– Возможно, вы правы, – сказал он.
– А где же ваши подчиненные?
Кауфман пропустил ее вопрос мимо ушей и подошел к картине со святым Себастьяном.
– Прекрасная вещь, – сказал он и, повернув голову, пытливо всмотрелся в лицо Софии. – Такая красивая.
София не могла на этот раз не вздрогнуть под его холодным, оценивающим взглядом. О чем это он, о ней самой или о картине?
Немец рассмеялся, явно глумясь над ней:
– Разумеется, я говорю о картине. А вы подумали, что о вас?
– Нет.
– Так вы ничего не имеете против того, что я говорю? Это выглядит довольно неестественно. Вы даже как-то слегка побледнели, – хохотнул он. – Но я уверен, что здесь мы с вами сходимся во мнении: эта картина прекрасна, тем более что она никогда не стареет, в отличие от красивых женщин. Таков, значит, расклад.
Он отошел на несколько шагов и притих, разглядывая изысканный узор на расписанных плитках пола.
Последовало короткое молчание, которое опять привело ее в замешательство: она не вполне понимала, что происходит.
– Итак, о чем это я? – снова заговорил он и, подняв голову, посмотрел на нее.
– Вы говорили про какой-то расклад.
Он посмотрел на нее с высокомерной улыбкой:
– Мне кажется, все эти деловые вопросы несколько унижают мое достоинство. Но конечно. Конечно. Расклад таков: вы отдаете мне в дар эту маленькую картину, а я докладываю начальству, что никаких приемников с передатчиками здесь нет.
Она постаралась подавить душивший ее смех. Неужели он не шутит? Впрочем, разве могла бы она помешать ему просто забрать картину, если он этого захочет?
– Что? Моя идея вам не по вкусу? Вам, кажется, смешно?
Лицо его потемнело от гнева, но всего лишь на мгновение. Он постарался поскорее скрыть это чувство, хотя она успела это заметить. О, еще бы.
– Нет, – ответила София, – мне не смешно. Просто я вам не верю.
Она посмотрела прямо ему в глаза, и брови его взлетели.
– О чем это вы говорите? Я – человек слова.
– Значит, я отдаю вам картину и вы поворачиваетесь и уходите? Правильно я вас понимаю?
Он пожал плечами.
Она не знала, что еще сказать. Немец сделал несколько шагов к ней:
– Поймите, это для вас превосходная сделка… Иначе всех вас расстреляют. По подозрению, видите ли. А расстреливать женщин мне доставляет мало удовольствия.
– По подозрению?
Он подошел к ней почти вплотную, пальцем приподнял ей подбородок и заглянул в глаза. Потом убрал волосы с ее лба, и ей при этом очень захотелось плюнуть ему в лицо.
– Вы же неглупая женщина.
– Это безумие, – сказала она и, отступив назад, наткнулась на столик. – Заявились непрошеным гостем в мой дом и требуете картину. Если бы об этом узнал мой муж, он пришел бы в ярость.
Он покачал головой, вернулся к картине и нежно провел пальцем по раме. А София лихорадочно вспоминала, куда она положила пистолет. Она знает это, конечно знает… каждый день о нем помнит, каждый час, но сейчас, как раз сейчас в голове было совершенно пусто.
– Нет, – сказала София.
Ей отчаянно нужно было выиграть время и срочно придумать, что делать. Впрочем, что бы она ни предприняла, он все равно заберет желаемое… да, в конце-то концов, пусть берет, это всего лишь картина. Однако… сама не зная почему, она продолжала стоять на своем. Может быть, просто из гордости или из ослиного упрямства, а возможно, ей так надоело видеть, как немцы хватают все приглянувшееся, что на этот раз она решила упереться как только могла. Возможно, Кауфман расстреляет ее, как бы она ни поступила.
– Я решительно запрещаю вам брать картину, – продолжала она. – Лоренцо никогда меня не простит, если я позволю вам это сделать.
Он оглянулся на нее через плечо:
– Ах да, кстати. Боюсь, ваш муж не в том положении, чтобы прощать вас или не прощать.
Сердце ее сжалось.
– Что вы хотите этим сказать?
Последовала секунда молчания, пока он поворачивался к ней всем корпусом, и София почувствовала, что у нее подкашиваются коленки. Но она успела взять себя в руки, и ей удалось устоять.
– Ваш муж, дорогая моя, оказывается, работал на нашего врага. Какая жалость, честное слово.
Она смотрела на него во все глаза и молчала.
– Хорошо, я подброшу вам другое предложение.
Она подавила подступившие слезы и вдруг в один миг вспомнила, где именно спрятала пистолет.
– Я не только доложу начальству, что никаких передатчиков здесь нет, но и отдам приказ подчиненным не приближаться к Кастелло, не разрушать построек и пальцем не трогать здесь ни единого предмета. Мы оставим всех вас в покое. Ну же! От этого предложения вы не сможете отказаться.
– Что с моим мужем? – прошептала она, с огромным трудом шевеля губами.
– О дорогая моя, видели бы вы, как он отплясывал. Они все, знаете ли, пляшут в петле. Дергают ножками. Немного попляшет – и все, финита ля комедия. Довольно забавно… Я так понимаю, вы согласились с моим предложением?
