– Ты хочешь сказать, что это меняет человека? Что месть изменит меня? – тихо спросил Марьян.
Его бутылочно-зеленые глаза оказались совсем рядом, и я почему-то не могла оторвать от них взгляд. Смотрела и смотрела, не отвечая на вопрос.
– Я об этом думал, – снова заговорил Марьян. – Думал с того самого момента, как прочитал новые пожелания, которые пришли на мой телефон. Думал, что старый Стефан всегда это знал, поэтому и старался уберечь правнука. То, чем мы занимаемся, меняет нас. Мы можем сколько угодно тешить себя мыслью, что мы – избранные, кланы Варты, защищающие мир от тьмы, но на самом деле опасны именно мы. Пока мы пытались охранять обычных людей от тьмы, тьма проникла в нас самих. И теперь надо защищать людей от Вартовых. От нас.
Я поняла, что его надо немедленно отвлечь от грустных философских мыслей. Сама я ни за что не желала погружаться в такого рода философию. Для меня все было просто – я спасала свою жизнь и защищала своих близких. Тогда, в прошлом бою с Григорием Лушей и Надией Совинской, я сражалась за свою сестру и подругу. Теперь вот пытаюсь выжить сама и помочь своему парню и другу. И больше никакой философии мне не нужно.
Потому я очень мягко взяла вторую руку Марьяна, осмотрела раны и открыла «Пантенол».
– От меня никого защищать не надо, – заметила я. – Я хорошая девочка, и все эти страшные тайны Вартовых меня не касаются. Но я не дам в обиду своих близких. Я сражаюсь за своих родных, и мне в этой войне все понятно. И просто так я не отступлю.
Марьян поморщился, когда мазь коснулась раны, и кривовато улыбнулся.
– Мне нравится твоя логика. Продолжай, – сказал он.
– А что тут продолжать? Матвей думает точно так же.
– Матвей не думает точно так же, – четко и жестко произнес Марьян.
– Откуда ты знаешь? – удивилась я.
– Матвей тоже сражается за то, чтобы не потерять самого себя. Он же Чугайстер, бешеный медведь, не забывай этого. Не думай, что твой Матвей – простой бывший школьник, которому прадед оставил несколько старых бус и тетрадей. Матвей несет собственное проклятие, и еще неизвестно, чем все это закончится.
– Ты сегодня какой-то пессимист, – ответила я. – Ворчишь, ничему не веришь. А ведь мы вышли победителями в ночной схватке.
– Мируся, ты иногда бываешь такой наивной, что хочется смотреть и умиляться, – устало выдохнул Марьян, вздрогнув, когда я стала накладывать очередной слой мази на обожженное запястье. – Вы с Матвеем не победили этой ночью. Вы просто уцелели. А братья Корсуненко не уцелели. Я убил их обоих, и это оказалось несложно. Думаешь, эти парни не хотели жить? Думаешь, они не были уверены в своей победе?
– Как ты их убил? – спросила я.
– Это был честный бой. Они напали на меня вместе с Орестом, но, когда я пронзил одного из братьев, Орест отступил и убрался вместе с Даниилом. Я прикончил второго брата и двинулся вниз, потому что дух Желанной уже овладел мной. Я ведь выполнил задание. Я погрузился в свое проклятие.
– А кто убил Михайлу Кобзаря?
– Даниил Совинский. И его сыновей ранил тоже он. Мальчишки не умели как следует держать меч в руке. Михайло думал, что выводит своих детей на простую прогулку в лес. Взял с собой термос с кофе, бутерброды в лоточках. Они шли по лесу, шутили и ели. И тут – Совинский со своим другом Орестом. Знаешь… – Марьян замолчал. Допил кофе, вздохнул. – Я все-таки добрался до компьютера отца в офисе клиники и раскопал, откуда приходили переводы. Из банка «Западный капитал». Я отправил запрос одному своему другу, он умеет добывать информацию касательно денежных переводов. И тот сказал, кому принадлежит банк. Я не удивился.
– За всем стоят Совинские. Соломия мстит за погибшего Григория. У нее ведь любовь к нему была. А ее отец желает власти. Все логично.
– Остается только узнать, где они прячут Желанную.
– И где похоронили Дарину Рыбалко. Родители должны получить хотя бы тело своей дочери.
– Должны, – согласился Марьян и устало закрыл глаза. – Черт, как же болит…
– Выпей таблетку.
– Боюсь. Ты ведь следующая в списке.
– С такими руками ты меня не убьешь.
Марьян усмехнулся и ничего не сказал.
Наконец обожженные ладони Марьяна были забинтованы. Я помогла ему умыться, стянула с него черную рубашку и предложила что-то поесть.
– Посмотри в шкафу, там должна быть чистая одежда, – попросил Марьян. – Достань какую-нибудь клетчатую рубашку.
– Штаны у тебя тоже грязные, – напомнила я, копаясь на деревянных полках шкафа.
Там, на этих полках, кстати, пахло полынью и домашней мятой и лежали стопки рубашек, футболок и маек.
– Джинсы тоже надо снять, – пробурчал Марьян, пытаясь расстегнуть пряжку ремня.
– Давай помогу, – предложила я.
Ремень расстегнулся легко, а когда я взялась за собачку молнии, Марьян усмехнулся.
– Не так я представлял себе этот момент, – проговорил он.
– А что, представлял?
– Конечно.
– Ну ведь еще будут другие возможности. – Я поняла, что краснею, и наклонила голову, пряча пылающие щеки.
– Стоит надеяться, – ответил Марьян, улыбаясь.
