Когда она уходила, Колыванов выглядел почти так же, как всегда. Только взгляд изменился.
Дома Маша увидела, что на телефоне десять пропущенных звонков. «Татьяна Муравьева», – высветилось на экране.
Не успела она перезвонить, как телефон вздрогнул и заиграл тему Хедвига из «Гарри Поттера».
– Машка, это я, – испуганно сказала Татьяна.
Маша помолчала.
– Я собиралась завтра подавать заявление на розыск пропавших, – сказала она, не покривив душой.
– Маша, прости! Прости меня, пожалуйста!
Ее голос накладывался на ровный шум: голоса, шуршание шагов, чей-то смех – так бывает в очень людных местах. Однако в этом шуме присутствовала какая-то стерильность, которая стала понятна, когда раздалось три мелодичных сигнала, словно спуск по нотным ступенькам, а затем женский голос известил: «Вниманию пассажиров, вылетающих рейсом номер двести сорок два».
– Ты в аэропорту?
– Да! Мы только что прилетели. Маша, не сердись, умоляю! У меня не было роуминга, я не подумала, что ты будешь звонить, и отключила телефон еще до вылета.
Маша засмеялась. Для одного дня это было чересчур. Не подумала, что ей будут звонить, прелесть какая…
Ее смех Татьяну испугал еще сильнее.
– Маша, подожди, послушай, – нервно сказала она. – Нет, сначала скажи: у тебя все в порядке?
«Одной из твоих куриц Бутковы отрубили голову, потому что хотели выжить меня из Таволги, но я так и не поняла почему, хотя узнала, что Колыванов – убийца; он убил Марину, но не помнит ни причины, ни обстоятельств, и принимал меня за нее, пока я силком не раскрыла ему глаза. Ах да, и еще бабушка Ксении пыталась столкнуть меня в погреб, а староста врала на каждом шагу, и на кладбище живет безумный пьяница, который любит брать девочку с собой на рыбалку».
– Здесь все в полном порядке, – ровно сказала она. – А теперь объясни, пожалуйста, куда ты пропала. И почему. И зачем соврала про тетушку.
Шум в трубке сменился сигналами автомашин – Татьяна вышла из здания аэропорта.
– Я летала за Кириллом, – с отчаянным вызовом сказала она.
– Кто такой Кирилл?
– Это мой муж.
– А-а… Ага. – Маша растерялась. От нее, видимо, ожидали какой-то реакции, которую она не могла предоставить, и, как всегда в таких случаях, она четко повторила слова собеседницы, – будто вбивая ледорубы в обледеневшую скалу. – Кирилл. Муж. Хорошо.
Татьяна прерывисто выдохнула. Кажется, ледорубы выполнили свою задачу: они обе пока удерживались в этом абсурдном диалоге.
– Я летала за ним в Таиланд.
Год, проведенный в Таволге, что-то сильно поменял в Татьяне. В ней родилась и постепенно вызрела мысль, что они должны жить здесь вдвоем с мужем.
– Это не для помощи, – твердо сказала она. – Я все сама могу, а если что, есть Альберт и прочие. Просто так надо было. Это было бы правильно. Я все объяснила Кириллу, сказала, что здесь сложно, конечно, и всегда будет сложно.
Маша ничего не поняла. Ей показалось, что приглашение в Таволгу было своего рода извинением Татьяны перед мужем за их предыдущую семейную жизнь. При мысли об этом ее охватил смех. «Прости, милый, я вела себя как неблагодарная свинья, поэтому поедем теперь со мной в заброшенную русскую деревню».
Поразительнее всего, что муж согласился.
– Он вернется из Таиланда? – недоверчиво переспросила Маша.
– Он уже вернулся, – поправила Татьяна.
Она прилетела без предупреждения, отыскала его дом. Он жил в тихой, нетуристической части одного из островов. Татьяна сказала, что хочет его возвращения, – и он согласился. Они прилетели в Россию вместе. У них были какие-то дела в Москве, но через два дня Татьяна обещала приехать вместе с ним.
– Почему ты мне не сказала? – спросила Маша.
– Я была уверена, что ты откажешься. Я ведь понимаю, как это выглядит со стороны… Называла мужа дурачком, третировала, а когда приперла жизнь, помчалась за ним, поджав хвост…
– Таня, бог с тобой… – оторопев, начала Маша.
– Я сама была дурой, – твердо сказала Татьяна. – Растеряла всех друзей, мне некого было попросить остаться здесь… Я боялась рисковать, боялась, что ты откажешь, если узнаешь правду. Прости меня, ради бога! Я была в каком-то непреходящем ужасе от самой себя, от того, что я делаю… у меня вылетели все мысли из головы, про телефон я даже не подумала… решила, что Ирка в случае чего наберет Кирилла, а ты… А с тобой все будет в порядке. Что у тебя не будет необходимости звонить. Но ты звонила, – несчастным голосом закончила она.
– Одна из куриц приболела. – Маша подошла к окну, привлеченная каким-то движением. По дороге быстро шли бок о бок Альберт с Викой. – Сейчас уже все прошло.
Она солгала по двум причинам. Во-первых, ей нужно было решить, что именно рассказывать Татьяне. Мертвая курица, точно околевшая кобыла, тащила за собой цепь событий, от сгоревшей конюшни до застрелившегося маркиза. Во-вторых, она внезапно почувствовала, что ей нужно срочно заканчивать разговор.
Бутковы остановились напротив ее дома. Маша из глубины комнаты смотрела на них и не слышала, что говорит ей Татьяна. Она думала только о том, заперла ли наружную дверь.
