– Жаль мне вас, смертные, а что делать, фак, коли нету в вас веры? – возглашал Малыш Чавес, примеряясь грозною десницей к тем, что были поближе. – Для вас же стараюсь, нечестивцы!
На этот раз мягкая комната не была задействована. Санитары-еретики навалились на Заместителя Бога, Посланца, Мессию, Малыша Чавеса и, вколов галоперидол в черную задницу, привязали его к кровати. Крепко! За четыре ноги! До утра! Аминь!
Весь этот бардак окончился на исходе ночи. Все это время в приемном покое тихо, покорно и вежливо дожидались меня двое: интеллигентный мужчина средних лет и юноша бледный с горящим, как и положено, взором. Похоже, сын. Свежезабинтованные предплечья юноши прорастали мелкими кровавыми цветами.
Я, будучи уже полуживым, вяло взял направление, пробежал глазами по диагонали, выцепил заветное словосочетание – «суицидальная попытка», понял, что юношу придется оставить в больнице и пригласил папу с сыном в кабинет.
– Здравствуйте, я дежурный врач, чем могу вам помочь, – пробормотал я ритуальную фразу.
– Здраштвуйте! Witam, panie, – с благородным шляхтецким акцентом ответил мужчина, – доктор, мы из Польши! Я – Юрек Заёба! А это мой сын – Бонифаций Заёба! Помогайте нам пошалуйшта, prosze pana!
Сон и усталость покинули меня одновременно с произнесением этих чудных имен.
Увядшее было мое настроение вновь расцвело пышным кустом чертополоха. Да-да, именно вот такой хренотенью и стоит заниматься всю жизнь. А чем же ещё?
– Садитесь, пан Заёба, – произнес я, – садитесь, поговорим…
Так выпьем, без выдумок, попросту за то, чтобы работа всегда была для нас праздником! Но чтобы, кроме праздников, бывали еще и выходные…
7. Иорданское крещение
Отшумел Новый год. Все меняется. Все духовнее и духовнее живет моя доисторическая родина. По зомбоящику наблюдал за крещенскими мероприятиями. Конечно, просто дух захватывает, когда видишь людей, прыгающих в прорубь. Я и сам в холодной воде купался, но вот так! Наотмашь, педипальпами об лед! Не знаю, не знаю… А у нас тут тоже, кто желает, едут на Иордан, окунаются, запасают там воду, хранят рубахи, побывавшие в воде Иорданской, обретают, так сказать, духовные богатства.
Но у нас хоть не так холодно, как на Руси!
Вот один знакомый, сопровождавший православных гостей, стал свидетелем сцены в автобусе, при поездке на Иордан на крещение. То есть, специально организованная поездка – покреститься, окунуться. У всех заготовлены рубахи, тара для воды, лица просветленные, глаза добрые. Молодой человек и тётенька.
Тётенька: – Молодой человек! Я извиняюсь… А ведь это моё место!
Молодой человек: – Почему же оно ваше?
Т.: – А мне тут удобно! Вставайте!
М.: – Ну дык и мне удобно!
Т.: – Что вы мне хамите?
М.: – Да ты сама хамишь!
Т.: – Да пошел ты на х…й, выблядок свинячий!
М.: – Да пошла ты сама на х…й, крыса старая!
Вот так благословили друг друга и поехали на Иордан.
Даже не знаю, наверное, нужно выпить за отпущение грехов…
8. Бутерброд профессора Поцтума
Уже написав название этой нелепой истории, я понял, что оно претендует, как минимум, на роман. Ну, типа «Голова профессора Доуэля», или что-то столь же интригующее. Выдохните. Интриги не будет. Все случилось просто и глупо. Впрочем, как и всегда в Дурдоме.
Профессор Поцтум, он такой, как бы описать-то… Он мужик здоровый, и еще его все время дергает. То глаз, то морду, дерг-дерг, тик у него, что ли? Он нам психотерапию читает, знаменитый психотерапевт. Одно меня смущает. Если бы, не дай бог, понадобилось мне к плечу чьему-то припасть, то уж к чьему угодно, только не к плечу, над которым физиономия его дергающаяся. Да седые волосы, вьющиеся из носу.
Еще у него рубашки всегда непонятно в чем. То есть понятно в чем, но я просто здесь об этом говорить не хочу. В кабинете он запирается и не открывает. А если поймать его нужно, ну, скажем, подпись его нужна, знающие люди советуют в засаде ждать, пока он в сортир не выйдет.
Как-то засел я его караулить. Как он в туалет вышел, я проморгал, а как он обратно пошел – так лучше бы и не видел. Идет профессор, дергается весь, из штанов туалетная бумага тянется, а рулон по полу катится неслышно так, тихо, словно во сне.
Он лекции читает студентам по веселенькой теме «Траур у народов мира». Интересно, конечно и поучительно узнать, как там всевозможные народы горюют. Профессор даже книгу про это написал. Обложка славная такая получилась, в тему. Гроб, африканский барабан и яранга.
Вот он приходит на лекцию, открывает свою книгу с гробом и ну читать:
– Бу-бу—бу, бу-бу-бу… траурные реакции… эфиопы… китайцы… бубу-бу… плачут… улыбаются… бу-бу-бу.
Дочитает главу и говорит:
– По-моему, моя лекция прошла ВЕЛИКОЛЕПНО!!!.
