– Не то чтобы жалею, – медленно сказала Маша. – Просто представляю, как с моим приездом у вас все пошло наперекосяк. Сначала Колыванов. Потом Пахомова. За ними Бутковы. То здесь что-то не так, то с другой стороны проблемы, и вам нужно эту падающую башню удержать, а она разваливается прямо в руках. У меня в детстве была электронная игра – волк, который ловит падающие со всех сторон яйца. А они летят все быстрее, ему нужно поворачиваться живее и живее – в общем, тяжелая у него судьба, у этого волка. Мне всегда было его жалко, особенно когда яйца все-таки падали и разбивались, и игра заканчивалась.
Беломестова не сводила с нее взгляда.
– Волк, значит… – сказала она, подумав. – Пожалуй. Но все бы обошлось. Только вот когда приехал Аметистов, на меня повалились не яйца, а бомбы. Все как ты описала: только успевай поворачиваться и подставлять ладони, иначе взорвется прямо под ногами. Сначала он просто отирался возле церкви, все лелеял мысль о восстановлении, – точнее, хотел урвать кусок побольше. Я еще не слишком тревожилась. Но потом он заметил Кулибабу и стал приставать к ней с расспросами, зачем она приносит цветы на старую могилу. Что ей было делать? Она соврала, что у нее там похоронен родственник. Якобы она правнучка Дубягина. Аметистова, дрянь такую, осенило. Не знаю, в курсе ли ты, что он искал дорогие старинные иконы…
Маша кивнула.
– Валентин Борисович мне рассказывал.
– Этот подлец решил, что наследники Дубягина спрятали иконы в его могиле. Дубягин скончался незадолго до революции, уже можно было догадаться, к чему все идет… Его дети собирались бежать. Они положили иконы в гроб, чтобы вернуться за ними. Но не вернулись. Аметистов был уверен, что они так там и лежат до сих пор. Ждут его, сволоту! – Последние слова Полина Ильинична выплюнула с невыразимым отвращением.
Маша вспомнила лай Цыгана по ночам.
– Так это, значит, Аметистов отирался на кладбище! Вот почему собака лаяла!
– Он пытался сдвинуть могильную плиту, – кивнула Беломестова. – Может, у него и вышло бы, но мешал Цыган. Лаял, рычал… Невзлюбил он Аметистова. Тогда тот его отравил. Подбросил мяса с крысиным ядом.
Маша ахнула.
– Боялся, что на лай в конце концов кто-нибудь придет, и тогда ему конец. – Полина Ильинична злорадно усмехнулась. – Уж мы бы разнесли повсюду, как радетель за восстановление православных ценностей раскапывает чужие могилы! Тварь он бессовестная. Но Цыган-то наш какой умница: хоть и наелся отравы, но дотянул до утра, рычал, не подпускал Аметистова к могиле. А потом уж рассвело, и ему пришлось исчезнуть. Чисто бес – с рассветом смылся.
Бледность и молчаливость старосты в то утро, когда она узнала об отравлении Цыгана, стала Маше понятна. Беломестова догадывалась, что несчастный пес заболел неспроста.
– В ту ночь Аметистову не удалось залезть в могилу. А потом у него случились какие-то дела, и три дня он не мог сюда приехать, хотя и рвался изо всех сил. Заявился нынешним утром, часов в шесть, когда уже светало. Сдвинул могильную плиту. А под ней – пакет. Он залез внутрь, конечно…
Утро. Холодно. Побагровевший мужчина опускается на колени и осторожно разворачивает сверток. Маше представились лопнувшие сосуды в его глазах: он двигал плиту в одиночку, никому не решаясь довериться. Что он увидел? Ей не хотелось даже представлять. Запах разложения должен был предупредить его, что окажется внутри.
– Аметистов знал об исчезновении Марины?
– Еще бы! Все знали. К тому же он был с ней знаком.
– Он догадался, кто это, по рыжим волосам, – вслух подумала Маша. – Сопоставил исчезновение Марины, труп в могиле и ваше нежелание восстанавливать церковь. Но зачем он посадил там водителя?
– Аметистов заявился ко мне около восьми, – ровным голосом сказала Беломестова. – Он чуть не чокнулся от счастья, когда понял, что в могиле Марина. Заикался, хохотал, матерился – чисто буйнопомешанный на марше. Сказал: «Без вашей воли, Полина Ильинична, здесь даже кошка не обгадится. Вы это все затеяли, вы и больше никто». Поставил меня перед выбором: или я поддерживаю его затею с церковью, или он приведет полицию. Он говорил – и все время лапки потирал, точно муха. Радовался так, будто клад нашел. Кстати, когда он Марину вытащил, он еще и в гроб Дубягина залез, не удержался. Никаких икон там, конечно, не обнаружил. Но ему это было уже и не важно.
Она ссутулилась.
