На столах, опять же, железные устройства, видимо приемники. Видны шкалы, кнопки, ручки-верньеры и прочая символика и атрибутика.
На одной из стен – огромная, метра в три, карта северного полушария. Вид такой, как если бы вы посмотрели на глобус сверху, со стороны северного полюса.
За столами располагалась дежурная смена. Трое помазков, каждый за своим постом. На головах наушники, в пепельницах дымятся папиросы. Два стола пустовали.
– Вот, молодых вам привел, этих орлов обучать будем, – он толкнул нас с Кроликом вперед.
– Кто такие? – поинтересовался помазок с чубчиком.
– Этот – художник, будет вместо Вангога. Этот – техник-самоделкин. А это повар, но он за пост не сядет. Так что на БД только двое пока зайдут.
– Всю дорогу шесть-через-шесть, – горестно воскликнул владелец чубчика. И отвечая на какую-то команду из ГГСки, завертел под столом железное колесо, защелкал кнопками и произнес в микрофон, торчавший на черной ножке прямо из наушников, – Саня, возьми на тридцать пять, континент.
– Пошли дальше, потом разберетесь что к чему, – сказал наш проводник.
Он показал нам еще два зала поменьше, но с такими же аппаратами.
– Эти посты разворачиваются в случае больших учений. Ну, или если война. Может, ещё поучаствуете, – обнадежил нас Бес.
Потом был еще один запасной зал, без аппаратуры. Две мастерских, набитых всякой технической всячиной и инструментами. Маленький склад, также заполненный всевозможным необходимым барахлом военного назначения.
Миновали кабинет командира Первой Площадки майора Пузырева. За дверью раздавалась тихая матерщина и бульканье.
Посмотрели уважительно на комнату ЗАС (Засекреченная Аппаратура Связи). Глухая бронированная дверь, снабженная тремя кодовыми замками и двумя печатями, внушала тревожное почтение.
Мы спустились в полуподвал. Там в свинцовых кожухах анакондами змеились черные маслянистые кабели. Там, подобно огромным веретенам, вращались в своих гнездах роторы пеленгаторов, приводимые в движение подстольными штурвалами боевых постов. Поднялись мы и на чердак, пыльный и загадочный, как все чердаки в этом мире. Выбрались на крышу, и заснеженная тундра ударила нам в глаза отраженным солнцем, ослепив на несколько мгновений.
– Пошли к Пузырю, – сказал Бес, – пусть на вас полюбуется. А то часа через два он уже и себя не узна́ет.
Майор Пузырев, невысокий, округлый, краснолицый и в меру выпивший, принял нас довольно равнодушно. Много вопросов не задавал. Кролика спросил только, понимает ли он в дизелях. У меня поинтересовался, умею ли я рисовать профиль Ленина. Толстому задал вопрос по технологии жарки сушеной картошки.
На этом скудное любопытство майора Пузырева было полностью удовлетворено.
– Завтра вы оба, кроме повара, заступаете на боевые дежурства в качестве стажеров. Через две недели лично приму зачет, – сказал Пузырь. – Кто сдаст – почет и слава, кто не сдаст – позор и кара. Кругом шагом марш.
После знакомства с командиром Первой, Бес привел нас в роту.
Каждый получил койку и тумбочку. Затем Бес проинструктировал нас.
– Слушайте, кексы. Нас тут постоянно двенадцать человек. Здесь не часть. Это Первая Площадка. У нас свои законы. Беспредела не будет. Но работают все. Молодые ходят дневальными и вся уборка на них. Старики решают все непонятки с командиром, включая залеты. Вся жратва, курево, чай и посылки делятся поровну. Если вас в части кто обидит, скажите нам, мы их порвем. Чуть что – орать – «я гусь с Первой Площадки», и никто вас не тронет. На БД ходим шесть-через-шесть. Мы закрываем постоянно три поста. Дополнительные берут прапора, но они, то есть, то нет. Значит, выходит так, что шесть часов боевое дежурство, потом шесть часов отдых, потом опять на дежурство. И так до дембеля. Рады?
Мы изобразили бурный восторг.
– А на тебе, – Бес повернулся к Толстому, – вся кухня. Готовить, убирать, накрывать. И хавчик для ночной смены заготовить. Начинай сегодня, мы уже месяц без повара, нашего Костю в дисбат отправили.
– За что же? – удивился Толстый.
– Дали ему стажера, чтоб подготовил смену себе. Прислали из поварской учебки какого-то чучмека. Костя ему: «Здравствуйте уважаемый!» А тот: «шурьпа!» Костя ему: «Пожалуйста, уважаемый!» А тот опять: «шурьпа!» Костя ему: «свари ты хоть оливье, хоть консоме какое-то, ребята есть хотят!» А тот как с цепи сорвался. Я, говорит, узбек-чучмек, один шурьпа-мурьпа варить умель! Ну, Костя взял поварешку подлинней, преподал чучмеку урок поварского искусства. Все показал… Читали, кексы, Евгения Онегина? Всё как там было. В смысле, и ростбиф окровавле́нный, и пирог какой-то там нетле́нный, и трюфель. Вот когда чучмек уже по состоянию был между пирогом и трюфелем, в кухню Пузырь и зашел. Чучмека убрали, а Костю в дисбат, – закончил свой рассказ Бес.
