Макар негромко засмеялся. И Смирнов снова ошибся: вместо того чтобы спросить, что смешного он сказал, только уткнулся взглядом в пол, словно реакция сыщика его не удивила.
– Вы стабильно допускаете один и тот же промах, – мягко сказал Илюшин.
– Чего?
– Ты реально тормозишь, дружище, – подал голос Бабкин.
– В каком смысле?
– Слишком поздно переобулся. Тебя сначала понесло на откровенность от неожиданности, и ты брякнул, что зря ей проболтался… А теперь поёшь, что работал как прежде. Нет, не так! Если «как прежде», что же плохого в том, что проболтался?
Артем исподлобья смотрел на сыщиков и в эту минуту как никогда прежде был похож на хорошенькую и очень сердитую девчонку.
– Вы спохватились в последний момент, что вам нужна линия защиты. – Макар говорил убедительно, доброжелательно. За пять минут до того, как мальчишка оказался в этой комнате, он четко предсказал Бабкину, как тот себя поведет. «Или сразу замкнется, и тогда мы с тобой разговорить его не сможем, он спрячется в своем молчании, как птенец в дупле. Или начнет говорить, на половине пути опомнится и попробует вилять. Это – удачный расклад для нас, но и здесь существует опасность, что он рано или поздно выберет сыграть в молчанку, когда поймет, что зашел в тупик. Наша задача – заставить его трепаться о чем угодно. Хоть врать, хоть петь, хоть читать лекцию о происхождении видов».
– Ваше поведение, кстати, говорит о том, что вы ни в чем не виноваты, – продолжал Илюшин. – Человек, имеющий отношение к исчезновению Баренцевой, не смог бы сначала забыть об этом и откровенничать с нами, а на полпути встрепенуться и сказать себе: что же я делаю! Я же должен молчать! Нет, вы ни при чем.
– Но что-то между тобой и Оксаной произошло, – неторопливо подал свою реплику Бабкин. – Ты что, ее ударил?
Они не отрабатывали с Макаром этот диалог. Сама логика ситуации подсказывала: один выводит на откровенность, и осуществляет это идеальный слушатель, умеющий вжиться в рассказчика и почувствовать его лучше, чем он сам; гениальный эмпат, остающийся при всей своей чуткости человеком, практически лишенным жалости и сочувствия по отношению ко всем, в чью шкуру он влезал; безжалостный насмешник. Второй подбрасывает свои объяснения, как поленья в костер. Парень должен захотеть опровергнуть лживые предположения. Объясниться перед первым, который смотрит внимательно и хорошо, и в серых, как мартовская вода, глазах плещется безграничное понимание.
– Ударил? – взвился Смирнов. – Ты с ума сошел, что ли, дядя?! Я бы здесь после этого минуты не проработал!
– Ну, не знаю… Обидел чем-то!
По его собственному убеждению, мало что Бабкин способен был делать лучше Илюшина. Но вот умение притворяться болваном определенно входило в число его талантов.
Артем посмотрел на эту гигантскую безмозглую тушу почти с сожалением.
– Оксану Ивановну? Обидел? Ты понимаешь, о чем говоришь?
– Мы действительно не понимаем, – сказал Макар. – Объясните нам, пожалуйста. Мы ведь не знакомы с Баренцевой, и все, что мы о ней знаем, нам известно с чужих слов.
Секунду парень колебался. Ему еще можно было отыграть назад, заявить, что они здесь никто, и объяснять он им ничего не будет, и вообще уходит прямо сейчас, только попробуйте остановить! И ушел бы, как нечего делать. И был бы совершенно в своем праве.
Но вопросительный взгляд Илюшина удержал его на месте.
– Она начала со мной играть, – неохотно сказал он.
Бабкин про себя тихо выдохнул. Все, понеслись саночки по горочкам. Мальчишка сел в них сам и оттолкнулся, теперь его не остановить.
– Играть, – повторил Макар.
– Даже не могу нормально объяснить… – Он вдруг покраснел от шеи до кончиков ушей. Бабкин подумал, что если посмотреть сейчас на его макушку, она тоже будет красная. – Входила в комнату, когда я занимался уборкой, и… Как сказать… Прижималась, что ли… Я сначала даже не понимал, что она это специально… – Он потер щеки, как от холода. – Блин, ну как? Входит и грудью трется. Или прикоснется, как будто случайно. И посмеивается… – Его прорвало. – Я сначала делал вид, что ничего не замечаю, просто отстранялся от нее, вроде как она мне мешает, а я весь в работе, мне же нужно по часам все делать, у меня график… А она все откровеннее и откровеннее! Один раз толкнула меня, когда я не ожидал, прямо на постель! Я упал! А она сверху повалилась! Вот вам смешно, наверное… Парни смеялись, когда я им рассказал. А мне, блин, не до смеха!
«Рассказал третьим лицам, – поставил метку Сергей. – Нужно проверить».
– Нет, не смешно, – без улыбки сказал Макар. – Довольно противно.
– Вот! Вот! Я и говорю: противно! Я тогда увернулся – ну, слушайте, у меня все-таки физическая подготовка, пилон и все такое… Мускулатура знаете какая должна быть! Я просто перекатился по постели, вскочил – она, блин, лежит, как русалка, раскинулась по всей кровати! Хохочет! «Я пошутила, дурачок, ты чего!» – передразнил он. – Я чего! Я, не она! Я реально чувствовал себя как жертва домогательства. Понял всех девчонок, к которым пристают старые вонючие начальники с брюхом.
– А она старая и с брюхом? – удивился Бабкин.
– Она баба! У меня на нее не встанет, даже если она будет выглядеть как Лана Дель Рэй!
