Станиславский слушал все подряд.
– По оперативным данным, сегодня вечером начнутся тактические учения европейской группы авиации НАТО, – сообщил майор Пузырев, построив нас в Техздании. – Приказываю: посты развернуть и усилить. Смены продлить до двенадцати часов. Не посрамите, сынки!
И прослезился…
– Не посрамим, товарищ майор! – ответил за всех Чебурген, мечтавший получить хоть какие-нибудь лычки.
Мы начали смену. Я сидел за своим постоянным вторым постом. Кролик занял третий, Чебурген и Царь Додон соответственно четвертый и пятый дополнительные. На первый, основной пост, уселся прапорщик Самородко по кличке Золотой.
В пеленгации он смыслил не очень, но вид имел лихой и бесшабашный, словно тоже говоря: «Не посрамим!».
В эфире было тихо. Изредка выходили на связь наземные станции, пеленги которых мы знали наизусть.
– Хорошо сидим, – сказал Кролик. И сглазил, потому что тут все и началось.
Разом вышли в эфир станции начальников штабов. Дали первые рапорты транспортники. Чередой пошли доклады истребителей-бомбардировщиков и дозаправщиков. Небо над Европой закипело.
Мы начали потеть. Команды со Второй Площадки шли ежесекундно. Микрофонщики швыряли нам частоты, как жонглеры мячики. Мы возвращали им пеленг за пеленгом.
Начались доклады о дозаправке в воздухе. Супостаты тренировались всерьез.
– Во Франкфурт они пойдут, там у них полигоны для бомбометания, – сообщил нам опытный Чебурген.
Вокруг постов слоями плавал сизый папиросный дым. Зелеными пятнами в полумраке светились окна осциллографов. Стоял ровный шум, сотканный из обрывков английской речи, команд микрофонщиков, наших пеленгов и гудения аппаратуры.
Героическую симфонию затейливо пронизывал лейтмотив в сольном исполнении прапорщика Самородка, который поддерживал нас морально, вычурно матерясь. Словом, атмосфера была дружная и боевая.
Но вот самолеты начали давать рапорты о завершении бомбометания и возвращаться на базы. Мы пеленговали их азартно и зло, с таким чувством, которое видимо, бывает только на настоящей охоте – желанием не дать уйти зверю.
Главная часть учений завершилась, эфир снизил активность.
Нас сменили, и мы отправились отдыхать с ощущением честно выполненного долга.
Часа через четыре нас разбудили вопли майора Пузырева.
– Что случилось? – удивился я.
– Без понятия, – ответил Кролик, торопливо застегиваясь.
– Однако сердится командир, – невозмутимо заметил шустрый Царь Додон. Он успел одеться раньше всех.
– Пузырь не сердится, он просто охренеть в какой ярости, – пояснил нам Чебурген, знавший майора гораздо лучше нас.
Пузырь проверещал:
– Бегом в Техздание!
Мы побежали, а он за нами, не переставая кричать что-то нечленораздельное. В Техздании мы построились и сделали выражение лиц «готовы ко всему».
Майор Пузырев бегал перед строем, забрызгивая нас слюной. Постепенно из его воплей начали вылупливаться отдельные понятные слова, в основном: «ублюдки», «тупожопые макаки», «замполитово семя» и «дисбат».
Пузырь бил каблуками в паркет, словно танцуя чечетку, размахивал руками, выкатывал глаза. Вообще было впечатления, что он юродивый и вот-вот помрет от апоплексического удара.
Пытаясь как-то разрядить атмосферу, я прямо из строя спросил:
– Что случилось, товарищ майор?
Вопрос мой, в общем-то невинный, произвел действие прямо противоположное.
Пузырь затрясся уже совершенно непотребно, речь его спуталась окончательно и он, в полном исступлении, принялся нам швырять в лица какие-то бланки.
Это действие его как-то успокоило, поскольку он сумел довольно внятно прохрипеть:
– Сгною всех, сучьи дети! Вы что творите? Вы где пеленгуете, твари заморские?
Тут он снова задохнулся, а после, переведя дух, закричал:
– Это, мудилы хероголовые, засечки к вашим вчерашним пеленгам! Оперативники прислали. Посмотрите, сракопуталы, что вы напеленговали вчера к херам собачьим. Разойдись!
Мы дрожащими руками собрали бланки с пола и бросились к карте.
Картина получалась более чем нелепая. Судя по нашим пеленгам, бомберы НАТО вчера успешно сбросили свой адский груз на Москву и Московскую область.
– Не может быть, – прошептал побледневший Чебурген, – это что? Война?
– Нет, млядь, это не война, это ваши едрические пеленги! И твои, рядовой Чибурахин, в частности, – и Пузырь снова простучал по паркету злобную чечетку.
Чебурген встал по стойке смирно. Опустил очи долу. Всем своим видом изобразил раскаяние и горькую печаль.
– Товарищ майор, – сказал он, – простите нас, пожалуйста, за то, что мы вас посрамили. Обещали не посрамить, а сами вот взяли и посрамили…
Я понял, что Чебурген не так прост, как кажется.
Пузырь от слов Чебургена прекратил свои пляски, подбежал к стальной аппаратной стойке, пнул ее дважды и скрылся у себя в кабинете, выбив дверью облако пыли из косяка.