Проще всего было пойти и посмотреть, не отнимая трубки от уха. Но Маша застыла на месте. Их взгляды слепо шарили по окнам. Они не должны были видеть ее, но они, казалось, ее чувствовали. Она боялась тронуться с места. Двинешься – заметят.
– Маша? Ты здесь? Алло! Алло!
– Да-да, я тебя слышу, – очень тихо проговорила Маша, не отрывая взгляда от Альберта. – Таня, мне нужно идти, кажется, курица сбежала…
– Что?
– Вижу ее в окне… По-моему, это наша. Пойду проверить.
Татьяна еще что-то говорила, но Маша медленно опустила руку с зажатым в ней телефоном и отступила назад. Шаг, другой… Она кинулась через кухню к входной двери, запнувшись о сбившийся коврик, и задвинула засов.
Окна, окна! В этом проклятом доме слишком много окон!
Не проверяя, где Бутковы, Маша вытащила из-за шкафа ружье и зарядила. Затем, мягко ступая, пошла в комнату, но в последний момент передумала входить и осторожно выглянула из-за двери.
Они стояли, прижавшись каждый к своему окну, – в точности так же, как рыжеволосая гостья. В первую секунду Маша ужаснулась, не в силах понять, как они дотянулись до них, но потом вспомнила, что перед домом Татьяна установила два крепких чурбана, на которых цвела петуния в горшках.
Когда Маша увидела сплющенное лицо Альберта, у нее отпали последние сомнения. Это был он. Густо накрашенный и в парике.
Бутковы изучили комнату, не заметив Машу. Затем синхронно отошли назад и что-то сказали друг другу. В их движениях была жутковатая слаженность роботов. «А ведь они меня убивать хотят», – отстраненно подумала Маша. Интересно, почему?
Бутковы посовещались. Отступили и быстро пошли по дороге.
Маша набрала Колыванова.
– Валентин Борисович, запритесь дома и не выходите. Спрячьтесь.
– Что? Что случилось?..
– По-моему, Бутковы сошли с ума. – Она ни на секунду в это не верила. – Валентин Борисович, я вас умоляю, пожалуйста, послушайте меня! Даже если это кажется вам глупостью…
Глупость – слишком мягкое слово. Он выйдет им навстречу, улыбаясь этой своей извиняющейся улыбкой, чтобы поделиться: а вы, друзья мои, оказывается, напугали нашу городскую гостью, довели ее, боюсь сказать, до паранойи, ну что же вы так, – и рассмеется, приглашая их посмеяться вместе с ним, и пригласит их войти, и они его убьют.
«Бежать туда с ружьем. Если что, стрелять по ногам». – Она уже всерьез обдумывала план действий.
– Я тебя понял, Мариша, – медленно проговорил Колыванов.
В динамике что-то стукнуло.
– Что? Что вы сказали, Валентин Борисович?
– Я тебя понял.
Он закрыл засов, поняла Маша с невыразимым облегчением. Господи, он закрыл засов, он не выйдет к ним.
– Вон они… – Колыванов понизил голос, хотя слышать его с дороги Бутковы никак не могли. – Нет, не свернули ко мне, идут домой… Ты, Мариша, тоже не выходи пока. Или, если хочешь, беги ко мне. Что тебе там сидеть одной взаперти?
Больше всего Машу поразило, что он не усомнился в ее словах. Колыванов быстро и четко сделал именно то, что она просила: закрылся и затаился.
Это было необъяснимо.
– Валентин Борисович, вы что-то знаете об Альберте и его жене? Что-то, чего вы мне не сказали?
– Что ты имеешь в виду?
Искреннее удивление в его голосе или наигранное?
– Я попозже позвоню, Валентин Борисович.
2
Ружье она оставила дома. Представив, как идет к Беломестовой с ружьем за спиной, Маша тотчас вспомнила мультяшного Пятачка и отделаться от этой ассоциации уже не смогла.
«Вот так эстетика побеждает здравый смысл».
Деревня будто вымерла. Вокруг стояла духота, словно их всех поместили в стеклянную банку. Когда Маша дошла до поворота на Школьную, закапал мелкий дождик. Тихое бормотание дождя было единственным звуком, нарушавшим тишину, кроме шороха Машиных шагов по песчаной дороге. «Хоть бы сороки дурачились на крыше или вороны…»
Ей вспомнилась Ксения. Куда она бежала со всех ног?
Староста не вышла ее встречать. Маша нажала кнопку звонка на заборе, не дождалась ответа, открыла калитку и поднялась на крыльцо. Постучала. Снова никого.
Маша толкнула дверь и вошла.
– А я вот сижу и думаю, – сказала Беломестова, – ну, позвонит. Ну, постучится. Может, боженька ее отведет от беды. Скажет: ступай, Машутка, домой, никого нет, незачем тебе сюда ломиться… А боженька, видишь, не отвел.
«Ружье бы мне все равно не пригодилось», – очень спокойно подумала Маша. Полина Ильинична держала в руках карабин, дуло смотрело на Машу из темного угла, а над дулом плавало белое лицо Беломестовой, похожее на воздушный шарик, застывший на полпути между полом и потолком.
Никто не может грустить, когда у него есть воздушный шарик.
– Можно я присяду? – спросила Маша.
Было не страшно, а дико. Приехать в Таволгу присматривать за курицами, чтобы быть здесь застреленной и закопанной в лесу. Ее никогда не найдут. Собственное тело вдруг показалось ей большим, растущим, разбухающим, как морской еж, заполняющим все пространство комнаты и тем самым лишающим Беломестову возможности выстрелить мимо Маши.