– Панфил, что с чуваком, его нашли? – спросил я.
– Я слышу только доклады ретрансляторов, они проводят операцию на местных частотах и станциях, мощность маловата… Вроде пока не нашли.
Мне вспомнилось, что в книгах о войне, моряки и летчики, тонувшие в Северном море, умирали от переохлаждения в течение десяти минут. А еще чайки выклевывали им глаза.
– Ну, американец-то на плотике, авось отобьётся от чаек, а вот сколько он протянет в мокрой одежде? Там хоть и не мороз, но тоже зима. И наверняка есть акулы…
Смены наши закончились, а пилота так и не нашли.
– Не повезло пацану, – резюмировал Панфил, – но они не сворачиваются, я слышу, ищут.
– Вот она, судьба солдата в Америке, – ответил я.
Постепенно затихал эфир над Континентом. «Стратофортрессы» вернулись на базы.
Учения «Глобальный Щит-85» завершились.
Тогда мы еще не знали, что это был последний «Global Shield» в новейшей истории. Больше подобные учения не повторялись ни разу.
Панфил не был бы собой, если бы не прочел чего-то новенького.
…От Цезаря до наших дней!
Я посвящаю строки эти
Всем дуракам на этом свете,
Повинным в глупости своей.
Они везде, их слишком много,
Творят гнуснейшие дела,
Но их империя сильна,
И нечего пенять на Бога.
Мы их как кроликов разводим,
Хоть надо б их перетопить,
Иль ум свой собственный пропить —
Так сами в клан их переходим.
Они обсели окна наши —
И выставляют свой изъян,
Напоминают обезьян,
А мы на них все сеем-пашем.
Быть может, все наоборот?
Мы – дураки, они – сократы.
Но, несмотря на все дебаты,
Война по-прежнему идёт.
Меня мутит от глупых рож.
Всю жизнь, мгновенье за мгновеньем,
Я истреблял с остервененьем
Всех тех, кто был на них похож.
А нынче прекращаю бой,
К чему опять махать руками.
Я лишь смеюсь над дураками,
Они ж – смеются надо мной.
И сразу же ещё:
…Ах, не нужно лишних слов!
Грубо, пошло, зримо, вязко.
В ожидании развязки
Я повеситься готов.
Я в судьбу готов поверить,
В бога, в черта, в НЛО.
То, что было – всё прошло,
Жизнь линейкой не измерить.
К схватке вечно не готов,
Я – не я, и хата с краю.
Постоянно забываю,
Что для вас уже не нов…
Утопить бы всё в вине,
Притерпеться. Сердцу больно…
Облегчит его невольно,
Лишь признание в вине.
Ах, не нужно лишних слов…
28
Джаггер позвонил, когда я был дежурным по роте и разъяснял дневальному гусю технологию чистки раковины кирпичом. Лекция было чисто теоретическая.
Дело в том, что месяц примерно назад, еще до Нового года, наша часть и Первая Площадка, разумеется, готовилась встретить Московскую комиссию.
Офицерье наше, в предвкушении Большого Пистона, вилось мелкими бесами и доставало нас не на шутку.
За сутки до прибытия комиссии с генерал-лейтенантом во главе, вся воинская часть, наша Первая Площадка и рота, естественно, были вылизаны языком и протерты чистой ветошью.
Сверкало абсолютно все, что могло сверкать, а остальное было покрашено в хаки или затянуто кумачом, или на худой конец прикрыто портретом Ленина. Деревянные части интерьера обожгли паяльной лампой и покрыли лаком.
Я, по своему обычному счастью, оказался дежурным по роте в эти сутки. Мой дневальный гусь жужжал пчелой, и труд его принес заслуженные плоды. Рота блестела, как операционная.
Телефоны звонили непрерывно, докладывая о перемещении комиссии.
В роту залетел вспотевший прапорщик Самородко, назначенный Пузырем бдеть за санитарным состоянием роты перед проверкой.
Самородко аллюром процокал по всем помещениям, заглянул за экраны батарей отопления в ленинской комнате, куда мы обычно, от лени, бросали окурки. Прошелся белым платочком по плинтусам и выключателям и остался доволен.
– Молодец, дежурный, – похвалил меня Золотой, – выношу благодарность тебе лично и дневальному. Можете, гады, когда хотите.
– А! Умывальник, забыл.
Да! Несмотря на то, что сортир наш был холоден и неуютен, сливаясь, так сказать, с природой и погодой, отдельная умывальная комната располагалась в роте.
Это была крохотная каморка метр на метр, прятавшаяся за свежеокрашенной дверью недалеко от тумбочки дежурного. Внутри имелся медный кран, плевавшийся в любое время года ледяной водой, чугунная облупленная раковина, а под ней цинковое ведро, опорожняемое, по мере необходимости, прямо за угол.
Еще можно добавить, что медный кран, начищенный до одури пастой ГОИ, натурально резал глаз желтыми протуберанцами в свете тусклой лампочки. Оцинкованное ведро было новехоньким и радовало наблюдателя морозными узорами гладких боков, навевая мысли об утре в деревне.
Раковина же несколько проигрывала на фоне крано-ведерного великолепия. Чугун, выглядывающий сквозь дефекты эмали, благородно отдавал легкой ржавчиной.
