глава 32
София проснулась с полным ртом слюны и чувством глубокого разочарования: сливочный пирог со смоквой и рикоттой[21], которым она только что лакомилась, ей всего лишь приснился. Когда-то они пекли такой пирог вместе с матерью. Сама София обычно молола миндаль и готовила тесто, смешивая миндаль с мукой, а потом уже вместе они готовили начинку из рикотты, яиц, меда, цедры лимона и ванили. Вынув пирог из духовки, принимались украшать его разрезанными на четвертинки плодами смоквы. Очень вкусно!
София понимала, что сны, возвращающие ее в прошлое, – один из способов забыть настоящее. Она спустила ноги с кровати и, встав, застонала от ледяного холода. Даже не умываясь, оделась и, набравшись храбрости, прошла по пустым, наполненным эхом коридорам и комнатам, где от сильного ветра дрожали ставни. Добравшись до кухни, София увидела, что Анна уже растапливает плиту и бак для горячей воды. Слава богу, у них здесь еще есть запасы топлива, хотя неизвестно, надолго ли его хватит и на какой период его придется растягивать. От мыслей о неустроенности и неопределенности своей жизни ей стало не по себе, но, чтобы не расстраивать Анну, София взяла себя в руки и улыбнулась:
– Как прошла ночь, Анна? Выспалась?
Анна скроила физиономию, будто она падает с ног от усталости:
– Какое там…
– Понятно.
Обе замолчали, и Анна стала варить кофе.
– Боже мой… – вдруг вырвалось у Софии: до нее дошел запах настоящего кофе.
Довольная собой, Анна указала на кухонный шкаф:
– Вот, в этом шкафу нашла, молотый и твердый, как камень. Чтобы довести до ума, пришлось потрудиться.
Она разлила напиток по чашкам.
Да, конечно, от времени кофе утратил некоторые свойства, но все равно на глаза Софии навернулись слезы. О чем этот напиток напоминает? Как всегда, о лучших временах.
– Мне опять снилась еда, – сказала она.
Анна поджала губы, уголки опустились вниз.
– Это потому, что мы вечно ходим голодные. А вот мне, слава богу, вообще ничего не снится.
– Всем что-нибудь снится. Сны помогают нам понять суть вещей. А ты своих снов просто не помнишь.
Анна наклонила голову набок, подумала.
– Бывало, мне снился муж иногда… правда, что-то давно уже не снится.
София посмотрела на нее с состраданием:
– Знаю, тебе было очень нелегко.
– Да не только мне, многим, – прибавила Анна.
Некоторое время обе снова молчали, погруженные в свои мысли.
– Максин еще не встала? – спросила наконец София.
Анна покачала головой.
Но уже через несколько минут за спиной Софии послышались шаги, и она обернулась: в дверях стояла Максин. Укутанная в одеяло, спутанные каштановые локоны свисают почти до плеч, она все равно оставалась красавицей.
– Черт бы побрал этот промерзший склеп, – сказала она, входя. Затем села за стол и протянула руку, чтобы налить себе кофе. – Ничего себе, неужели настоящий? А поесть что-нибудь найдется?
Анна принялась нарезать последнюю из двух буханок, которые они привезли с собой. Хлеб уже успел зачерстветь, и она, предварительно посолив и полив оливковым маслом, обжарила его на противне.
– Чего бы я только не отдала сейчас за рогалик с сыром, – промычала Максин, поежилась и, видимо представив перед собой этот рогалик, сунула в рот хлеб.