– Слушаюсь, мэм.
Они закончили нарезать овощи, и Марко поставил кастрюльку с водой на огонь, потом разогрел на сковородке масло.
– Главное, чтобы масло не закипело или не начало дымить.
Он выложил на сковородку давленый чеснок, потом помидоры и посолил.
– Готовится минут двенадцать, – объявил он.
– Двенадцать минут. А почему не двенадцать с половиной?
– Тут главное – точность. Хватит болтать, займись делом, подай мне вон те травы, – велел он, указав на другой бумажный мешок.
Максин передала ему мешочек с травами, и он достал оттуда пять листиков базилика.
– А спагетти?
Он посолил уже кипящую в кастрюле воду и положил в нее спагетти. Пока они варились, он подошел к ней сзади и поцеловал в затылок, одновременно поглаживая грудь. Соски ее сразу затвердели, и она прижалась к нему плотнее, а он продолжал ласкать ее.
Потом засмеялся и вернулся к плите:
– Отлично, как раз чуть-чуть недоваренные.
Он вынул спагетти из воды и переложил в сковородку, чтобы они немного проварились в горячем соусе вместе с листьями базилика.
– Пахнет потрясающе, – заметила она, хотя сейчас ей уже не терпелось поскорее сорвать с Марко одежду и забыть про еду.
– Соус на самом деле надо бы как следует измельчить, но у меня нет миксера.
Когда они, сидя на диване с тарелками на коленях, закончили есть, она усмехнулась. Настала ее очередь подразнить его.
– Ну что, теперь мне пора уходить… – сказала она.
– Только посмей.
Он отнес тарелки в раковину, затем протянул к ней руку и повел к кровати, где сначала раздел ее, а только потом разделся сам.
Минуты близости от раза к разу у них становились все лучше и лучше, и теперь Максин не могла себе представить время, когда этого замечательного мужчины не будет в ее жизни. После того как все было кончено, оба затихли в объятиях друг друга.
– Марко, – спросила она расслабленным, сонным голосом, – когда было лучшее время в твоей жизни?
– Не считая сегодня? – лениво спросил он, нежно прикусывая ее ухо.
По всему ее телу снова прошла дрожь возбуждения.
– Я серьезно.
– Думаю, самое чудесное время было тогда, когда у меня родилась племянница.
– Надо же, я и не знала, что ты так любишь детей.
Он слегка поморщился:
– Люблю я детей или нет, честно говоря, я и сам не знаю. Я говорю только об этом ребенке.
– Но ты ведь хочешь иметь своих детей?
Он вздохнул:
– Я понимаю, однажды я сказал тебе, что хочу. Но на самом деле не знаю. Когда теряешь того, кого любишь… по-настоящему любишь, я имею в виду… то теряешь не только его, но и часть самого себя. В душе появляется дыра.
– Ты говоришь про своего брата?
Он кивнул:
– Думаю, я бы слишком боялся снова пережить это чувство, если бы у меня были дети. А что скажешь ты?
– Насчет детей?
– Нет, когда у тебя было лучшее время?
– Перед приездом сюда я провела потрясающее время в Лондоне.
– А худшее?
– Когда я поняла, что отец бьет мою маму.
Она вдруг почувствовала, что глаза ее наполняются горячими слезами, – ей вспомнилось потрясение от утраты: этого человека она перестала считать отцом. Стыдясь плакать перед Марко, Максин попыталась удержать слезы, но они текли все быстрее и быстрее, и вот она уже всхлипывает, задыхаясь и дрожа всем телом. Марко прижал ее к себе еще крепче, шептал что-то утешающее, гладил по щекам, и слезы постепенно пошли на убыль.
– Любовь моя, – сказал он, протягивая ей носовой платок. – Не беспокойся, он чистый.
Она шмыгнула носом, вытерла глаза и улыбнулась; теперь ей стало гораздо легче, она выплакала печаль, которую так долго таила в душе. И на сердце у нее стало теплее, особенно потому, что он сказал ей «любовь моя». Близость их стала еще более тесной, и непринужденная легкость и простота в отношениях пробудила ощущение, будто за стенами этого дома нет никакой войны.
– А ты знаешь, – сказала она, – от тебя пахнет чесноком и базиликом.
– Серьезно?
– Нет, я ничего не имею против, ведь вы, синьор, потрясающе хороший повар.
Он поцеловал ее веки, и страсть опять захватила их.
А уже потом она рассказала о своей семье подробнее:
– Мою мать, как и большинство женщин, воспитали так, чтобы она во всем служила своему мужчине. Она и меня воспитывала в том же духе, и я иногда думаю: если бы тогда я не поняла, что́ между родителями происходит, не стала бы я такой же, как она?
– Я почему-то в этом сильно сомневаюсь.
– Ну да, во всем полагаться на мужчин не в моем характере, считаться с ними, пытаться как-то очаровать их, чтобы получить то, что хочешь. Конечно, я все это могу, но, если честно, я всегда была открытой и прямой.
– А к тому же ты бойкая, смелая и отважная, как я уже говорил.
Она улыбнулась:
– Хотя все это принесло мне немало неприятностей и в школе, да и после школы, коли на то пошло. Некоторые мужчины, похоже, терпеть не могут решительных женщин. Они хотят, чтобы женщина помалкивала и знала свое место.
