– Они гниды.
– Что, прости? – изумилась Маша.
До сих пор ей казалось, что Ксения в Таволге занимает место сына полка. Сын полка не может приложить командира бранным словом.
– Гниды, – твердо и зло повторила Ксения.
Ее заостренное личико исказилось от ненависти, маленький рот сжался в красную линию. Пока Маша подыскивала правильные слова для вопроса, Ксения со всей силы пнула валявшийся на дороге камешек и проследила за его полетом прищуренными глазами.
– Так и отпинала бы их, – пробормотала она.
– За что? – негромко спросила Маша.
Ксения некоторое время шла молча, только сопела под нос.
– За то, что они бабушке наговорили, – сказала она наконец. – Бабушка плакала потом ночью. Твари.
Недоверие разбухало в Маше, точно губка, на которую все подливали воды. Наговорили Пахомовой? Здесь, в Таволге, где ей все уши прожужжали, как бережно они относятся друг к другу? И старуха плакала? Та самая, которая меньше часа назад хладнокровно пихала ее в спину, подталкивая к открытому люку? Высушенная до того, что в ней, кажется, и крови не осталось, не то что слез, а по венам течет медленная смола…
– В голове не укладывается, как такое могло произойти, – честно призналась Маша.
Ксения глубоко вздохнула.
– Ну, бабушка отругала их за музыку. Они очень громко включали радио, а там песни играли с матом. С самым настоящим матом, – сердито повторила она. – Бабушка позвала меня, привела к ним и сказала: если мои уши не жалеете, ребенка пожалейте. Марина ей ответила… – Ксения набрала воздуха и заговорила чужим высоким голосом: – «Это не ко мне вопросы. И кстати, не лапай статуэтки, котик. Тебя учили, что чужое без разрешения трогать нельзя? Тамара Михайловна, вы бы лучше за внучкой приглядывали, а не уши грели у чужого костра».
Насмешливый безапелляционный тон, брезгливость, которую Якимова не давала себе труда скрывать, – все это Маша явственно услышала в голосе Ксении.
Она, наконец, поняла, о чем идет речь.
«Дурные люди, если коротко сказать», – вспомнилось ей описание, данное Беломестовой.
Приятели, которых приглашала к себе Якимова и которые стали поводом для серьезного разговора на ее дне рождения, – после него Марина ушла в лес, обидевшись на соседей.
– Так это друзья Якимовой наговорили твоей бабушке гадостей?
– Угу. Корниловы.
Дорога вывела их на пригорок. С возвышения Маша увидела, как невдалеке среди редких сосен и бересклета синеет озеро – ровно такое, какое ей представлялось, окаймленное зарослями камыша и тростника, с ветхими мостками, спускавшимися к самой воде. По мере того как они подходили, все громче раздавалось лягушачье кваканье. Духоты, преследовавшей Машу в деревне, не осталось и в помине. Ветер гнал мелкую волну, на которой покачивались круглые толстые листья, словно вырезанные детьми аппликации, зеленые на синем, и ярко-желтые цветки кубышек.
Они спустились поближе к воде и расположились на траве. Маша предварительно прошла кругами, вглядываясь в землю.
– Что ищете? – полюбопытствовала Ксения.
– Хочу убедиться, что мы с тобой не окажемся на муравейнике.
– Муравейник мы бы сразу заметили! Он же высокий!
– Муравьиных троп тоже хотелось бы избежать. Я, честно говоря, терпеть не могу муравьев.
– У них попки вкусные, кисленькие, – поделилась Ксения.
На озере ее злость, так поразившая Машу, исчезла бесследно, от недавней вспышки гнева не осталось и следа. Девочка, ухмыляясь, наблюдала за Машей и небрежно отмахивалась от комаров.
Здесь было тихо. Во всех смыслах тихо. Даже мысли теряли яркость, постепенно уплывали в безмолвие, как облака за горизонт, и в голове оставался только ровный шум ветра. Лес смотрел в небеса голубым глазом озера. У листа кувшинки барахтался жук-плавунец.
– Вы крутитесь, точно собака перед тем, как лечь. – Ксению увлекла новая мысль. – А вы какой собакой были бы?
– Лабрадором, – сказала Маша, немного подумав. – Добродушный веселый простак, любит детей.
– Ну нет! Вы были бы этим, как его… Сейчас сама вспомню, не подсказывайте! А! Сеттером! Ирландским!
– Из-за цвета?
– Из-за толщины, – поправила девочка. – Они тоже плоские. – Маша засмеялась. – Ну, в смысле, тонкие! А вы поесть с собой случайно не взяли?
– Не взяла. Ты проголодалась?
– Не. Просто когда так сидишь, хочется что-нибудь пожевать! Вы «Смешариков» смотрели?
– Только первые сезоны. – Маша, подумав, легла на траву, запрокинула руки за голову. – Потом они перестали мне нравиться. Когда у них анимация поменялась.
– Мы их с бабушкой по телевизору смотрим. – Ксения тоже легла рядом. – Бабушка сначала ругалась, а потом стала смотреть со мной. И смеяться. Она со мной смеется. В правильных местах. Я смеюсь – и она.