– Штаны и рубашку надо стирать. – Я схватила его вещи, пахнущие гарью и кровью, и кинулась в ванную, чувствуя себя смущенной первоклашкой.
– Да выкинь, – ответил Марьян. – У меня тут должны быть нормальные штаны в шкафу.
Я старалась не пялиться на его темно-синие боксерки. В конце концов, что я, парня в трусах не видела, что ли? Но любопытство все равно разбирало.
– Знаешь, я бы что-нибудь съел, а потом поспал, – крикнул Марьян из комнаты. – А все эти сцены со снятием штанов мы еще повторим. Но чуть позже, наверное.
– Конечно, позже. Когда на тебе будут более чистые штаны. И руки будут целы, – заверила его я.
В холодильнике нашлись лишь остатки нашего прошлого нашествия в хижину. Сыр, колбаса, три яйца и пакет с молоком.
– Будем пить кофе и есть сыр с колбасой, – сказала я Марьяну.
Тот зашел на кухню, застегивая клетчатую рубашку. Посмотрел на меня, потом приблизился и поцеловал.
– Знаешь, – тихо сказал он на ухо, – я тут подумал, что именно любовь к тебе позволяет мне оставаться человеком.
– Тогда ты должен любить меня очень крепко, – прошептала я в ответ.
– Так и будет, – заверил меня Марьян.
А потом мы пили кофе и завтракали. В домике наконец потеплело, и меня перестало колотить от холода и волнения.
– Нам надо поспать, – сказал Марьян, доедая сыр.
– Я бы не отказалась.
– Можешь лечь в комнате, а я устроюсь тут, на кухне, на диване.
– Лучше наоборот. Тебе нужен хороший отдых.
– Не возражай. Устраивайся, там свежее постельное.
Спорить мне не хотелось, я ушла в комнату и легла на большую кровать. Повозилась с подушкой, устраиваясь поудобнее, и уснула.
Мне снилась мать. Она была в домашнем халате и с пультом от телика в руках. Снилось, что я вернулась домой, зашла в коридор, а там меня поджидают.
– Где ты шлялась, негодница? – крикнула мать и, размахнувшись, стукнула меня пультом по голове.
– Ты же умерла, – проговорила я, удивленно таращась на нее.
– Не совсем! Я не умерла насовсем! Я еще жива, чтобы воспитывать тебя, дурочка! Зачем ты связалась с Вивчарами? Марьян убьет тебя, глупая! Прямо сейчас убьет! Уходи от них! У тебя есть своя квартира, иди домой! Ты поняла меня, Мирка? Иди домой!
Я проснулась от ее воплей, понимая, что внутри царит кромешный ужас. Перед глазами все еще стояло материно лицо – ее глаза, губы; я словно видела ее пальцы с кроваво-красными ногтями. Я встала, посмотрела на настенные часы с белым циферблатом – единственная черная стрелка намертво застыла на отметке двенадцать. И вдруг услышала шаги.
На кухне кто-то двигался. Бодро так и ловко шелестел пакетами, стучал чем-то и посвистывал. Но я была уверена, что Марьян спит. Он и спал. Свалился на широкой кровати рядом со мной, и мы оба отрубились, как пьяные ежики. Теперь он ровно дышал, прикрытый пледом, и – совершенно логично! – не мог ничем шелестеть на кухне.
Я обвела взглядом комнату в поисках кочерги, топора или хотя бы дубинки, но ничего такого не увидела. Кровать, стеллажи с книгами, комод. Никуда не годные часы на стене.
Надо хотя бы понять, кто к нам проник. Кто еще знал об этом домике в лесу?
Я осторожно выглянула в дверную щелку и облегченно выдохнула. У кухонного стола стоял Михаил и выгружал продукты из внушительного пакета. Яблоки, мандарины, печенье, колбаса, бананы, молоко и еще много чего съедобного.
– Привет, – тихо сказала я.
– Подумал, что вам надо что-то есть, – ответил он. – Сейчас уезжаю. Все в порядке?
– Все отлично, – ответила я.
– Если что-то будет надо, звони, – велел Михаил. – В городке все спокойно.
– И нет никакой паники в связи с гибелью людей в лесу? – засомневалась я.
– Даже в новости не попало. Вартовые умеют скрывать такие вещи. Все тихо и спокойно. Совинский об этом умеет позаботиться. Все, я поехал. Еда у вас есть, в доме тепло. Отдыхайте и не высовывайтесь. Пересидите пока, – велел Михаил и ушел, закрыв за собой входную дверь.
Я кинулась в коридор и задвинула внушительный железный засов на двери. Не хотелось, чтобы еще кто-то проник в домик, пока мы спали.
Засунула продукты в холодильник и наскоро нажарила гренок. Если добавить к этому бананы, йогурт и шоколад, которого Михаил навез целую гору, то вообще будет просто праздник.
Спать мне больше не хотелось. Мучили смутные подозрения, что снова приснится мать, или Григорий Луша, или еще какая-нибудь чертовщина. Потому я открыла банку йогурта, уселась за стол у окна и почувствовала, как мне сейчас не хватает моего телефона. Позвонила бы Матвею, спросила бы, как он там.
Марьян спал долго и спокойно. И я, слушая его дыхание, успела передумать огромное количество мыслей. О том, как мы с ним танцевали на выпускном – незабываемый момент, когда Тот, кто отвечал на мои вопросы, снял маску, и я увидела его лицо. Мое удивление, его улыбчивое спокойствие. Вспомнились наши милые свидания, разговоры, полное взаимопонимание.