Через минуту Панфил отрубился рядом с ним. Мы продолжали писать.
В это время тихонько приоткрылась дверь в класс, и внутрь прокрался сержант Рязанов. Он сразу приложил палец к тонким губам, как бы приказывая нам не будить спящих.
На роже его большими буквами было написано, что он замышляет какую-то гадость.
Я скомкал лист бумаги и бросил в затылок Джаггеру. Чучундра бросил ручку в Панфила. Я попал, но Джаггер не проснулся. А Чучундра и вовсе промазал.
Сержант Рязанов шепотом подал команду:
– Всем кто спит… – а затем продолжил в полный голос, – встать! Естественно, что тут же выскочили только дрыхнувшие.
Ими оказались Панфил, Джаггер и Кролик, который тоже задремал где-то в углу.
– Вы, все трое, – обратился Рязанов к заспанцам, – уже выспались. Так значит пришло время творческой деятельности. Пойдете на алмазы.
– А вы, – он повернулся к нам, – хотели помочь товарищам? Так идите с ними, арлекины, и помогайте.
В это время раздался дикий грохот. Как оказалось, Батя, который не проснулся, даже когда сержант заорал «Встать!», сейчас упал со стула и потянул за собой стол.
Рязанов поднял Батю за шиворот. Тот явно был еще не с нами. Глаза плавали где-то, видимо в родном леспромхозе. Рот зевал прямо в лицо сержанту.
– Ничего, проснешься на алмазах, – сказал Рязанов.
– Товарищ сержант, что за алмазы-то такие? – нахально спросил Джаггер.
– А я вам сейчас покажу, – пообещал сержант Рязанов. И он нам действительно показал…
10
…Для начала Рязанов велел нам одеться в старые, третьего срока пошивы и штаны.
– Чтоб в алмазной трубке не замараться, – пояснил он.
Затем выдал каждому по лому и вывел наружу через запасную дверь туалетной галереи.
Слегка морозило, и после душной учебной комнаты, воздух был вкусен как дюшес. Над нами полыхало прекрасное в своем безумии полярное сияние. Мы задрали головы, но Рязанов поторопил нас:
– Ещё насмотритесь, тошнить будет. Бессмысленная игра природы.
Впрочем, было видно, что ему сияние нравится тоже.
Рязанов, прокладывая дорогу по колено в снегу, подвел нас к тыльной, глухой стенке туалета.
– Вот она, шахта алмазная, – сказал он сказочным голосом. – Навались!
Мы навалились и откинули навзничь деревянную стену. Призрачный электрический свет северного неба осветил шесть ржавых бочек. Все бочки были здорово помяты. Над каждой угадывался нимб очка.
– Тут высшее образование не нужно – утешил нас сержант, – ва́лите бочку, выкатываете по снежку подальше в тундру. И ломами её, ломами по бокам! Оно замёрзлое и отскакивает. Вот и всё. Переворачиваем бочечку, алмазы пламенные высыпаем, и бочку ставим взад, под её очко родное. Вперед, арлекины. Приду – проверю.
И ушёл, сука…
Для начала мы, конечно, перекурили, усевшись ватными штанами прямо в сугроб.
Потом Панфил прочел нам стихи.
…Я вскормлен был бычками остановок
И вспоен был портвейнами подъездов.
Я был далек от всяких группировок,
Материалов не читал о съездах.
Аполитичен был и равнодушен
И беспартиен всей своей основой.
Но я всегда, всегда хотел разрушить
Мир старый. И не делать мира новым.
Кому какое дело? Я свободен
Жить так, как я хочу и понимаю.
Но что-то постоянно происходит
И что-то постоянно отмирает.
А нового не видно и в помине
Глас Божий слился с голосом народа
И тонет хор в торжественном «амине»,
Но он уродлив, словно Квазимодо.
Химера бытия нас манит дальше.
У всех есть шанс. А у меня лишь случай.
Пойду вперед прямой дорогой фальши.
Для всех наверно это будет лучше…
– Хорошо, очень хорошо, – сказал вдруг Кролик.
– Куда уж лучше… – меланхолически отозвался Чучундра.
– Стихи понравились? – ревниво спросил Панфил.
– Категорически настаиваю, что хорошо! – подтвердил Кролик. – Просто прекрасно, что нас призвали осенью. А если бы весной? Оно бы было, страшно сказать, не замёрзшим.
– Может летом его и не чистют, – включился вдруг в разговор проснувшийся от морозного воздуха Батя.
– Конечно, не чистят. Солдаты ведь летом и не гадят, – внес свою лепту Джаггер.
Мы могли бы еще долго обсуждать свойства зимнего и летнего продукта, но нужно было завершать еще не начатое. Дело спорилось в неумелых наших руках. Мы опрокидывали рыжие бочки, выкатывали их, прокладывая широкие автобаны в пушистом снегу.
Затем лупили ломами со всей дури, чтобы мерзлая субстанция отскочила. Высыпали алмазы, которым суждено было дожить лишь до весны.
Часа через полтора алмазные копи опустели. Мы отошли в сторону, отыскали чистый сугроб и завалились перекурить.
– Послушайте, – сказал Панфил. Он приподнялся из сугроба, широко размахнувшись, отшвырнул окурок, и объявил: – Ещё стихи!
