Она осеклась, замолчала и стала с независимым видом жевать травинку. «Бедный ты детеныш», – мысленно сказала Маша, рассматривая тощие косицы, из которых торчали волоски. Ксения явно не знала, как вернуть разговор на рельсы, с которых он съехал. Маша пришла ей на помощь:
– А что, Марина часто выпивала?
Ксения повернулась к ней, взглянула испытующе. Маша надела вежливое вопросительное лицо; его выражение означало, что она в меру интересуется делами Таволги, но лишь постольку, поскольку ей приходится здесь временно жить. Девочка, кажется, успокоилась и перестала ругать себя за слишком длинный язык.
– Не, редко. Может, по вечерам хлопнет стопочку перед телевизором…
Ее правая рука взлетела вверх, наклонила невидимую бутылку. Ровно через десять секунд, необходимых, чтобы наполнилась стопка, бутылка вернулась в вертикальное положение. Ксения поднесла к губам пальцы, обхватывавшие несуществующее стекло, запрокинула голову, облизнулась и испустила удовлетворенный вздох.
«Ну, блеск. Тамара Пахомова, похоже, еще и пьянчужка». Маша прекрасно понимала, что эта короткая, но выразительная пантомима возникла не на пустом месте.
– Но вообще-то я не в курсе, врать не стану, – спохватилась Ксения. – Я не то чтоб с Мариной каждый день общалась. Может, она вообще была запойная! Знаете, как бывает: человек такой алкаш, что ему нужно постоянно выпивать, чтобы никто не заметил, что он алкаш.
«Я-то знаю, – мысленно ответила Маша. – А вот откуда десятилетний ребенок это знает – это хороший вопрос. То есть как раз плохой. Плохими мы назначаем те вопросы, ответы на которые нам не нравятся».
Ксения выбросила травинку, встала и потянулась. Маша тоже поднялась, смахнула с джинсов жучка. Теперь они стояли рядом и смотрели на озеро. Ветер усилился. Желтые головки кубышек покачивались, как поплавки, под которыми клюет большая рыба.
Маша попыталась примерить на себя жизнь этого ребенка. Крошечная община. Ни одного ровесника. Да что там – ни одного человека младше тридцати! Интернет? Книги? Если только Колыванов привозит их из библиотеки в Анкудиновке. Вся жизнь проходит среди взрослых людей, взрослых разговоров, сплетен и проблем.
– Слушай, а тебя огорчало, что Марина с тобой не общается? – спросила она.
Когда вокруг меньше десятка взрослых, каждый из них становится значимым.
Ксения неожиданно рассмеялась:
– Ну, поначалу, ага. Не из-за дружбы… Не дружит – не больно-то и хотелось! Но она на меня так смотрела… как будто я больная на всю голову. Это из-за того, что мне здесь нравится, а ей не нравилось. А я бы здесь все жила, и жила, и жила, и жила… Только на Новый год домой возвращалась бы!
– Почему на Новый год? – не поняла Маша.
Девочка смущенно улыбнулась.
– На елке дают сладкий подарок. Коробка очень красивая, а в ней сюрприз. Конфеты – фигня, мне их бабушка может хоть целую гору насыпать. Только это не то. Я не из-за конфет.
– Ксень, неужели ты так любишь Таволгу, что готова прожить здесь еще много лет? – серьезно спросила Маша. – Ты не ходишь в школу. Ладно, согласна считать это не минусом, а плюсом. Но у тебя нет друзей. Не бывает, я не знаю, походов в кино или Макдоналдс. Кстати, ты как к Макдоналдсу относишься?
– Ужасно люблю! Особенно курицу с кисло-сладким соусом! Видели? Такие маленькие как бы котлетки! – Ксения показала размер перепачканными в травяном соке пальцами.
– Ну вот, Макдоналдс! Наверняка, если подумать, наберется много всего такого, что тебе нравится в городе. Кроме Нового года и подарка на елке.
Ксения покачала головой и подняла на Машу ясный спокойный взгляд.
– Здесь есть правила, – сказала она, словно это всё объясняло.
– М-м-м… Какие, например?
Ксения помолчала.
– Ксень, что за правила? – повторила Маша. – Кто их устанавливает?
– А давайте кто быстрее лягушку поймает, – вдруг крикнула девочка прямо в Машино ухо. – Вон они, две штуки сидят на берегу! Моя – зеленая!
И сорвалась с места.
Маша сняла с коленки божью коровку, посадила на ближайший кустик и пошла за ней. Никаких лягушек на берегу не оказалось. «Ускакали, пока вы косточками трясли», – сказала Ксения.
Ксения
«Кто их устанавливает, кто их устанавливает!» Тетя Маша смешная! Такие вопросы задает – как маленькая! А ответ простой: кому надо, тот и устанавливает.
А ведь она вовсе не глупая. И хорошая. Не орет, как Якимова, и не бьет по рукам, если потрогать что-нибудь у нее в комнате.
Ксения ее провоцировала поначалу. Нарочно хваталась за все и ждала, когда теть Маша взорвется. А та ничего, сидит себе, улыбается, будто так и надо. Только почему-то испугалась, когда увидела ее босые ноги. Может, думала, что к ней покойница завалилась в гости? Ха-ха-ха! Покойники всегда босые ходят, так и есть. И у них подошвы чистые. Потому что к ним земля не липнет: сердится, что они из нее выбрались, вот и не пристает к их синей коже.
Но если тете Маше об этом рассказать, она только фыркнет. Скептически настроенная женщина, как сказал бы Немец.
