Бабка всхлипывала.
Ксения выползла наружу, посидела на полу, привыкая к свету. Правила помогают жить. Когда правила, ты знаешь, что делать. С правилами ты человек, а не беспомощная куча тряпья.
Ксения собрала себя. Заставила встать, расправиться – как платье вешают на плечики, и сразу не шмотка вялым комом, а красивая вещь.
Подошла к бабке.
– Баб, ты ее не слушай. Мы разберемся.
Бабка подняла на нее слезящиеся глаза.
– Ксень, держись ты от нее подальше. Она тебя за собой уведет.
Ксения не поняла, о старосте говорила бабка или о мертвой Марине, но кивнула на всякий случай.
4
С утра к Маше прибежала Ксения и рассказала новость. На развалинах церкви ночью объявился сторож.
– Какой сторож? – не поняла Маша. – Что он там охраняет?
Девочка пожала плечами. Она и сама была удивлена не меньше Маши.
– Это водитель Аметистова. С пузом – встречали его?
Водителя с пузом Маша, конечно, помнила. Она ни разу не видела, чтобы он прогуливался и разминался, пока Аметистов обстряпывал свои дела. Зад его был глубоко утоплен в автомобильное сиденье, короткие пухлые руки лежали на руле, даже когда «Тойота» никуда не ехала. Она сама не знала, что сильнее поразило ее: тот факт, что этот толстый птенец все-таки вылетел из гнезда, или место, которое он выбрал для новой службы. Она почти не сомневалась, что Аметистов оставил своего помощника с заданием.
– Пойдем-ка, – решительно сказала она. – Цыган, как насчет прогулки?
По дороге к ним присоединился Колыванов.
– Новые фокусы, – проворчал он. – Ну, давайте узнаем, что еще задумал этот прохвост.
Подойдя к церкви, они увидели массивную фигуру Кулибабы и рядом с ней Беломестову. Громкий рассерженный голос старосты разносился по деревне. Она отчитывала невозмутимого водилу. Тот сидел на перевернутом деревянном ящике и грыз семечки, сплевывая шелуху в кулак.
– Поля, что происходит? – Колыванов уставился на мужчину сверху вниз. – Вы зачем здесь, простите, обретаетесь?
Беломестова обернулась к ним. Машу поразил облик всегда уравновешенной старосты. Бледные губы, мелкие капли пота на висках, запавшие глаза… Руки у Беломестовой тряслись. Она выглядела как человек, находящийся в шаге от сумасшествия.
Колыванов, очевидно, подумал о том же. Он ласково положил ладонь ей на плечо и проговорил:
– Ну-ну, Поля, не волнуйся! Разберемся!
Цыган зарычал. Он припал к земле, спрятавшись за Машиными ногами, и скалил зубы.
– Фрески… – неестественным голосом проговорила Беломестова.
– Что за фрески?
Полина Ильинична взмахнула рукой, словно говоря, что она не в силах ничего объяснить, и отошла. Маша проводила ее встревоженным взглядом. Кулибаба стояла на месте, неподвижная, как валун, и смотрела куда-то в сторону. Колыванов требовал от водителя объяснений.
Тот поднял к старику бледное одутловатое лицо. К губе его прилипла лузга. Он распространял вокруг себя запах несвежего белья, обжаренных семечек и одеколона.
– В семь часов утра нынешнего числа Геннадием Тарасовичем на стене разрушенной церкви имени… э-э-э… Благовещенской была обнаружена старинная фреска, являющаяся достоянием отечественной культуры, – ленивым голосом проговорил водитель.
У Маши мелькнула мысль, что его заставили выучить текст наизусть. Отечественной культуры! Нынешнего числа! Над этой белибердой определенно топорщилась бороденка Аметистова.
– Послушайте, вы можете нормальным человеческим языком объяснить, что происходит? – спросила она. – Тише, Цыган!
– Да по какому праву он с нами через губу разговаривает, будто представитель власти! – возмутился Колыванов. – Гнать его отсюда в шею!
Водитель осклабился.
– На каком это основании вы меня погоните? Со своей частной территории можете кого хотите гонять. А здесь я имею право находиться.
– Послушайте… – Маша пыталась собраться с мыслями, но возмущенное бормотание Колыванова и рычание Цыгана мешали ей. – Как ваше имя-отчество?
– А вам зачем? – подозрительно осведомился водитель.
– Чтобы обращаться к вам по имени. Меня зовут Мария Анатольевна. – Она все еще не теряла надежды провести мирные переговоры.
– Ну, а я, допустим, Константин! – Он широко усмехнулся.
– Никакой он не Константин! – вмешалась Ксения. – Врун мелкий! Аметистов зовет его Борькой. Как свинью! – мстительно добавила она.
Уши водителя побагровели.
– Слышь, девочка! Я сейчас встану и портки-то с тебя сдеру…
– Вы мне эти педофильские замашки оставьте! – внезапно рявкнул Колыванов.
На несколько секунд наступила тишина. Замолчал даже Цыган.
– И все-таки, что за фреску вы обнаружили? – как можно миролюбивее спросила Маша, воспользовавшись паузой.
Водитель сплюнул шелуху в кулак, помолчал, надменно разглядывая ее, но все же снизошел до объяснения.
