Замполит приложил источник звука к уху, похожему на вареник. Передавали обычные новости. Правда голос диктора звучал как-то неофициально, и рассказывали в новостях нечто совершенно несуразное. Замполит, может быть, еще долго бы соображал, что к чему, но радио любезно подсказало:
– Вы слушаете радиостанцию «Немецкая волна».
Дядя Ваня побледнел. Прослушивание западных голосов, да еще и канун Великой Годовщины… Это не умещалось никак в замполитовой мягкой головушке.
Тут в микрофонном зале появился довольный, ничего не подозревающий Блюм.
– Здражла, тврщь майор! – развязно поприветствовал он застывшего соляным столбом замполита.
Дядя Ваня встрепенулся. Он все же сообразил, что большой бенц не нужен в первую очередь ему самому. Понятно и коню, что замполит, прошляпивший подобную антисоветчину и моральное разложение, станет главным козлом отпущения. Никто не поленится пнуть, а то и добить…
Не любят замполитов в войсках. Непонятно почему, но не любят. Дядя Ваня шум поднимать не стал, но не прореагировать не мог,
– Садитесь, рядовой, продолжайте несение дежурства по защите родины, – обратился он ласково к Блюму.
Блюм увалился в кресло, напялил телефоны и, услышав «Немецкую волну», только сейчас понял в какую задницу он въехал на полном ходу. Такие штуки могли кончиться очень нехорошо.
Замполит, слегка нарушая порядок несения боевого дежурства и воспользовавшись отсутствием в Техздании майора Пузырева, произнес воспитательную речь.
– Товарищи! – сказал замполит торжественно и проникновенно, как и учили его на спецкурсах, – товарищи бойцы! Братья и сестры. К вам обращаюсь я, друзья мои!
Все дежурные бойцы, сдвинув головные телефоны на одно ухо развернулись, пораженные, к Дяде Ване.
Такого от замполита слышать еще не приходилось.
– В канун Великого Октября, – продолжал замполит, – хочу напомнить вам о дедах наших героических, штурмовавших Зимний и об их сыновьях. То есть, выходит, об ваших отцах, бравших Берлин!
– Товарищ майор, у нас-то отцы, в общем-то, не воевали, – виновато сказал Блюм.
– Почему?
– Так это… родились поздновато… не успели, война закончилась…
– Ну да, ну да… Значит, тогда деды воевали, а прадеды что? Зимний штурмовали? А деды тогда что?
Тут Дядя Ваня окончательно запутался во всех этих отцах, дедах, прадедах. Ему казалось, что каждое поколение просто обязано что-то взять штурмом.
Наконец он справился с потоком поколений и перешел к главной мысли.
– Неважно, кто брал Берлин и штурмовал Зимний. Важно, что это все были советские люди. А нынче появляются те, кто словно не помнит об этом. О наших больших завоеваниях. На западе подняли голову ревизионисты, – замполит утер пот после сложного слова, – недобитые фашисты требуют пересмотра… И даже пытаются внедрять свои взгляды через клеветнические «голоса».
Тут он посмотрел на Блюма со значением.
– Так, товарищи, можно зайти чересчур далеко. Мы били фашистов в Испании, в Германии. А они подняли голову в Чили. И даже кое-где в Европе. А Европа очень близка, товарищи бойцы.
Страшно и невозможно представить что-то подобное при развитом социализме. Нельзя дать ядовитой гадине пустить ростки на нашей советской почве. Скажем же твердое «нет» западным, – тут он полез в карман за записной книжкой, открыл торопливо и прочел:
– ИН-СИ-НУ-АЦИЯМ! Вот так вот!
И посмотрел орлом, мол, каков я молодец.
Солдатам речь понравилась. Дядя Ваня отправился в роту, проверить, как художник, то есть я, справляется с наглядной агитацией и не дает ли слабину в смысле антифашизма.
На пороге ленинской комнаты замполит остановился и обеими руками взялся за косяк.
У стенда с цветными фотографиями членов политбюро, под портретом Ленина, стояла та самая ядовитая гадина, натурально пустившая мощные корни прямо в линолеум.
Молодой, красивый фашист в ослепительно черной эсэсовской форме повернулся к Дяде Ване. Фуражка с высокой тульей била в глаза зловещим черепом. Сдвоенные молнии сверкали в петлицах. На рукаве кроваво чернел паук свастики. Фашист вскинул руку в отвратительном нацистском салюте и закричал страшным голосом: «Хенде хох!»
Замполит сполз на пол. Он пожалел, что ходит без пистолета, но если бы был вооружен, то не знал бы, что лучше сделать, пальнуть в фашиста или застрелиться самому…
В глазах потемнело, варениковые уши Дяди Вани налились малиновым цветом и наполнились столь же малиновым звоном.
– Бездарь, упавший на мою голову! Проклятие Мельпомены! Сколько раз можно повторять, не «хенде хох», а «хайль Гитлер»! Можно хоть раз выучить текст!
Голос беснующегося Станиславского проник сквозь колокольчики в трепещущее сознание замполита.
– Не ори ты на меня, – огрызался голос Кролика, – я помню, что-то по-немецки нужно сказать… Зачем нужны эти подробности? Я вообще волнуюсь. Мне все кажется, что на меня дедушка смотрит. Через прицел… Ой, кто это лежит? Товарищ майор, что с вами?
