– Ну, может быть, может быть. – В голосе мужа звучало неприкрытое сомнение, и она рассмеялась. – Бог с ним, с Крузом. Как у тебя дела? Тебе там не скучно?
Маша добросовестно рассказала о курицах, о соседской девочке, с которой она ходит на прогулку, о лесе и озере. И ни слова о том, что происходило вокруг на самом деле.
Нельзя дергать мужа. Нельзя. Она видела, как мрачен он был в последнее время. Как при упоминании Илюшина замыкался и уходил в себя. А сейчас – смеется, называет его «этот троглодит». Пусть работает с троглодитом спокойно, не нервничая из-за жены.
– Расследование движется? – осторожно спросила Маша.
– Еще как! – Голос у него был бодрый, и она обрадовалась. – Спим только мало. Илюшин сегодня от недосыпа пытался откусить от замороженной пиццы.
– И как?
– Ты же его знаешь. Если он чего-то хочет, он это получает. Пицца со слезами сама отломила от себя лучший кусок и вручила ему.
Маша засмеялась.
– Скучай и пиши, – строго сказал Сергей. – И пересмотри «Крепкий орешек». Там наверняка тоже найдется философская подоплека.
На экране застыла с разлетевшимися волосами Эмили Блант. Маша подумала и отложила планшет в сторону.
«В самом деле, почему именно этот фильм? Почему я ухватилась за историю о герое, который умирает и вновь возвращается к жизни?»
Мертва ли Марина?
Могла ли женщина в окне быть Якимовой?
А еще курица, боже мой, курица!
«Но зачем Марине скрываться, если она не погибла?»
Маша пересела за стол, нарисовала избу. Над трубой дымок. Под окном цветок. А из окна выглядывает женщина с красными волосами.
Ксения сказала: «Марина извела Корниловых». А Маша поправила ее: не извела, а изгнала. Но девочка часто проговаривается, сама того не замечая.
Что произошло между Корниловыми и хозяйкой?
Она отложила карандаш и некоторое время мрачно смотрела в окно. Все повторяют, что Марина мертва. Но что, если мертва не она?
Допустим, только допустим, что Марина что-то сделала со своими гостями. Что-то, заставившее ее сбежать… И прятаться в лесу, пока односельчане дружно врали, что она ушла за грибами и заблудилась. Правда, Ксения утверждала, что она принимала участие в поисках, но это мог быть спектакль, разыгранный для кого-то третьего.
Здесь мало жителей. Они все помогают друг другу.
Могут ли они покрывать убийцу?
Прятать ее?
Поддерживать ее дом в жилом состоянии?
Ее рука, выписывающая все более густые завитушки дыма, замерла над рисунком. Дом Марины не был нежилым, но и обитаемым назвать его нельзя.
– Кто-то терем прибирал да хозяев поджидал…
Да, в комнатах чисто, однако сад зарос и пришел в запустение. Там, где живут постоянно, не качается трава с человеческий рост, не обвивает калитку дикий вьюнок. И запах! Запах места, где нет людей, тоже ни с чем не спутать.
Если Марина жива, она должна чем-то питаться. Холодильник был пуст.
«Не в коробках же ей приносят еду»!
Почему Колыванову стало плохо, когда она сказала, что ее зовут Маша, а не Мариша?
К Якимовой приезжали гости, и у них вышла ссора с таволжанами. Они обидели старуху Пахомову. Поджигали ульи. Устроили в тихой Таволге переполох.
– Как бы мне проверить, живы ли Корниловы?
Она побарабанила пальцами по столу, подражая Макару. Даже имена неизвестны. Допустим, имена ей подскажет Ксения… Но что дальше?
Здравый смысл подсказывал: если бы год назад здесь случилось двойное убийство, об этом до сих пор говорили бы.
Но если Корниловы живы, зачем сбежала Якимова?
…Маша сама не заметила, как придала нарисованной женщине в окне свои черты. Сердито схватила ластик и стерла все лицо – до грязно-серой дырки в обрамлении красноватого пуха.
Себе трудно врать. Ее беспокоило их сходство – мнимое или реальное – из-за которого в уме старика так прочно утвердилась мысль, что она и есть Марина. Была ли тому виной трагедия, связанная с ее исчезновением? Может, ему не хватало хорошего друга, которым Марина была для него? Фотографический портрет вставал перед мысленным взглядом: сардоническая усмешка, холодный взгляд.
«Я не хочу стать такой же через десять лет!»
Будь рядом Сергей, он развеял бы Машины опасения за минуту. Но Бабкин остался в Москве. Маша недооценила, до какой степени она разучилась быть одна. Не в бытовом смысле – с бытом она отлично справлялась, и ей, пожалуй, доставляла удовольствие роль хозяйки, тем более, что играть ее она собиралась недолго, – но в смысле неосознанной привычки к постоянному диалогу с тем, кто рядом. Точно путешественник по неизведанным землям, каждые десять миль сверяющийся с компасом, Маша имела обыкновение прокладывать свои пути и узкие тропинки, сверяясь с мужем. «Кажется ли тебе удачной идея этого сценария?» «Надеть ли синее пальто на прогулку?» «Ты согласен, что мне не стоит браться за эту работу?» – десятки коммуникаций, десятки решений, от пустяковых до серьезных: почти незримый контрапункт счастливой семейной жизни, сигнал, отправляемый в космос: я тебя вижу; я тебя учитываю; ты мне важен.