По его словам, ранним утром Аметистов с помощью специального ультрафиолетового фонаря обнаружил на стене церкви – вернее, на том, что от нее осталось, – следы фрески. Это было изображение Иисуса Христа. Фонарь показал, что возраст фрески – начало семнадцатого века. Пораженный тем, что он совершил историческое открытие, Аметистов кинулся за журналистами. Теперь не оставалось никаких сомнений в том, что церковь Таволги должна быть восстановлена. Однако он опасался, что таволжане решат избавиться от культурного наследия и разрушить стену, а потому оставил сторожа.
– Я здесь подежурю, а к обеду меня подменят, – сообщил водитель и бросил взгляд на часы.
Маша с Колывановым переглянулись.
Все это звучало сущей бессмыслицей. На остатках кирпичных стен не было и не могло быть никаких фресок, не говоря уже о том, что церковь построили в девятнадцатом веке. Чем дольше Маша слушала, тем сильнее проникалась уверенностью, что водитель и сам знает, что несет околесицу. Он даже не старался придать правдоподобие своей выдумке.
«Нет, это выдумка Аметистова», – сказала она себе.
Зачем он оставил здесь охранника?
– Знаете что, любезный… – решительно начал Колыванов.
В следующую секунду Цыган пронзительно залаял и кинулся на водителя. Он вцепился бы ему в ляжку, если бы не Ксения: она повисла на шее у пса, вопя ему в ухо: «Фу! Цыган! Нельзя!»
Позже Маша сообразила, что девочка ждала чего-то подобного. Она единственная из всех вслушивалась не в слова этого нагловатого жлоба, а в нарастающее рычание собаки.
Водитель дернулся, опрокинулся вместе с ящиком, черная лузга обсыпала ему лицо. Маша ухватила Цыгана за ошейник и оттащила назад.
– Перестань! Что с тобой?
Водитель матерился, пес лаял, Колыванов требовал, чтобы взрослый мужчина вел себя прилично при детях. Кулибаба даже не шевельнулась. Маша бросила взгляд на Беломестову. Староста должна была вмешаться, обязана была вмешаться – однако она по-прежнему стояла в стороне, потирая переносицу.
– Ксения, отведи, пожалуйста, Цыгана ко мне. Я скоро приду.
– Ага!
Девочка ушла, придерживая пса за ошейник. Цыган оборачивался и рычал.
– Полина Ильинична. Полина Ильинична!
Беломестова не отвечала, и Маше пришлось дотронуться до ее плеча. Староста вздрогнула и повернулась. По лбу ее стекал пот. Глаза остекленели.
– Господи, Полина Ильинична! Вам плохо? Присядьте…
Чудовищным усилием воли – Маша видела это – Беломестова взяла себя в руки.
– Насижусь еще, – с коротким смешком сказала она. – Все в порядке, Машенька. Где Цыган?
– Ксения его увела.
Недоукушенный поднялся и стал отряхиваться.
– Как вы считаете, чего хочет Аметистов? – спросила Маша.
– Победы. – Голос у старосты прозвучал глуховато, странно. И еще было странно, что она ни на мгновение не задумалась, прежде чем ответить.
– Победы над кем?
Беломестова не ответила. Она смотрела вслед Ксении, быстро перебиравшей тощими ножками в джинсовых шортах. «Комарик натуральный», – подумала Маша.
– Цыган кидался раньше на людей?
– У него память хорошая, – невпопад ответила Полина Ильинична. – Пойду я. Много дел еще. И ты ступай, Машенька. Валентин Борисович, миленький мой, я вас про мед хотела спросить…
Она взяла под руку Колыванова, отвела в сторону, беседуя о меде и словно начисто позабыв о водителе Аметистова. Беломестова махнула рукой Маше на прощанье. Вслед за ней пару минут спустя ушла и Кулибаба.
В высокой траве стрекотали кузнечики. Водитель снова устроился на своем ящике, перетащив его в тень. С него градом лил пот. На Машу он не смотрел.
Она почувствовала себя глупо. Интерлюдия не закончилась, а оборвалась, и неясно было, последует ли за ней новый акт. Что-то случилось только что на ее глазах, – что-то, помимо нападения Цыгана, – но вместо внятной мелодии события она услышала лишь какофонию. Бессмысленное нагромождение слов и поступков.
Маша неторопливо пошла к себе, гадая, застанет ли там Ксению. На полпути что-то заставило ее свернуть на Школьную. Перед домом номер пятнадцать она остановилась, разглядывая порыжевшую табличку. Перевела взгляд на окна, придвинулась, всматриваясь в глубину застекольного пространства.
Герань пропала.
Чего-то такого она и ждала. Гадая, что означает исчезновение цветочных горшков, Маша пошла домой.
Ксении не было. Цыган дрых на ватнике как ни в чем не бывало.
– Что ты устроил, скажи на милость?
Пес зевнул.
Она села на диван, не зная, чем заняться. И вдруг представила, что Татьяна не вернется; она ведь и не собиралась возвращаться, не правда ли? История с несуществующей родственницей была придумана, чтобы заманить Машу в Таволгу, даже не Машу, а вообще любую женщину, просто Маша оказалась единственной, согласившейся помочь. Нельзя просто так взять и уехать из Таволги. Нужно оставить себе замену. Принести жертву куриному богу.
Итак, Татьяна не вернется, а Маша не сможет никого заманить сюда, чтобы сделать очередную доверчивую женщину пленницей этой куриной норы. Ооо, как глубок птичник! Как долго можно падать в его пыльную глубину! Выходит, оставаться ей здесь на веки вечные: растить к