За болтание ногами под столом Ксения получала по лбу ложкой: «Не смей чертей качать!» Идешь из бани – захвати с собой грязное белье или замочи в тазике, только не оставляй, иначе банник рассердится. А банник – мстительный: в следующий раз угоришь, или ошпаришься, или на листике от веника поскользнешься и башку разобьешь об порог.
Если воет собака, обязательно следует сказать: «Вой на свою голову». А когда трехцветная кошка перебегала дорогу, бабка принималась изо всех сил смотреть под ноги. И Ксению заставляла: смотри внимательно! Клад найдем!
И правда, находили пару раз по десятирублевой монете.
Потому что все здешние правила – верные!
Конечно, бабка многого Ксении не говорила. У нее были свои собственные, бабушкины правила, которые распространялись на нее одну.
Например, привечать мертвецов можно только по средам и субботам.
Когда Ксения прибежала с озера, бабки не было. Проведя расследование, девочка выяснила, что та ушла к Колыванову. В холодильнике не хватало банки с солеными груздями. Отправься бабка к Дораде, она захватила бы настойку на калине, которую староста любила. К Бутковым – тоже грибочков, но других: белых и подберезовиков. Кулибаба предпочитала чистую водку. Про Клима можно даже не упоминать, никто из таволжан не имел права пересечь порога его дома. И подношений он у них не возьмет, уже пытались. Бесполезно.
Такое у него правило.
Бабка вернулась после разговора с Немцем сама не своя. Ксения прислушивалась к нервному шарканью, к постукиванию железной кружки: на крыльце стояло ведро с питьевой водой, чтобы можно было напиться, не входя в дом, но бабка им пользовалась редко, потому что вообще пила мало. Ее за это даже упрекала Беломестова. «У тебя мозги засохнут, Тома, – выговаривала Дорада. – Пей воды побольше, хоть термос бери с собой, хоть банку. Я по телевизору передачу хорошую смотрела, там об этом много говорили». Бабка поддакивала, но воду продолжала игнорировать.
Откуда, собственно, взялось прозвище Дорада? Это Ксения придумала. Очень уж Беломестова напоминала ей белую рыбину.
Мать привела домой очередного друга. Очкарика. Щеки толстые и гладкие, как попка у младенца. Посреди ягодиц растет маленький нос, под ним – усики. Попа с усиками! Некоторое время Ксения хихикала, наблюдая, как шевелятся его щеки, когда он говорит. Прямо ходят в стороны, словно в гости собрались, а их не пускают!
Мать как-то особенно суетилась, и этим Щекастый сразу Ксении не понравился. При Синем все было по-другому: её, Ксению, вообще не замечали, и это было прекрасно! Никому бы в голову не пришло тащить ее ужинать со взрослыми! «Марш в свою комнату», – и сидишь там тихо, занимаешься своими делами. А тут – платье нацепили, волосы в хвостики затянули, привели в кухню… «Зачем это?» – одними глазами спросила Ксения у матери. Но та делала вид, что ничего не замечает.
На стол поставили не привычные человеческие сосиски или там макарошки по-флотски, а рыбу и с ней какие-то зеленые стебли с пупырышками на концах. Наверное, рыба среди них выросла, и вытащили их из моря вместе.
Рыбой кормить людей! Мать нормальная вообще, а? До сих пор Ксения видела эту дрянь только в школьной столовке и даже с большой голодухи никогда в рот не брала. А про зеленое не знала, что и думать. Оно выглядело так, словно ему не нравилось, что его собираются съесть. Это вообще-то очень важно: готова пища к поеданию или нет! Эта определенно не была готова. Она их всех троих ненавидела и своим ядовито-зеленым цветом и бугорками об этом сигнализировала.
Ксения вспомнила, как психолог в школе учила ее проговаривать вслух свои желания. Дико трудно было! Но ее хвалили. Значит, у нее получалось. Значит, надо следовать советам Алии Давыдовны.
– Это мне не нравится, – четко проговорила Ксения, указав пальцем на тарелку, а лицо приподняв и косясь на потолок (белое, безопасное, не изменится, значит, можно смотреть). – Я не хочу это есть.
Щекастый плавно пошевелился, будто собирался утечь под стол, и она, не удержавшись, перевела взгляд на него. Он стал удивленный-преудивленный! И глаза у него выпучились до того сильно, что едва не столкнули очки с носа. Прямо-таки выкатились, точно два яйца.
– Дее-евочка, – бесконечно удивленно протянул он, – это же ДОРАААААААДА!
Ксения дико захохотала и забила ногами под столом от восторга. «Дее-евочка, это же дораааааада!» Хахахаха! Взрослые любят отмочить такие шутки.
Но ни мама, ни щекастый не рассмеялись. У дядьки лицо как-то совсем упростилось; он с тупым видом уставился на мать, а та покраснела и визгливо приказала Ксении сейчас же прекратить действовать им на нервы.