…Черт возьми! Мы увидим небо в алмазах,
Отречемся от глупых, наскучивших сказок.
Разбредёмся по свету мы в поисках правды,
А мешать нам, прошу вас, не надо, не надо.
Мы уже изменились и изменимся больше.
Жизнь устроим красивей, счастливее, дольше.
Нам нельзя помешать – будем яростно драться,
И цветы у нас будут зимой распускаться.
Остановим планету – надоело вращенье,
Сменим зиму и лето на период весенний.
Установим диктат любви, веры, надежды.
Дураков – дураками оставим, как прежде.
Если взяться сегодня, решительно, сразу —
Это будет! Но главное – небо в алмазах!
– Что это за небо в алмазах такое? – возмутился Батя, – в дерьме мерзлом что ли?
– Придурок, – ласково сказал Чучундра, – это же «Дядя Ваня».
– Какой такой Дядя Ваня? – совсем обалдел Батя. – Замполит наш?
– Сам ты замполит, – обиделся Панфил. – Это Антоша Чехов.
– Какой «Антоша», – Батя начал сердиться не на шутку. – Чучундра сказал «Ваня». Что вы меня путаете…
– Батя, Бог с тобой, ты же Митрофанушка…
– Ну вот, тля, еще Митрофанушку каково-то приплели. Вы сами, придурки, ни одного имени запомнить не можете, только ржете надо мной. А у меня голова все помнит, как телефонная книга в сельсовете.
– Батя, притушись, – примирительно сказал Панфил, обнимая коротышку за плечи. – «Дядя Ваня» это пьеса такая, Чехов её написал, у меня матушка в ней играла, она ж актриса, а я маленький на репетициях сидел, вот про небо в алмазах и запомнил.
– Ты вообще, Батя, книжки читал? Ну, кроме телефонной, из сельсовета? – спросил Кролик.
– Я чё, дурак? Ясно дело читал, – опять рассердился Батя. – Толстого читал. Льва Николаича.
– И что тебе запомнилось из прочитанного?
– Лев и собачка! – отрезал Батя.
– Ты, Батя, в библиотеку сходи, – порекомендовал Джаггер, – если ты сержанту скажешь, что в библиотеку хочешь, он тебя точно отпустит. За руку отведет. Сперва в санчасть, а потом в библиотеку. Если фельдшер Аркаша скажет, что ты башкой не съехал.
– Схожу, – уверенно вдруг ответил Батя, – читать умею не хуже вас. Вы все равно только ржете, а мне дома читать некогда было. Я до армии гегемоном был. Нам так председатель объяснял…
…Знал бы Джаггер к чему, в конце концов, приведет его добрый, в общем-то, совет сходить в библиотеку… Но об этом немного позже.
11
…Даже добыча алмазов, даже хождение дневальным по мукам не могут сравниться с кухонным нарядом.
Кухня – это чужая территория. Там опасно все. И если в учебке основное время нас драконят всего двое сержантов, закидоны которых мы выучили уже наизусть, то на кухне царствуют чужие деды и помазки, не ведающие пощады, как янычары.
Гуси на кухне передвигаются только бегом. Перед нарядом нас переодевают в старую форму, которую не жаль измухрыжить и изгваздать. Нужно обслужить завтрак, обед, ужин и чай с бутербродами для ночной смены.
Посуда солдатско-тюремного образца. Это миски и ложки из металла будущего, то есть из проклятого алюминия. Тот, кто хоть раз пытался отмывать алюминиевую посуду от жира, понимает, что я имею в виду.
Вилок и ножей нет. Вилкой солдат может выколоть глаз товарищу. А что он способен сделать ножом – о таком лучше даже не думать. Радуют кружки. Они железны, увесисты и покрыты облупленной эмалью. Мыть их довольно легко.
Посуды хватает только на одну смену. В начале наряда необходимо пересчитать количество мисок, ложек и кружек. Если хотя бы одной недостает, нельзя принимать наряд. Нужно доложить дежурному по кухне прапорщику.
Но это в теории. Попробуй, не прими наряд, когда почти пятьсот голодных солдат начнут занимать места за столами. Мисок и ложек все равно не хватает, потому что их беспрерывно растаскивают старики, устраивающие небольшие пиршества в ротах по вечерам. И конечно, никому не приходит в голову вернуть потом эти миски в столовую.
Фокусы, достойные Акопяна старшего, исполняются нами, чтобы сдать и принять посуду по счету.
В сущности, кухонные наряды беспрерывно обманывают друг друга с количеством посуды. Здесь все против всех.
Некий порядок умудрился внести Чучундра, который предложил безналичный расчет.
Дескать, сегодня у нас не хватает тринадцать ложек. Ладно, мы вам должны. Вот расписка. А завтра или послезавтра у вас не будет хватать пятнадцати. Делаем взаимозачёт и вы нам должны только две.
Все мисочно-ложечные долги писались на бумажках, как при игре в карты без наличных, а потом использовались в качестве твердой валюты.
Например, расписка на тридцать недостающих ложек спокойно менялась на банку сгущенки или две пачки беломора. Пять мисок шли за малый цибик чая со слоном.
Некоторые наживали небольшие состояния.
Биржа рухнула, когда новый начальник столовой, старший прапорщик Голудайло заказал новую посуду в количестве, многократно превышавшем необходимое.