Сквозь толстую дверь было слышно, как майор отворил сейф, звякнул чем-то стеклянным. Через пару секунд утешительное бульканье завершилось аккордом мощного, как орудийный залп, глотка и все стихло.
– Ничего, может быть это не ошибка, может быть просто предвиденье, – утешал меня по телефону Панфил. – Может, когда-то и правда, разбомбят они Москву, и все поймут, что вы так всех предупреждали. Плюнь на все, Бабай. Жизнь коротка, искусство вечно. Лучше послушай:
…Я счастлив своей любовью,
Я пьян этим пряным вином,
Я болен волшебной болью,
Я сплю удивительным сном.
Пришла, наконец, удача!
Нашел, что так долго искал!
Я пламя в ладонях прячу —
Пассат свистит в парусах.
И я, как Вселенная, вечен,
Душою владеет бес,
И давит сутулые плечи
Хрустальный купол небес.
А звезды! (сорвать бы штуку)
Сверкают сквозь сизый мрак,
Но лень протягивать руку —
Мне хорошо и так…
19
После неудачных учений майор Пузырев ввел режим репрессий и террора. Похоже было, что вздрючили его самого, и теперь он отыгрывался на нас.
Два-три раза в неделю Пузырь не отправлялся домой в часть вечером, а запершись в кабинете Техздания, постепенно набулькивался казенным спиртом.
Спирт выдавался для протирания аппаратуры и в реальной жизни заменялся вполне успешно бензином.
Зачастил к Пузырю и его постоянный коллега по пьянству, вечный капитан-техник Шурик Димедрол. Шурик имел дурную склонность разбавлять водку «колесами», за что и получил специфическую кличку.
Обычно Димедрол появлялся на Площадке только по понедельникам и исчезал после проверки аппаратуры. Теперь он синхронно с Пузырем возникал в Техздании в самые неподходящие моменты, и нам приходилось прекращать прослушивание музыки и вражьих голосов, чтоб ненароком не спалиться.
Димедрол, наклюкавшись халявного спирта в кабинете майора и закусив парой-тройкой таблеток, бродил с остекленевшим взглядом по аппаратному залу. Рассматривал бойцов, занятых пеленгацией. Время от времени он становился за чьей-нибудь спиной, и достав из потертой кобуры маслянистый ПМ, приставлял его к затылку и спрашивал всегда одно и то же:
– Хошь стре́льну?
Мы скромно отмалчивались. С Димедролом эта тактика работала лучше всего. Поиграв пистолетом, он успокаивался и возвращался к майору Пузыреву для продолжения банкета.
Как-то Кролик, не выдержав, посоветовал Шурику-Димедролу стрельнуть себе в голову.
– Я бы стрельнул, – ответил тот меланхолически, – да ничего не поможет. Меня вообще ничего не берет. Вот смотри…
Димедрол открыл панель ламповой стойки и взялся пальцами за клеммы. Было видно, что мелкие мышцы его рук начали слегка подрагивать. Больше не происходило ничего.
– Вот так всегда, – грустно сказал Димедрол, – двести двадцать вольт, пять ампер, и ничего… Так шо мне пистолет?
– Вы всё же попробуйте, товарищ капитан, вдруг разок да выйдет, – грубовато посоветовал Кролик.
Димедрол молча повернулся и отправился в кабинет Пузырева.
– Хоть бы он его там пристрелил, – пожелал Станиславский в закрывшуюся дверь.
Димедрол к пожеланию Станиславского не прислушался, и живехонький майор Пузырев трижды в неделю устраивал отдыхающим сменам химические учения.
Вместо того, что бы спать после шестичасового боевого дежурства, мы по команде пьяного майора напяливали противогазы и натягивали ОЗК – общевойсковой защитный комплект, представлявший собой тяжелый костюм из вонючей, сдобренной тальком резины.
Пузырь, очень довольный, покачиваясь, созерцал это представление с секундомером в руке.
Когда мы заканчивали и выстраивались, похожие на инопланетян, майор щелкал секундомером и сообщал:
– Зачет по последнему. Не уложились. Отбой.
А как только мы разоблачались, он, не давая передышки, вновь командовал:
– Химическая тревога!
Майор явно беспредельничал, и на тайном Военном Совете было решено противодействовать методом итальянской забастовки.
– Ничего он нам, сука, не сделает, – заявил Бес, – нас и так не хватает. На губу отправить солдата – очередь два месяца. Отправит, ладно, так кто на пост сядет? Сам, что ли? Или Димедрола своего долбанутого посадит? Прапора ни за что не согласятся два поста закрывать одновременно. Им деньги за один платят.
– А если рапорт подаст, за невыполнение приказа? В дисбат идти, что ли? – встревожился Чебурген.
– А где здесь невыполнение? Мы все его приказы выполнять будем. Только очень тщательно, а значит медленно. Так что нету у этого козла метода против Кости Сапрыкина…
Мы злорадно рассмеялись.
Следующая химическая тревога выглядела примерно так: Бойцы, словно в рапидной съемке, медленно, плавно, красиво раскрывали противогазные сумки. Надевали маски на лица так, словно маски были отлиты из тончайшего хрусталя. С комплектом ОЗК обращались, как будто он мог взорваться от малейшего сотрясения. Все двигались, словно под водой.