Подошел Цыган. Положил морду ей на колени.
– Ну что, старичок? Хочешь на прогулку?
Маша опасалась, что Цыгану у нее будет тяжко. Но пес освоился с такой легкостью, словно был собачьим принцем, украденным из дома в щенячестве и вспомнившим о привилегиях, принадлежащих ему по праву. Своим законным местом он определил диван. Будь диван Машиным, она бы, может, и не возражала. Однако распоряжаться чужой мебелью ей не позволяла совесть.
В конце концов они с Цыганом договорились, что он будет спать на старом ватнике.
В остальном пес оказался удивительно покладист. Для первого укола Маша позвала на помощь Колыванова, но сразу стало ясно, что Цыгана не нужно держать: он терпеливо вынес инъекцию и только печально отворачивал морду, словно говоря: глаза бы мои не глядели на то, что вы со мной творите.
Лечение шло ему на пользу. Маша была уверена, что пес, окрепнув, сбежит, но Цыган, к ее удивлению, не проявлял ни малейшего желания вернуться к прежней жизни. «Может быть, он пока слаб? Или возраст дает себя знать?» Как бы там ни было, она радовалась его компании. Есть что-то удивительно правильное в том, чтобы, встав утром, еще до всяких домашних дел, выйти на улицу в сопровождении собаки. Цыган неспешно бежал впереди, обнюхивая знакомые столбы. Маша следовала за ним и думала, что пес, подобно проводнику, ведет тебя в новый день.
По ночам ее будил собачий храп. «Сережа, повернись на другой бок», – недовольно говорила Маша сквозь сон. Просыпалась от собственного смеха, шла на кухню попить воды, возвращалась, осторожно перешагивала через собаку.
В углу на кухне, где раньше было блюдечко с молоком, теперь стояла миска. Пару раз Маша по рассеянности покрошила туда печенья – к восторгу Цыгана. После этого пес ходил за ней по пятам, преданно заглядывал в глаза, клялся ноги мыть и воду пить.
– Что у вас здесь происходит, Цыган? – спросила Маша.
Пес вильнул хвостом и ухмыльнулся.
– Пойдем, выпущу тебя.
Они вышли на крыльцо. Воздух был как теплая вода. Маша распахнула калитку, дав понять псу, что сегодня не будет его сопровождать, и Цыган поплелся по своим делам, а она уселась на крыльце, в теньке.
Курица убитая. Вранье Татьяны.
Надо как-то собрать это все в общую картину.
Оставался небольшой шанс, что дочь Муравьевой все-таки ошиблась. «Молодая девушка. Не слишком интересуется делами семьи. Забыла, что у матери есть еще одна родственница…»
Но что-то подсказывало Маше, что за это последнее утешение не стоит цепляться.
Номер, по которому нельзя дозвониться. Ложь о причине отъезда.
«Но зачем, зачем? Не связано ли это с Якимовой?»
Татьяна появилась в деревне после исчезновения Марины. Они даже не были знакомы.
– А если бы и были, что с того? – вслух пробормотала Маша. – Допустим, Таня приезжала к тетке, виделась с Мариной, здоровалась, они обменивались новостями. Что из этого следует?
Она не знала.
Однако все происходящее выглядело нехорошо.
Вернулся Цыган, положил морду ей на колени.
– Слабенький ты еще. – Маша ласково погладила его. – Пойдем в дом.
3
Крот с иллюстрации сочувственно следил за Машей из своей бархатной темноты, пока она мерила шагами комнату, пытаясь понять, что ей делать.
Беломестова открытым текстом предложила уезжать. «Она что-то знает, но не говорит». Смеющаяся женщина за окном, убитая курица… Самым разумным поступком было бы прямо сейчас собрать вещи, оставить кур на Колыванова и последовать совету старосты. Бросить Таволгу к чертям собачьим! А если Муравьева объявится с претензиями, послать ее к этим же чертям. Ротозейством ли было вызвано ее исчезновение (на что Маша надеялась всей душой), или же у нее были какие-то недобрые замыслы в отношении бывшей подруги (о чем Маша старалась не думать) – в любом случае в свете сложившейся ситуации попытка предъявлять Маше претензии выглядела бы смехотворно.
Так почему она до сих пор не собрала вещи?
Маша со спокойной душой оставила бы своих подопечных на Колыванова и Беломестову.
Но вокруг творилось что-то непонятное. Теперь это уже можно было признать. Что-то происходит, – и это не ее фантазии.
Бросить бы таволжан самих разбираться со своими загадками.
Но все меняла Ксения.
Лютик чахлый, водоросль бледная. Девочка, ждущая возвращения мертвецов, чтобы загадывать им желания. Что, если дурные события закручиваются водоворотом не вокруг Маши, а сами по себе? Что, если они не исчезнут с ее отъездом?
На кого она оставит ребенка? На Колыванова? Который чуть что ложится и собирается умирать? На жутковатую Кулибабу или, может, на родную бабку, которая сегодня готовит ловушку для Маши, а завтра, окончательно утратив рассудок, решит столкнуть в яму собственную внучку?
Или Бутковы? К Альберту Маша и близко не подпустила бы ни одного человека младше восемнадцати.