Ксения сползла под стол от хохота (ЭТО ДОРААААХАХАХАДА), но оттуда ее вытащили, и по глазам матери она поняла, что та разъярилась не на шутку. Ей отвесили подзатыльник и снова усадили за стол, велев прийти в себя, но теперь, после того как ЭТОЖЕДОРАДА объявилась у Ксении в тарелке, легче было пробежать по потолку, чем успокоиться. Мать начала жаловаться на дочь Щекастому, а Щекастый заметил, что на самого избалованного ребенка всегда найдутся правильные меры воздействия, вот, скажем, не читала ли Наталья Петровна рассказ известного писателя Аверченко «Берегов, воспитатель Киси»? Нет? Он настоятельно рекомендует! Будет счастлив, если Наталья Петровна сможет принять на вооружение некоторые методы, которые, возможно, не одобряет современная так называемая гуманистическая педагогика, но которые великолепно зарекомендовали себя для исправления педагогической запущенности…
Он все говорил и говорил, словно масло размазывал жирным слоем по хлебу, все напластовывал тускло-желтые слова, а Ксения ненавидела хлеб с тошнотворным маслом, и к тому же она ведь не дура, она понимала, что он говорит о ней, и говорит нехорошее. Ей уже было не смешно, но она продолжала смеяться, чтобы он не подумал, будто своей дохлой дорадой так запросто заткнул ей рот. Ксения давно заметила, что когда она начинает смеяться, взрослые как-то теряются.
Этот не потерялся, а оскорбился.
«Я извиняюсь, конечно, Наталья Петровна, но это ведь хамство чистейшей воды, – сообщил он. – Невербальная агрессия, вы заметили? Ничем не спровоцированная, я особенно хочу это подчеркнуть».
«Очкарик, в жопе шарик поехал на футбол! – выразительно продекламировала Ксения. – Очки ему разбили, сказали: это гол».
Щекастый побагровел и снял очки. Ну точно: зенки у него были как яичные белки, в которых плавает сероватый переваренный желток.
«Что, яйца решил проветрить?» – обрадовалась Ксения.
На этом их совместный ужин и закончился.
Вскоре после этого ее отправили к бабке.
…Кружка звякнула на крыльце. Бабка пила воду. Если бабка начинала делать то, чего обычно не делала, значит, что-то серьезно пошло не так.
И точно: когда Тамара вошла в дом, она не накинулась на Ксению – почему на постели валяешься?! – а села на стул и уставилась в пустоту.
Глаза у нее тоже стали пустые, как две миски, вылизанные голодными собаками. Ксения повозилась, чтобы бабка заметила ее и устроила выволочку. Вызверится на нее бабка или нет?
Бабка молчала. Не замечала ни кровать свою, ни внучку на кровати.
Ксения восстановила мысленно, что произошло этим днем. Бабка за завтраком была такая же, как обычно, значит, причина спрятана в следующих нескольких часах.
Вроде бы ничего особенного. Утром зашла тетя Маша. Нарядная! В платке, как будто в церковь собралась! Ксения ее даже не узнала в первую минуту и чуть не закатила скандал, но едва услышала, что предстоит идти на озеро, передумала.
Пока они были на озере, бабка навестила Колыванова.
Что еще?
Ничего.
Неужели Валентин Борисович наговорил ей чего-то страшного? Нет, от него такой подлости ждать нельзя.
Тогда что происходит?
И зачем вообще она побежала к Немцу? Как пить дать, советоваться, или пожаловаться, или наябедничать на нее, Ксению.
Но Ксения поводов не давала.
Правда, на прошлой неделе они отчаянно поругались из-за мертвецов. Бабка считала, что размороженную куриную печенку унес Федор, ее двоюродный дед, а Ксения стояла на том, что это кошка Дорады постаралась. Хитрая Люшка открыла для себя лаз в сетке на кухонном окне и бессовестно подворовывала.
В пользу версии Ксении говорил кровавый след от размазанной печенки, тянущийся к окну. Но бабка раскричалась, что дед обожал печень в молоке, к тому же суббота – это его день, жена всегда отпускала его по субботам проведать родню.
Федор был умный. Он объяснял, чем нужно закупаться, гречкой или, допустим, солью. Рассказывал, какая будет зима: снежная или не очень. Предупреждал о заморозках. Полезный был покойник этот Федор, совсем не то, что второй дед, Алексей, который только расстраивал бабку и ничего толкового не говорил.
– Порядка нету, – вдруг сказала Тамара скрипучим голосом.
Ксения обрадовалась было, что это о ней, но оказалось, что бабка разговаривает сама с собой.
– Кто в землю, тому положено в земле, – бормотала бабка. – Кроме среды и субботы. А так что же получается? Привели, а обратно – забыли? Может, не далась? Пестуны-пестуны, ох, а нам-то что делать?
Бабка раскрыла ладонь, сосредоточенно уставилась на нее, снова что-то обдумывая.
– Через воду? Нельзя. – Она загнула большой палец. – По огню? Уйдет. – Загнула указательный. – Яма – она яма и есть. Ох, напасть на наши головы. Она если зубами будет рвать, тогда как быть? Зубы-то у нее хорошие, Каплан делал, Каплан плохого не делает, я сама у него мосты ставила в девяносто шестом… или в девяносто седьмом?..
Она задумалась, шепча себе под нос, перебирая даты, как горох.
Затем поднялась, кряхтя, подошла к своим истуканам. Принялась трогать ягоды клюквы перед ними. Бормотала теперь совсем уже тихо.
Ксения сползла с кровати, подкралась поближе. Но разобрать по-прежнему не могла ни слова. Зато увидела, что Тамара делает. Бабка давила ягоды. Положит одну на ладонь, а пальцами другой руки давит, точно клопа. И соком обмазывает разинутые пасти своих каменюк, красит им рты изнутри.