Глаза у нее серые, как мотыльки, с зелеными точками. Легкие-легкие! Она ими гладит тебя по лицу, будто крылышками. И смотрит, по-настоящему смотрит! А то у некоторых глаза – это просто дырки в лице. И еще она улыбается – как человек, который не знает, что он улыбается, не думает об этом вообще.
И сама легкая. Ходит быстро. А говорит медленно. Это намного лучше, чем когда наоборот.
Ксения в первые дни в Таволге вообще не разговаривала. Потому что не понимала, что можно говорить, а что нельзя. И боялась бабушку до ужаса. Это сейчас она стала смелая и постоянно называет ее про себя «бабка», а иногда и «Тамара». А в то время – у-у-у! «Бабушка Тамара», на «вы» и на полусогнутых.
Постепенно определилось, что можно делать в доме бабушки, а чего нельзя. Сначала, конечно, были запреты.
Нельзя ходить по дому в пижаме. Встала – переоденься.
Волосы в хвост завязывать – нельзя! Только в косу. С хвостами известно кто ходит: проститутки.
Нельзя выйти из-за стола, пока бабушка не поела. Сидишь, корочкой водишь по краю тарелки, собираешь сметану, ждешь. Если бабушка будет час допивать свой компот, значит, мучаешься час. Уже вся попа плоская, ерзаешь, а уйди не можешь. Это не-у-ва-жительно!
Все, что положили в тарелку, надо доесть. Кто не доедает, тот фашист.
К супу бабушка клала ей кусок ржаного хлеба. Его нельзя было оставить или отказаться съесть. «Без хлеба обед – в помойное ведро!» – не совсем ясно выражалась Тамара. Ксения уважала батоны! Батон пухлый, нежный, вежливый, золотой! А буханка – дикая, злая, кислая! Тьфу! Бабка постоянно покупала бородинский. На этом Бородинском поле, между прочим, столько народу полегло! Они в школе изучали. А Ксении теперь страдать с прикуской.
Колыванов как-то заикнулся: «Тома, не обязательно заставлять девочку заедать суп мучными изделиями, нынешняя диетология на многое смотрит по-другому…» Ой, что началось! Бежал Немец, бежал, закрывая голову руками от рвущихся вслед снарядов. Чуть не лег в землю под рябинушкой. И никто не узнал бы, где могилка его.
Ну, с хлебом Ксения выкрутилась. Она его незаметно крошила и бросала себе под ноги. Потом, когда разбирала со стола, поднимала кусочки и рассовывала по карманам. В мусорном ведре бабка могла их заметить, а по карманам не лазила: боялась, что наткнется на жука. Хотя та бронзовка была совсем дохлая и не могла ее укусить, и вообще попала в карман случайно, можно было и не орать.
Если бы хоть крошка хлеба оказалась в мусорке, Ксению закопали бы за баней под лопухами. Прямо заживо закопали бы. Потому что хлеб выбрасывать нельзя, это грех и преступление. Она как-то спросила: а если заплесневел? Или зачерствел?
«Птичкам отдай! В сухари насуши!» – рявкнула бабка. У самой этих сухарей в мешках такой запас – на три войны хватит!
В общем, Ксения быстро разобралась, что хлеб – это святое.
У матери ничего подобного и близко не было. Она могла накупить со скидкой десять кило булок, у которых заканчивался срок годности, притащить домой, а потом выкидывать по одной. Булки, плюшки, лепешки, хлебцы, буханки – все летело в вонючий мусоропровод! Зато когда однажды Ксения надела кусок хлеба на пальцы, проковыряв в нем четыре дырки, она получила такой подзатыльник, что носом приложилась об стол. Кровищщи было! «Хлебом не балуются, дура!»
А в другой день мать сама налепила хлебных шариков, швырялась ими в открытую форточку и смеялась.
Вот как тут разобраться?
А у бабушки сразу все просто. Уважаем хлеб – значит, уважаем! И сегодня уважаем, и завтра. Все всегда одинаковое.
Это и есть счастье. Когда твердо знаешь, за что похвалят и за что прилетит. И ничего не меняется.
Правило выстраивалось за правилом, как доски забора, внутри которого Ксения чувствовала себя в безопасности.
Нельзя есть в кровати. И лежа читать. Ксения обожала валяться с книжкой и что-нибудь жевать при этом. Но при бабке – запрещено, хоть убейся.
Нельзя полы мыть в воскресенье!
Нельзя выйти с распущенными волосами на улицу. А еще сесть на углу стола, иначе замуж не выйдешь, и двумя вилками есть – два мужа будет. Ксения гадала, что хуже: когда два мужа или ни одного? Наверное, все-таки два. Бабка говорит, что все мужики прожорливые, как боровы. Двое, наверное, едят так, что самой Ксении не останется.
Запрещено есть сладкую землянику с кладбища. Нельзя выбрасывать волосы с расчески на улицу – птичка найдет, унесет в гнездо, будет голова болеть. И воду пить нельзя из чашки, только из стакана! Потому что чашка – для чая. А стакан – для воды и морса.
Такое правило.
Так-то!
В щель у двери были воткнуты ножницы – старые, ржавые. Прежде чем выйти из дома, нужно дотронуться до них. Тогда никто тебя не сглазит.
Пустую посуду соседям отдавать нельзя, нужно положить на дно хоть кусочек хлеба, хоть монетку. С ведром так же: если взял у соседа, верни полным. Хоть огурцов туда напихай, хоть картошки.