Он снова повернулся к ней спиной и принялся снимать картину со стены. София шагнула назад, слушая, как он что-то бормочет, расхваливая картину, достала пистолет из корзинки с вязаньем и спрятала его за спину. В голове мелькнула мысль: не подначивает ли он ее, не провоцирует ли, чтобы посмотреть, как далеко можно зайти?
– Майор, – отчетливо проговорила она, – что касается вашего предложения…
Он повернулся к ней с картиной под мышкой, совершенно уверенный, что она согласна, и как ни в чем не бывало почесал затылок. Он был на седьмом небе от счастья, что картина наконец у него в руках, и из-за этого его лицо казалось уже не таким жестоким… но нет, подумала она, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы хоть что-нибудь сейчас вынудило ее отказаться от своего намерения, разве нет?
И вдруг он улыбнулся.
До того самого мгновения, как София увидела эту его кривую улыбочку, она еще не чувствовала полной уверенности в том, что сможет довести дело до конца. Она собралась с духом, призвала на помощь все свое мужество, и вся ее жизнь сконцентрировалась в одной точке, словно она стояла на пороге смерти. София бросила быстрый взгляд в окно; это мгновение все никак не кончалось, хотя длилось какую-то долю секунды. Жар в груди нарастал и превратился в пылающую ярость, и тут она поняла: вот оно.
Не успел немец даже понять, что она собирается сделать, как София выхватила из-за спины пистолет, прицелилась и два раза выстрелила ему в грудь. Именно два раза. Один выстрел за Альдо и один за Лоренцо. Пули ударили его, и, подчиняясь инерции, Кауфман шагнул назад, но на ногах удержался, хотя глаза его округлились от удивления. У Софии мелькнула мысль, что первой рухнет на пол она: потрясение оказалось настолько сильным, что она не могла даже вздохнуть. Но нет, она увидела, как он нелепо задергался, со стоном что-то пробормотал и, запрокинувшись на спину, стал падать, затем ударился о стенку, и его подбородок упал на залитую кровью грудь. «Стена запачкается, это будет ужасно», – подумала она. Еще пара секунд, и немец совсем затих. «Немного попляшет – и все, – прошептала она, – довольно забавно». И закрыла глаза.
Несколько секунд она боялась посмотреть: а вдруг он еще живой? Сейчас возьмет и встанет… и задушит ее. Кроме этого, София больше ничего не чувствовала. Потом открыла глаза, увидела разлитую по полу кровь и снова ничего не почувствовала. Посмотрела на пистолет в руке: что с ним делать дальше? Убить человека легко, гораздо легче, чем думают. А потом ее охватило странное, непоколебимое чувство: она совсем не тот человек, каким себя считала раньше. Но кто же она? Как можно ее назвать? Такого слова в человеческом языке нет. Это и существо, и не существо вовсе. Она подняла голову: свет в комнате стал еще мягче, на стену позади Кауфмана падал прелестный золотистый солнечный луч, очень красивый, но она заметила, что по их прекрасной золотистой картине зловеще расползается темно-красная кровь немца. И вся комната как-то головокружительно скукожилась, словно свернулась вовнутрь.
Силы покинули ее, и она впала в состояние ступора. Это истощало ее энергию, опустошало душу… да и все остальное тоже, она пребывала будто в трансе. София не переставала думать, что она должна сейчас что-то делать, как-то действовать – навести порядок, убрать кровь, кусочки прилипшей к стенке человеческой плоти, – но в эти жуткие минуты полной тишины ее словно парализовало.
Потом вдруг в голове зазвучал чей-то шепот: два голоса из ее прошлого манили Софию к себе, призывали слушать то, что они ей скажут. И она стала прислушиваться, сначала к голосу отца, а потом и Лоренцо. Слушать их для нее сейчас было жизненно необходимо, но их голоса становились тише, слова неразборчивее, и София никак не могла понять, чего они от нее хотят. Она протянула руку к Лоренцо, хотела дотронуться до него, заглянуть в глаза, но руки ее встретили пустоту. Она посмотрела на свои руки и снова увидела пистолет. Две человеческие фигуры слились в одну. Двое мужчин, которых она любила больше всего на свете. И оба исчезли.
Когда умолкли их голоса, ей показалось, что она непростительно обманула их ожидания, и ей стало невыносимо больно. Никто не сможет понять, что такое настоящая утрата, пока не потеряет самого дорогого, самого любимого человека.
Теперь она слышала, как ее кто-то зовет по имени, откуда-то очень издалека. Слышались звуки, как будто кто-то скулит, и София не сразу поняла: это она сама. Да, скулит она сама, и никто другой.
Глава 59
Из Монтепульчано Максин вернулась в Кастелло, когда уже вечерело. Ей повезло, бомбы не падали, в нее никто не стрелял, и на душе стало немного легче. Поставив мотоцикл возле дома, она заметила устало бредущую через площадь Карлу.
– Когда я подъехала, мне показалось, что где-то близко стреляли. Вы не слышали?
– А когда сейчас не стреляют? Всегда стреляют, – пожала плечами та.
– Как тут у вас дела? Я заметила немецкий автомобиль на полпути вниз по склону. А в нем никого.