– Я хорошо готовить умею, – вытаращив глаза, страстно заявил Толстый, – я завпроизводством работал в вагоне ресторане на линии Красногорск-Москва. Мне бы только продукты.
– Что ты, кекс, какие продукты? – удивился Бес, – продукты мы раз в две недели получаем. Неделю назад как раз на складе были. Значит, почти все сожрали. У нас тут начальства мало. Следить некому. Неделю лопаем от пуза, неделю – как придется. А потом снова на склад. Но пару банок тушенки мы заныкали. А ты вечером нам картошечки поджаришь. Отметим это дело.
16
K вечеру, когда майор Пузырев отбыл в часть, все, кроме дежурной смены, собрались в кухонном домике. Не хватало ещё только Вангога, отправленного утром на работу в морпорт Тикси.
Майор Пузырев наказал вечного залетчика Вангога и наградил его паскудным дембельским аккордом – продал в рабство военным строителям. Теперь несколько оставшихся до дембеля недель несчастный Вангог каждое утро выезжал на попутке в порт Тикси и каждый вечер возвращался пьяный и страшно довольный жизнью. Предполагалось, что он там работает.
За длинным, покрытым прочным слоистым пластиком столом уселись Бес, Сизый, помазок с чубчиком по кличке Чебурген, наша троица и еще двое незнакомых нам гусей, переведенных вчера на Первую Площадку из другой части. Звали их Станиславский и Царь Додон.
В Техздании двое опытных помазков Хилый и Блюм закрывали вдвоем три боевых поста.
Посреди стола царствовала гигантская сковорода паровозного чугуна и такой же тяжести. Груда жареной картошки с тушенкой дымящимся вулканом прижимала ее к столу. Изысканный салат из соленых огурцов и сырого лука благоухал райским садом.
Видно было, что Толстый постарался на славу. Он не мог усидеть на месте, поминутно вскакивал, переставлял миски, перекладывал ложки, предлагал посолить и поперчить, в общем, создавал уют.
Бес водрузил на стол большой красный огнетушитель.
– Шампанское «Тундра» – объявил он, свинчивая осторожно пробку.
Огнетушитель злобно зашипел, словно тысяча злых котов и испустил аромат свежей браги.
Первым делом Бес и Сизый отправили с Толстым в Техздание долю Хилого и Блюма. Отложили порцию для Вангога.
Затем Сизый, подняв кружку браги, произнес короткий стихотворный спич.
– Служите, гуси, как мы служили. А мы служили, не тужили.
И немедленно выпил.
Банкет начался.
Мы принялись таскать горячую картошку прямо со сковороды, время от времени остужая ее бражкой. Тосты были довольно однообразны и прославляли в основном воинов Первой Площадки.
Хмель начал согревать нас, и мир вокруг заметно потеплел и окрасился в нечто розовое, помимо вечного хаки.
Мы познакомились с прибывшими вчера гусями.
Царь Додон, низенький, раскосый, с непроницаемым лицом юного Будды, оказался представителем маленькой, но гордой северной народности и специалистом по засолке рыбы и установке песцовых капканов.
Станиславский, юноша бледный со взором горящим, был настоящим театральным режиссером. Призванный в армию в день получения диплома, он не успел еще потрясти мир искусства ни одной постановкой, но исполнил главную роль Маугли в выпускном спектакле.
Додон и Станиславский познакомились вчера, прибыв на Площадку, и с тех пор не могли наговориться. У них явно имелось, что поведать друг другу. Это было похоже на диалог жителя Венеры с обитателем Марса, если бы, конечно, судьба забросила их на Землю.
– Я в школе-интернате в телевизоре Большой театр видал, Москву видал, Брежнева, Андропова, Пугачеву, всех видал, – говорил Додон, – а ты что видал?
– По телевизору и я все видел, – отвечал Станиславский, – и оленя, и тюленя, и пургу.
– Нет, – подумав, сообщил Додон, – пургу в телевизоре видеть нельзя. Пургу только понять можно…
– Эй, Станиславский, изобрази что-нибудь, – попросил Бес, которого начал утомлять процесс конвергенции двух культур.
Уговаривать Станиславского не пришлось.
Он вскочил на лавку, глаза его сверкнули каким-то животным блеском. В правой руке вспыхнул бледным серебристым огоньком кухонный нож. Станиславский описал клинком изящный полукруг и закричал:
– Мы с тобой одной крови, ты и я! Где ты, Багира?
Мы захлопали, а Чебурген крикнул: «Браво!».
Воодушевленный Станиславский продолжил:
– Я принес Огненный Цветок! Где вы, братья-волки? Где ты, старый Балу?
– Я здесь, – раздался снаружи хриплый голос.
Балу говорил откуда-то снаружи. Мы повернулись в сторону звука. В форточке маячила довольная физиономия вечно пьяного Вангога.
– Я-то здесь, а вы, я смотрю, пьете тут, суки, без меня…
– Что случилось? – удивился Сизый.
…А случилось вот что…
Вангог, отправленный на работу в порт Тикси, прибыл к военным строителям вовремя. Опохмелившись со стройбатовцами, принялся работать с огоньком на разгрузке склада. Менее чем через час украл ящик сгущенки и самовольно покинул место работы. При попытке загнать сгущенку гражданскому населению, познакомился с Зиной, женой мичмана.
Мичман же, очень кстати, находился в служебной командировке, и Вангог был приглашен Зиной к ней домой для рисования ее портрета.