Дядя Ваня пару минут отбивался от налетевшего эсэсовца, но потом пришел в себя окончательно и уселся на полу, свесив живот между ног.
Пес Курсант по старой памяти попытался игриво пристроиться к замполиту, но тот грубо отпихнул его утепленным сапогом, сказав, что фашизм не пройдет.
– Репетируете, значит? – спросил замполит с пола.
Мы, поднимая его за руки, закричали, что репетиции идут вовсю и концерт получится первосортный.
– Вы еще услышите, как прапорщик Самородко поет, – посулил льстиво Кролик замполиту, прижимая к груди черную фуражку с черепом, – это что-то божественное!
– Отставить божественное! – твердо сказал Дядя Ваня, окончательно приходя в себя. – Наш реализм должен быть сугубо социалистическим. В крайнем случае, краснознаменным. И никак иначе. Желаю творческих успехов, товарищи!
И покинул Первую Площадку.
25
…Перед концертом я встретился с Панфилом в чипке. Гуси его подразделения также прошли инициацию, получив по двенадцать волшебных ударов ремнем. Панфил успел привести в порядок форму. Теперь мы выглядели как два полноценных помазка. Ушиты, заглажены, с гнутыми бляхами и в разукрашенных валенках, словом, пара клоунов. Впрочем, тогда нам так вовсе не казалось.
Панфил был переменчив. Изменение статуса явно его радовало, и он то и дело расплывался бессмысленной улыбкой на пол-лица и сдвигал на затылок квадратную синюю шапку. Когда же мысли Панфила устремлялись к дому и ветреной подруге, на физиономию его набегала мрачная тень, и он делался похожим на лорда Байрона.
Я не преминул поделиться с Панфилом этим наблюдением.
– Еще бы ногу тебе сломать, чтоб хромал, как лорд, – от души пожелал я.
На это Панфил нелюбезно срифмовал «Байрон – Ху… ймон» и попросил меня помолчать.
– А поскольку ты, Бабай, молчать не можешь, то лучше я тебе почитаю, а ты послушай, – строго сказал Панфил, и прочёл:
Знаешь, я ведь когда-то
Верил в то, что она существует.
И про тех, кто не верил,
Говорил, что ничтожны они.
Получилось нескладно —
Хоть искренне каждый рискует,
Риск оправданным не был,
Я рискнул – и сгорел от любви.
Как слепой я,
Что кожею чувствует солнце,
Но не может увидеть —
Такой невесёлый пример.
Надо мной
Монумент
Из начищенной новенькой бронзы —
«Был уверен и предан,
и за это он в муках сгорел».
Так мы все – мотыльки,
Жизнь, схватив, что подарена на день,
Бьемся в стекла,
И манит нас пламень в ночи.
Обессилев совсем
До того, что ожог лишь приятен,
Мы сгораем на свечках веселых —
И всё тут!
Кричи иль молчи…
…Торжественная часть началась сразу после ужина. В актовый зал клуба были согнаны все свободные от смен. Первые несколько рядов занимали офицеры и прапорщики с семьями.
Парадная форма празднично попахивала нафталином, наградные планки топорщили кителя. Толстые, выкрашенные в блондинок жены, с вышедшими из моды халами на головах, располагались по правую руку. Худосочные, прыщеватые дочери – по левую.
Сыновей у офицерского состава не наблюдалось. Казалось, что советское Заполярье каким-то волшебным образом борется с естественным воспроизводством офицеров после того, что они с ним сделали.
Солдаты начинались ряда этак с шестого-седьмого. Здесь стоял густой запах гуталина. По случаю праздника все были переодеты в парадную форму. Валенки к ней, к сожалению, не относились, а сапоги приходилось чистить.
На сцене над красным саркофагом стола, увенчанным несвежим графином, возвышались: командир части полковник Максаков, замполит Дядя Ваня и комсорг цыган-лейтенант Гриша. На лице полковника Максакова застыло выражение тихого отвращения. Он словно говорил: «Боже, где уже моя пенсия?». Замполит и комсорг излучали служебное сияние. Дядя Ваня улыбался скупо и мудро, а Гриша откровенно и задорно, как хорошо наевшийся конь.
Замполит проговорил примерно полчаса, а потом полковник Максаков толкнул его локтем в бок, и было объявлено о начале праздничного концерта.
– Сейчас ребята покажут! – гордо шепнул Дядя Ваня на ухо Максакову.
И мы действительно показали.
За кулисами, пока убирали кумачовый стол, освобождая сцену, Панфил потянул меня за рукав.
– Позови Кролика, – сказал он, – у нас есть выпить.
Кролика уговаривать не пришлось. Мы нырнули вслед за Панфилом в пыльную кладовку, где хранились музыкальные инструменты.
Группа «Странники» в полном составе уже была там. Джаггер, успевший слегка тяпнуть, закричал:
– Сюрприз! – И извлек из-за большого барабана, слегка запыленного Батю.
Батя улыбался довольно, но в его улыбке недоставало уже трёх зубов.
– Потери мирного времени, – туманно пояснил Батя.
– Ну, как ты?
– Весь автопарк на мне, можно сказать живу в гараже.
– Доволен?