– Да они просто боятся таких, как ты. Решительные женщины их пугают.
– А ты не боишься меня? Я тебя не пугаю?
Он засмеялся:
– Ну да, вроде того… Нет уж, дорогая моя… дорогая моя Максин, оставайся такой, как ты есть, всегда. Такой ты мне больше нравишься.
Глава 42
Максин тряслась на мотоцикле по грязным ухабам проселочных дорог до самой деревни, расположенной в коммуне Раполано-Терме, где жили когда-то ее родители, а на заднем сиденье, изо всех сил вцепившись в ее талию, подпрыгивала София.
У подножия холма они остановились перекусить, и София достала фляжку с водой и сэндвич. Как Карла ни переживала, ей, да благословит ее Господь, удалось припрятать для них несколько кусков салями. София откусила от своей половины и огляделась вокруг, любуясь потрясающе прекрасным днем. Приход весны оказался быстрым, поля уже покрылись изумрудно-зелеными всходами, а в небесной лазури плыли несколько низких серебристых облаков. Зима осталась позади. Наконец-то!
На землю с небес лилось кристально-чистое сияние, и все вокруг так и блистало. Теплые лучи солнца мягко ласкали руки, чистейшим воздухом дышалось легко, и в груди Софии проснулась надежда. Последний отрезок обсаженной деревьями дороги, ведущей наверх к деревне Санта-Чечилия, был весь покрыт страшными рытвинами, и они решили оставить мотоцикл внизу и идти пешком, время от времени оглядываясь, чтобы полюбоваться окружающими видами. Наконец они добрались до внушительно-импозантных, украшенных щитом родового герба ворот в каменной стене.
Максин как-то странно притихла, но София прекрасно понимала: для девушки это один из тех важных моментов в жизни, когда слова становятся лишними. Ворота оказались не заперты; они вошли в эту крохотную деревушку и настороженно стали озираться: полная тишина здесь казалась зловещей. Ее нарушало только пение птиц.
– Как думаешь, немцы отсюда ушли? – спросила наконец Максин.
– Не знаю. Машин что-то не видно.
Они прошли под каменными арками и двинулись вперед по узеньким улочкам и тенистым переулкам. Когда вышли к господскому дому, София не удержалась и прошептала, что ей очень хочется заглянуть в арочные окна первого этажа, выстроившиеся в ряд.
Они подошли ближе. Казалось, в доме пусто, никаких признаков жизни. София прижала нос к грязному стеклу и кое-как разглядела сырые стены с отбитой штукатуркой, кучи какого-то мусора, поваленную и перевернутую мебель. Многие мраморные колонны явно нуждались в очистке от грязи, а украшенные фресками стены были в весьма плачевном состоянии. София обернулась: ворота, ведущие в сад, устроенный на английский манер, сорваны с петель, а когда они вошли в сад, увидели, что там все заросло сорной травой. Трава господствовала здесь безраздельно, а выложенные камнем дорожки покрылись зеленым мхом и лишайниками. Казалось, они попали в зачарованный сад, где вот-вот увидишь нимф, танцующих в солнечных лучах. Немцы появились здесь только в прошлом сентябре, а значит, пробыли совсем недолго, чтобы нанести столь страшный урон, но потом София вспомнила, что все семейство хозяев к тому времени успело сбежать в Сиену. Видимо, этим и объясняется столь глубокое запустение.
Они уже тронулись обратно, собираясь вернуться в центр деревеньки, как вдруг услышали чей-то повелительный голос:
– Хотела бы я знать, что вы делаете в моем саду? Вы что, не понимаете, что вторглись в частное владение?
Они повернулись и увидели немолодую седовласую женщину, с ног до головы одетую в черное; уперев руки в бока, она стояла возле сломанных ворот.
София подошла к женщине:
– Простите нас, пожалуйста. Ворота были открыты. Когда-то я часто сюда приходила… О-о, да это же вы.
– Мы разве знакомы? – спросила женщина и, прикрыв ладонью глаза от солнца, всмотрелась в лицо Софии.
– Я София де Корси… из Кастелло-де-Корси. Простите, я не сразу узнала вас, но ведь вы Валентина, да?
Женщина слегка улыбнулась.
– Да, – ответила она, – но что вы здесь делаете?
София показала на свою спутницу:
– Это моя подруга Максин. Она приехала посмотреть на деревню, откуда родом ее родители. Им пришлось уехать очень далеко.
– Она итальянка?
– Да, я итальянка, – вступила в разговор Максин.
– У вас какой-то не наш акцент, – нахмурившись, сказала Валентина. – А какая у вас фамилия?
– Каприони.
Теперь Валентина заулыбалась по-настоящему:
– Какая прелесть! А не ваш ли отец тут у нас ухаживал за козами? У него была именно такая фамилия. У нас когда-то было чудесное стадо козочек.
– Вообще-то, он был фермер. Вот дедушка мог работать пастухом и пасти ваших коз. А мама работала здесь, в этом доме.
– А как ее звали?
– Луиза.
– В последнее время меня нередко подводит память, но имя кажется знакомым. Думаю, что-то случилось… А сходите на площадь, там есть маленькое кафе, посидите выпейте кофе. Может, кто-нибудь там вас вспомнит.