Маша начала размышлять, как здорово дети умеют перепрыгивать с темы на тему. Только что говорили о собаках, и вдруг из ниоткуда появились «Смешарики»! Как это, интересно, связалось в девочкиной голове? Ведь не может быть, чтобы на самом деле само по себе, должна быть какая-то причина…
И вдруг поняла, что связь действительно есть. Что Ксения продолжает, в некотором смысле, рассказывать ей о бессовестных людях, которые довели до слез ее бабушку – бабушку, научившуюся вместе с ней смотреть «Смешариков», и не просто смотреть, но еще и смеяться в правильных местах. Это очень важно: когда обоим смешно от одной и той же шутки.
Маша приподнялась на локте.
– Ксень, что это за люди такие были, Корниловы?
– Муж с женой, – помолчав, сказала девочка. – На лицо вроде нормальные. Не сильно меняются, даже, может, совсем не меняются. – Эту фразу Маша не поняла, но переспрашивать не стала. – Готовят вкусно. Когда бабушка меня привела, у них мясом пахло! И пирогами! Я думала, меня угостят, – наивно призналась она, – а потом началось…
– Что они сказали бабушке?
Ксения сосредоточенно обгрызла ноготь на мизинце.
– Не хочу вспоминать.
– Ну и черт с ними, – согласилась Маша. – Они ведь больше не приезжали?
– Не. А Цыган, между прочим, до сих пор иногда хромает!
– Подожди, при чем здесь Цыган?
Ксения перевернулась на живот, с легкостью вывернула голову в сторону Маши под немыслимым углом. «Если бы я так сделала, у меня бы голова отвалилась. Вот же удивительный ребенок. Не шейка, а стебелек».
– Они к вечеру напились пьяные, – пояснила она, – и пошли бить бутылки о столбы. Бабах! Бабах! Стекла была вот такая куча. Оно острое, а там постоянно Цыган гуляет! Я раньше тоже бегала босиком, меня бабушка за это ругает. Мама привозила кроксы, у них цвет такой классный, оранжевый, только я их не люблю, они с ноги слетают. А со шнурками возиться – фуууу! Мы с бабушкой купили на рынке сандалии на липучках, я из них уже выросла, пальцы торчат. Но они все равно самые удобные! А Цыган порезал лапу, когда бегал по осколкам, прихромал к Валентину Борисовичу, бедняжечка, а тот пошел к Дораде…
– К кому?
– К Полине Ильиничне, – исправилась Ксения. – За ним кровь оставалась в песке, я видела! Целые блюдечки крови. За Цыганом, в смысле. Пришлось везти его в Вязьму, в ветклинику, чтобы зашить лапу. Подушечки!
Она снова перекатилась на спину, подняла руку и показала на собственной ладони, в каких именно местах накладывали швы бедному Цыгану.
– Я его потом на руках переносила через каналы на торфяниках, – похвасталась она. – Чтобы Цыган не прыгал. Ему нельзя было давать серьезную нагрузку на лапу. Так ветеринар сказал.
– Неужели ты тоже ездила в ветклинику?
При всем желании Маша не могла представить, чем могла бы девочка ночью помочь взрослым. Ксения производила на нее впечатление разумного и развитого ребенка. К тому же Тамара Михайловна привлекала внучку ко всем домашним делам. У Маши не было сомнений, что Ксения способна справиться с хозяйством на порядок лучше нее самой. Пахомова не делала никаких скидок на то, что девочка должна заниматься и вовремя сдавать зачеты, – на учебу Ксении время выделялось по остаточному принципу. Маша подозревала, что в глубине души Тамара Михайловна считает корпение над учебниками пустой тратой времени.
Но при всей ее самостоятельности Ксения оставалась десятилетним ребенком. Не для моральной же поддержки позвала ее с собой Беломестова?
– Валентин Борисович мне все рассказал, – развеяла ее непонимание девочка. – Они ездили вдвоем, а он мне всегда повторяет, кто что говорил. Если бы все произошло днем, меня бы обязательно взяли с собой, потому что взрослые должны, так сказать, обеспечить ребенку разнообразие впечатлений.
Маша не выдержала и засмеялась, до того точно Ксения скопировала интонацию Колыванова.
– Когда я ходила на кладбище, Цыган составил мне компанию, – поделилась она, – и он бегал как здоровый. Никогда бы не сказала, что у него была травма.
– Больше года прошло, – по-взрослому отозвалась Ксения. – Правду говорят: заживает как на собаке. А зачем вам наше кладбище? Местечко себе присматривали?
Маша фыркнула. Она никак не могла привыкнуть к ехидным шуточкам, которые время от времени отпускала Ксения, копируя то ли бабушку, то ли Беломестову, то ли кого-то третьего, но только не Колыванова – деликатный Валентин Борисович никогда не стал бы насмешничать.
– Искала могилу Марины. Потом мне объяснили, что она пропала и могилы нет.
Ксения, кажется, хотела что-то сказать, но сдержалась.
– Марина все равно отсюда уехала бы, – сказала она после долгого молчания. – Никто не знал. Она только мне сказала. Хитренькая такая: сначала взяла с меня слово, что я никому не разболтаю, а потом говорит: учти, малявка, я отсюда уеду! Только душу отведу напоследок! Ой, – спохватилась она, – а можно было рассказывать, раз она уже померла? Или это считается как нарушение обещания?
– Можно-можно, – успокоила Маша. – А что она имела в виду – насчет души?
– Не знаю, – с сожалением признала Ксения. – Но уж не про грибы, это сто процентов! Правда, она пьяная была, могла и выдумать… Взрослые, когда бухие, могут дичи наплести! У матери как-то был один такой…