– Я так растерялась… Даже не нашлась что ему возразить. Задним умом сообразила: надо было ему встречно пригрозить полицией. Не просто так ведь он полез в могилу, его бы тоже за это могли наказать! В общем, если и были у Аметистова сомнения в том, что к Марининой гибели я приложила руку, то по моему поведению он все понял. Я сама себя выдала. У меня уже нервы были ни к черту. С одной стороны, боялась, что тебя укокошат – не Бутковы, так Пахомова. Тряслась, что у Колыванова колесики снова сойдут с рельсов и он проговорится тебе, что мы же тебя и убили. Потом Цыган чуть не сдох… Я и спать почти перестала, и есть не могла, все думала, как бы тебя отсюда поскорее выпроводить, чтобы не закончилось твоей смертью. Считай, сама себя сдала Аметистову. Может, если бы перед кем-то другим раскололась, было бы не так обидно, а вот перед ним… Самой от себя тошно. Ты про водителя спрашивала? Аметистов ведь не дурак. После того как он раскопал могилу и обо всем догадался, он вернул все на место. Пакет стащил в яму, плиту снова подвинул. Думаешь, после этого Аметистов сразу отправился ко мне? Ошибаешься! Сперва он метнулся в Анкудиновку, там ночевал его шофер. Привез его сюда и посадил охранять могилу. Иначе, сама подумай, я бы первая туда прибежала, вытащила тело и перепрятала бы. И что тогда? Как меня прищучить? Никак! А пока тело там, я даже дернуться не могла.
– А что за фрески?
Беломестова отмахнулась.
– Да бред! Аметистов сочинил это наспех, чтобы водитель отмахивался своим враньем от нас, как веткой от мух. Никаких фресок там нету и быть не может. Сам Аметистов рванул в Смоленск. Он собирался привезти целую бригаду строителей и оставить их сторожить по очереди церковь. А на третий день тут появились бы журналюги. Аметистов надел бы меня на руку, как эту куклу, с которой выступают в детском театре…
– Бибабо.
– …и управлял бы мною. Я бы заявила, что церковь нам необходима, молиться негде, а душа просит, ну, и прочая лабуда. А наши мне бы подпели. И знаешь что, Машенька, я тебе скажу… – Беломестова наклонилась вперед и легла грудью на стол. – Когда он мне это рассказывал, он уже не за карман свой радел, можешь мне поверить. Ему важно было победить меня. Надеть на свою руку, как перчатку, и шевелить внутри пальцами. В этом они с Мариной похожи. Когда я слушала его, у меня одна мысль билась в голове: вторая Марина на мою голову, только в обличье мужика-проныры. В нем такие омуты открылись, в Аметистове, которых он и сам не ожидал. Не-ет, не из-за денег он так выпрыгивал из штанов, – с глубокой убежденностью повторила она.
Она права, подумала Маша. Таволга представлялась Аметистову тихим болотом, где три с половиной старухи доживают свой век. И вдруг эти жалкие существа во главе со старостой встали у него на пути. Смехотворное препятствие – и как же он бесился, поняв, что оно непреодолимо!
«А ведь он орал на Полину Ильиничну сегодня утром. Точно орал. Слюной брызгал. Может быть, даже сломал здесь что-нибудь. Люди вроде Аметистова любят мелко отомстить напоследок своим врагам, даже когда те проиграли».
Она огляделась, ища предмет, который мог бы быть им уничтожен напоследок. Перед тем как закрыть за собою дверь, – что он сделал? На столе не хватало фарфоровой чашки с жизнерадостным петухом, распускавшим красно-зеленый хвост.
– Где чашка? – спросила Маша. – Большая, с петухом? Вы ее убрали?
Беломестова тяжело вздохнула.
– Аметистов ее разбил. Смахнул, гадина такая, и мне в лицо оскалился, когда она разлетелась вдребезги. Это папина чашка была, очень он любил этого петушка. Я его нарочно здесь держала, чтобы всегда был на глазах.
Маша сообразила, что не дает ей покоя.
– Слушайте, когда я шла к вам, никакого водителя возле церкви не было. И бригады, которую Аметистов собирался привезти. Там тихо.
Полина Ильинична отрешенно улыбнулась.
– Тут вот какое дело, Машенька, – ласковым голосом, от которого у Маши мурашки побежали по коже, начала она. – Водителя кто-то огрел по голове, оттащил в сторону и уложил в кустах.
– Что вы такое…
– Да, а Аметистов начал звонить ему с полдороги, – продолжала Беломестова, не обращая на нее внимания, – чтобы узнать, как дела. А водила трубку-то не берет! Аметистов развернулся и погнал обратно. Примчался сюда, а тут такая картина: водитель лежит в кустах с мешком на голове. А в дубягинской могилке никого и нету. Не-ту! – Она с преувеличенным удивлением развела руками.
– Вы оглушили водителя и вытащили тело? – Маша смотрела на нее, не веря себе.
– А ты думала, я буду под дудку Аметистова плясать? На крючке у него болтаться, за губу зацепленная, как уклейка? – Полина Ильинична выпрямилась. – Пока он пыжился возле церкви и раздавал указания, Бутковы вырыли новую могилу. Уж там-то этот прохвост Марину точно не найдет. Отвезти, засыпать, вернуться – дело быстрое. Когда он приехал сюда, мы уже все закончили и разошлись по домам.
Нехорошая догадка озарила Машу.
– Откуда вы так подробно знаете планы Аметистова?
Беломестова молча улыбалась, глядя на нее.
– Полина Ильинична!
– А он сюда прибежал, голубчик, – спокойно сказала она. – Как только понял, что я его перехитрила, сразу примчался. Даже машину возле церкви бросил, в такое впал буйство. Ну, мне же проще. Прибежал, припер меня к стенке. Ты, орет, старая сволочь, разрыла могилу! А мне что, спорить с ним, что ли? Разрыла, грешна. После того, что мы сотворили, невеликое преступление. А этот весь пенится и бурлит, как выгребная яма с дрожжами. Ух он верещал! В конце концов заявил, что жизни мне не будет, он меня сдаст с потрохами, полиция найдет по следам, где я зарыла труп, и всякое такое… Я-то отпустила бы его с миро