– Нехорошо это, дежурный, – грустно сказал Самородко, – пытаясь отколупать ржавые чешуйки толстым ногтем цвета слоновой кости.
– Не очищается это, товарищ прапорщик.
– В армии все очищается. Даже совесть, – сказал известный на всю часть ворюга, и посоветовал: – Здесь кирпичом нужно чистить.
– Где ж его взять, товарищ прапорщик? Тундра вокруг…
– Где взять, не знаю. А чистить нужно кирпичом! Ясно?
– Так точно, кирпичом!
В это момент зазвонил телефон, и взбудораженный дежурный по части сообщил, что комиссия поехала по площадкам.
– Тут нам всем такой арбуз вставили! – порадовал дежурный напоследок.
Ясно стало, что комиссия серьезная.
В роту ворвался капитан Шурик-Димедрол, отправленный Пузырем проконтролировать Самородко. Шурик был трезв и зол с похмелья.
– Товарищ капитан, за время моего дежурства… – начал докладывать я, но Шурик только махнул рукой и побежал проверять порядок. Самородко поспешил за ним, а я следом.
– Хорошо, чистенько, хорошо, чистенько, – приговаривал Шурик, заглядывая во все щели.
– Стараемся, товарищ капитан, – суетился Самородко.
Молодец, прапорщик! Все посмотрели? О, умывальник… рано, прапорщик, я вас похвалил. Что это на раковине?
– Товарищ капитан, это ржавчина! Она не отмывается…
– Прапорщик, вы что, млядь, не знаете, что в Советской армии отмывается все? Почему кирпичом не почистили? Что значит, где взять кирпич? Пойдите и принесите…
Хлопнула дверь, в роту вошел майор Пузырев.
– Товарищ майор… – начал я доклад, но Пузырь, отодвинув меня, сразу ухватил Шурика-Димедрола и обнюхал.
– Трезвый? Рота готова? Все проверил?
– Так точно!
– Если что не так, змей линялый, душу выну из тебя. За мной…
И Пузырь пошел по роте, трогая все белым платком. Шурик и Самородко потопали за ним, ну и я тоже пристроился из любопытства. К концу проверки платок майора Пузырева так и остался белым, что сильно его порадовало.
– Рады стараться! – гаркнули Шурик-Димедрол и Самородко в ответ на скупую похвалу майора. И поторопились, поскольку Пузырь отворил дверь в умывальник.
– Что это? – холодным голосом спросил Пузырь, и сам себе горько ответил: – Да это ржавчина! Ржавчина в моей роте?
– Товарищ майор, она не очищается!!! – закричали дуэтом прапорщик с капитаном.
Пузырь спокойствие утратил мгновенно.
– Вредители! Ржавчина у них не очищается! Может, она где-то в китайской армии и не очищается, а в нашей чистится очень даже хорошо! Кир-пи-чом! Исполнять!
И выскочил из роты, так хлопнув дверью тамбура, что единственная лампочка, освещавшая вход, погасла.
Прапорщик с капитаном бросились следом, и тут я услышал звук машины снаружи. Прибыла комиссия.
Я занял свой пост у тумбочки.
Вот бухнула первая дверь тамбура. Заскрипела и начала приоткрываться вторая. Из-за сгоревшей лампочки было довольно сумрачно. Невысокая, толстая фигура в шинели и папахе шагнула через порог.
Я вытянулся, бросил руку к виску и закричал, что есть мочи:
– Рота, смирно! Товарищ генерал-лейтенант! Во время моего дежурства никаких происшествий…
Тут я обратил внимание, что из-за спины генерала мне машут руками и делают таинственные, негодующие лица майор Пузырев, капитан Шурик-Димедрол и даже прапорщик Самородко.
Что не так? Я присмотрелся и разглядел, наконец, погоны генерал-лейтенанта. Им оказался самый обычный, хотя и московский, полковник. Более высокое начальство, видимо, уже отправилось в баню на банкет, а его, мудилу, послали проверять площадки.
Я не стал прерывать доклад и понижать офицера в звании. Московский полковник довольно улыбнулся.
– Вольно! Молодец, солдат, службу знаешь, – сказал он мне.
Я же, продолжая стоять смирно, ел его глазами, припомнив уроки Швейка.
Полковник царственно прошествовал в роту. Пузырь, ШурикДимедрол и Самородко уважительно приседая, шли за ним.
– А что так темно на входе? – спросил вдруг полковник подозрительно.
Пузырь посмотрел гневно на Шурика. Шурик на Самородко. А уж Самородко так злобно взглянул на меня, что я тут же ответил.
– Из соображения секретности, товарищ генерал!
– Ладно-ладно, хватит, – похлопал меня по плечу московский гость.
– Какого года службы? А почему до сих пор не сержант? – тут он укоризненно посмотрел на Пузыря. – Нужно поощрить бойца… Ну, майор, показывай роту.
Московскому полковнику понравилось всё. Он шёл впереди, крутя головой и радуясь, как в музее, а следом на полусогнутых от почтительности ногах двигались Пузырев, Шурик, Самородко и я в арьергарде.
Полковник остался очень доволен. К тому же, он не лез во все дыры, явно торопясь поспеть в часть на угощение и в баню. Пожал руки офицерам, похлопал по плечу прапорщика, показал мне большой палец.