Ну, как-то раз один студент из местных, нахальных, и говорит ему:
– Профессор, я на ваши лекции ходить больше не буду. Книгу могу и в библиотеке взять. Дома прочитаю.
Поцтум на это совсем не обиделся и говорит:
– Надо же понимать разницу, когда вы сами читаете, и когда я вам читаю! Вот вы все, надеюсь, Гамлета читали, так? А если бы сам Шекспир пришел и вам прочел, тоже бы КРУТО было, а?
Итак, профессор Поцтум (прошу заметить, справедливо и по научным заслугам!!!) имеет у нас два кабинета. В одном, расположенном наверху, в приемном покое он трудится днем, а в другом, ночует раз в неделю, когда остается в Беэр-Шеве.
В этот раз Поцтум собрался остаться на ночь и, натурально, решил поужинать. Будучи человеком не только умным, но и практичным, он по телефону заказал сэндвич с доставкой. Уже через двадцать минут в холле Дурдома появился юный доставщик еды с мотороллером и, возжелав чаевых, вручил заказанный бутерброд профессору.
Поцтум немедленно уплатил положенные по счету тридцать пять шекелей, вознаградив доставщика нравоучением вместо чаевых и посоветовав больше внимания уделять образованию, нежели стяжательству.
Войдя в верхний свой кабинет, профессор секретировал слюну и неряшливо отъел половину сэндвича, решив дожрать остаток утром на завтрак.
Повеселев после экономного ужина, Поцтум завернул в бумажку полбутерброда и, ничего не подозревая, отправился спать в нижний кабинет – опочивальню.
Поздно вечером ночная уборщица, пожилая, чистоплотная грузинская еврейка, обнаружив какие-то объедки на профессорском столе, выбросила их немедленно в мусорный бак, вымыла кабинет и отправилась наводить порядок в других комнатах.
Утром случилось страшное. Поцтум, не найдя заветного полубутерброда на своем столе, поднял крик и вызвал охранников. Опасно побагровев и привычно брызгая слюной, он потребовал немедленно все разъяснить и призвать к ответу наглеца вора, посмевшего сожрать профессорский харч.
Он кричал, что за всю историю медицины вообще, и психиатрии в частности, подобные оскорбления не наносились никому, но он, Поцтум, этого так не оставит и найдет управу и на воров, и на бездельников получающих деньги за охрану.
В то же время, в лобби носилась заламывая руки ночная уборщица, прослышавшая уже о своем преступлении. На русском, грузинском и иврите бедная женщина громко проклинала злую судьбу и живописала своё будущее в самых ужасных красках. Несчастная пророчила себе арест, тюрьму, несмываемый позор (что, понятно, для грузинской женщины стократ хуже тюрьмы), увольнение с работы и голодную смерть восьмерых внуков.
Присутствующие при трагедии уже рыдали от смеха, а из профессорского кабинета гремел голос Поцтума, требующий полицейскую собаку и призывающий все казни египетские на голову бутербродных воров.
Уборщица была совершенно близка к обмороку, но вдруг лицо её просветлело и стало решительным.
– Да что же это я такое делаю?! За что погибаю?! – закричала она на трех языках, – Боже мой, мусор-то ведь еще не увозили!!!
С быстротой молнии и проворством юной серны, метнулась немолодая, грузная женщина к мусорному баку, открыла крышку, и шуганув собравшихся позавтракать крыс, извлекла со дна драгоценный бутерброд.
Обдула его бережно, утерла слезы горя, выделила слезы счастья и, придав лицу льстиво-торжественное выражение, впорхнула в кабинет профессора, неся перед собой сэндвич, как Сара первенца своего.
Увидев вожделенный бутерброд, Поцтум оторопел и целую минуту не знал что сказать, хотя такое, по чести, случалось с ним не часто.
Тем временем, уборщица с низким поклоном (исполать тебе, добрый молодец), подала профессору объеденный им и крысами бутерброд из помойки. И скромно сообщила, что вчера вечером, убоявшись порчи профессорской пищи от жары, положила сэндвич в холодильник, сохраняла его до утра в свежести и вот теперь с огромным почтением в сердце смиренно вручает его законному владельцу. Именно так.
Приятного аппетита!
Поцтум, не произнося ни слова, сладострастно вонзил зубы в бутерброд, и тут же лицо его стало разглаживаться и добреть на глазах. Проглотив, не жуя, последний кусок, он обратился к застывшей уборщице и молвил значительно и весомо:
– Спасибо тебе, добрая женщина, что сберегла мне завтрак, а то уж я было к стыду своему подумал про людей плохое… А теперь вижу, что все меня уважают и обо мне заботятся…
И нужно отметить, что никто из присутствующих не возразил профессору, поскольку, сказанное было чистейшей правдой. Ну, может быть почти правдой. Или полуправдой… ну, как полубутерброд…
В общем, мне ничего уже не остается, как только предложить выпить за то, чтобы нам всегда было чем закусить! Хотя бы бутербродом.
9. Второй отпуск Ёлкинда
Про то, как Ёлкинд сходил в отпуск первый раз, я уже рассказывал. Поэтому, поумнев, перестал выпускать его вообще. А он таскался за мной и клянчил голосом старого еврейского нищего:
– Доктор, ну што ви мине не отпустите, ну ви же можете на меня так положиться, как на себя самоё… Доктор, те лекарства, што ви мине даете, делают мне цорес, совсем нету ерекции. Ну поменяйте мине лекарство на што-то друго