Бабкин поставил вторую метку: посмотреть, кто такая Лана Дель Рэй.
– Она меня прямо в угол загоняла, – горячился парень, не понимая, как звучат его слова – он несся на санях с горы во весь опор. – Я ей только один раз прямо сказал, что мне не нравится. И знаете, что она мне ответила, знаете?
«Что ты у нее в кулаке, дружочек».
– Что уволит? – предположил Макар.
– Щас! Ага! Уволит! Это я сказал, что уволюсь нафиг, мне такие заходы в гробу снились! А она мне говорит: ах ты мой бедный котик, а у котика папочка и мамочка! А что скажут у папочки на работе, если узнают, что он вырастил сына-педераста? Сынок в Москве совсем вразнос пошел, ходит, переодетый девкой, и губы красит. Проститут!
– Слушай, – осторожно начал Бабкин, – вроде на дворе уже не Советский Союз, чтобы из-за чужой ориентации устраивать выговор с занесением отцу в трудовую. Или я ошибаюсь?
Мальчишка так и сидел красный, взъерошенный, живо переживающий воспоминания об унижениях заново.
– Ты за МКАД давно выезжал, дядя? В маленьких городах бывал? Там все друг друга знают, косточки соседям перемывают. Школа – вообще змеиное гнездо! Вот радости-то всяким гадюкам косточки обсасывать моим папе с мамой.
– Тем более родители не в курсе…
– Во-во! Еще и этот сюрприз им на головы! Я уже придумал: поеду в Ворсму, сам им все расскажу, чтоб хотя бы подготовить морально. Чтобы не получилось так, что матушка утром заходит в свою поликлинику, а ей со стенда улыбается моя рожа с подписью: «Геи столицы». Нафиг-нафиг, от такого и отъехать недолго! Я Баренцеву знаю! Она… – Артем пощелкал пальцами, подыскивая определение. – Театральная!
– В смысле склонности к театральным эффектам? – уточнил Илюшин.
– Ага. Если бы решила мне отомстить, подошла бы к этому творчески.
– Были прецеденты?
– Сходу не соображу. Но я вам точно говорю, просто так она бы меня из лап не выпустила!
Напоследок Илюшин спросил:
– Артем, нет ли у вас предположений, зачем Баренцева поставила камеру в гостевом коттедже?
Тот хмуро улыбнулся.
– У меня не предположения. Я точно знаю зачем. Она мне сама сказала. Хотела поймать нас на воровстве, меня или Ладу.
– А что, были случаи воровства?
– Не было. Это у нее, как бы назвать точнее… провокация! Она иногда уходила в гостевой домик. Я прихожу с уборкой – на комоде всякие побрякушки валяются, серьги, кольца, браслеты… Я их собирал и в шкатулку складывал. Иногда деньги попадались. И на полу, и на кровати, но меня Лада еще в самом начале предупредила: наши деньги – только те, что из рук в руки переданы. Мы не в отеле, чтобы нам чаевые на постели оставлять.
8
– У него физическая подготовка, – процитировал Макар, когда Артем ушел. – Пилон и все такое.
– Думаешь, он грохнул Баренцеву случайно, уворачиваясь от ее прелестей? – Бабкин пересел со стула в кресло. – На хорошего актера пацан не очень похож. Хоть чем-нибудь он себя выдал бы, тебе не кажется? А он просто боялся, что мы заподозрим его в ее исчезновении. Хотя, конечно, вариант соблазнительный…
Илюшин фыркнул, и он понял, что его последние слова прозвучали двусмысленно.
– Татарову нужно проверить, где наша красавица была в субботу и в воскресенье, – сказал Илюшин. – И еще раз опросить парней, которые с ним живут. Вряд ли все трое будут покрывать Смирнова, если узнают, что речь идет о пропаже человека. Но что-то мне подсказывает, что Артем действительно резался весь день в «Ведьмака», а потом отправился на свои занятия. Он мог бы убить Баренцеву, но у него не хватило бы ума так замести следы, что мы четвертый день не можем ее найти.
– Четвертый день! Ты так говоришь, словно мы ее четвертый месяц ищем.
Сергей потер глаза. Удивительный предмет мебели – кресло! Заснуть в нем невозможно, – по крайней мере человеку таких габаритов, как Бабкин, – но стоит сесть в него, и тебя охватывает дремота. С другой стороны, сколько он спал сегодня? Пять часов…
Ночью они составляли с Макаром недельный график перемещений всех, кто связан с пропавшей. В процессе Бабкин вознес хвалу небесам за то, что Баренцева практически отошла от дел. Если бы им пришлось выстраивать еще и ее рабочие связи, одной ночью они не отделались бы. А так у них в коттедже на стене висела роскошная схема, где каждый, от Леночки до поварихи, был обозначен своим цветом, и ниточка его тянулась, показывая, где побывал субъект и с кем пересекался.
Перед тем как уйти из коттеджа, они снимали схему. Не слишком-то удобно – но оставлять ее постоянно на виду было нельзя. Рабочие материалы на то и рабочие, чтобы посторонние к ним доступа не имели. Илюшин прятал трубу ватмана в шкаф.
Труба, труба… Может, кто-то спрятал так же в шкаф и Баренцеву? В Алабушеве наверняка есть подходящие шкафы, он ведь обходил дома и видел. Шкафы, шкафы, шкафы… за заборами тянутся шкафы, в них живут люди. Жива Баренцева или нет? Может быть, она хотела всех запутать и потому спряталась в шкаф – как маленькая девочка во время игры в прятки? Маленькая девочка, которой доставляет удовольствие дразнить окружающих. Спряталась, свернулась клубочком и уснула, а ее все ищут, ищут, ищут…