Беломестова усмехнулась.
– Спохватилась! – густым басом сказала Пахомова.
– Серьезно, где он?
– Закопали мы его, Машенька, – певуче ответила Полина Ильинична. – Осточертел он нам, по правде говоря. Терпели мы, терпели его выкрутасы, а тут, видишь, сам Бог послал подходящий случай.
Маша наклонилась и погладила Ночку, вилявшую хвостом.
– У меня есть друг, Полина Ильинична. Когда он приедет, я его познакомлю с вами. У вас с ним много общего.
– Красивый, значит? – усмехнулась Беломестова.
– И красивый тоже, но, главное, чувство юмора у него своеобразное. Ярко выраженное.
Она огляделась, не нашла свободного стула и принесла его из соседней комнаты. Старухи, Пахомова и Кулибаба, расположились на диване, а на ковре между ними сидела Ксения, поджав ноги по-турецки, и вертела в пальцах какую-то веревочку.
– Аметистова увезла «скорая», – подал слабый голос Колыванов. – С полчаса тому назад.
– А почему я ее не видела?
– Она кружным путем проехала, в объезд. Через твою улицу сейчас не проскочишь, там море разливанное.
– Надо было вам с ними ехать. – Маша сочувственно взглянула на обвисшее несчастное лицо старика с запавшими морщинами.
– Ерунда! Уже почти пришел в себя. Восстановился, так сказать, в кругу… – Он запнулся.
– Соучастников, – спокойно подсказала Беломестова.
«Похоже, они тут многое успели без меня обсудить», – подумала Маша.
– Аметистов орал, что всех нас засудит, – звонко сказала Ксения. – Мы его вытащили, а он… Свинья неблагодарная!
Тамара Пахомова наклонилась и отвесила ей подзатыльник, который вышел бы чувствительным, не уклонись девочка в сторону с легкостью, показывающей, что это движение отработано месяцами практики.
– Свиньями не ругаться! – хрипло потребовала Пахомова. – Заговорилась! Вконец ошалела!
– Бабуля, прости! – Ксения без видимого раскаяния вскочила, наклонилась к бабке и чмокнула в щеку. Пахомова сидела с непроницаемым лицом, но, когда девочка устроилась на своем месте, усмехнулась.
Маша впервые наблюдала, как эти двое взаимодействуют между собой.
– Кто-нибудь видел Бутковых? – спросила она.
Все помолчали.
– Ни их, ни машины, – пробормотала в конце концов Беломестова. – Смылись.
Маша кивнула.
– Это правильно, что смылись, – сказала она, думая о своем.
– А ведь у тебя, девонька, что-то на уме, – внезапно подала голос Кулибаба. Она вглядывалась в Машу, наклонив голову.
Ксения поддержала:
– Ага. Точно. С чем-то пришла, а не выкладывает. Теть Маша, вы что-то сказать хотите, да?
– Не уверена, что тебе можно это слышать. Я хочу рассказать вам кое-что о Марине.
Женщины переглянулись.
– Говори, – решила за всех Беломестова. – Все одно узнает, не сегодня, так потом.
Маша обвела их взглядом, задержавшись на бледном Колыванове.
– Когда Марина пригласила вас всех на свой день рождения, у нее был план, – начала она, взвешивая каждое слово. – Она не просто хотела объявить вам о том, что продает землю. Марина собиралась записать вашу реакцию.
– Куда записать? – перебила Пахомова.
– На камеру в телефоне. Его нужно было спрятать от вас. Замаскировать. Марина поставила его на полку и включила запись за несколько минут до того, как все собрались. Она, наверное, сначала встретила гостей на улице, дождалась, пока все соберутся, потом на секунду заскочила в комнату, выбежала и пригласила вас.
На лице Беломестовой медленно начало проступать понимание, густо замешанное пополам с ужасом.
– Полина Ильинична! – Маша предостерегающе вскинула руку. – Сначала дослушайте!
Все обернулись на старосту.
– Камера, – повторила Маша. – Она записывала, а потом телефон просто сел. Его оставили на месте. – Она бросила взгляд на Кулибабу. – Я забрала его сегодня из дома Марины и просмотрела эту запись.
– Она сохранилась? – ахнул Колыванов.
– Да. Ведь ее никто не удалял.
– И что… что там…
– Там видно, – сказала Маша, четко выделяя каждое слово, – кто нанес первый удар. Альберт ударил Марину стеклянной пепельницей. Это, наверное, единственный предмет, который исчез из ее дома. Потому что он вернулся и забрал ее. Камера записала, как он искал пепельницу, а потом унес.
Все словно онемели. В тишине было слышно хрипловатое дыхание Кулибабы.
– Альберт ударил ее пепельницей над глазом. Потом он замахнулся второй раз, но Виктория опередила его. На столе стоял почти полный штоф. Она схватила его за горлышко, ударила, точно битой, и попала в то же место. Марина тогда уже падала. Вы ее толкнули, Полина Ильинична, и она отлетела прямо на Валентина Борисовича… А дальше все завертелось. Так вот, я уверена, что Марина погибла после первого или второго удара. Альберт с Викой проломили ей череп. Если бы вы видели… – Она замолчала. Потом, совладав с голосом, продолжила, сбиваясь: – Там много крови, и у нее сразу лицо… Безжизненное. Все остальное уже не имело значения. То есть для вас имело, а для нее нет. И это вполне реально установить с помощью судебно-медицинской экспертизы, если вы скажете, где тело. Эксперт может доказать, что удар пепельницей был смертелен. Тогда все, что вы делали потом… это было очень плохо, – как-то по-детски закончила она. – Но это было не убийство.
Даже Кулибаба, казалось, перестала дышать. И в этом всеобщем оцепенении несгибаемая Беломестова, правившая своим крошечным королевством железной рукой, вдруг разрыдалась, уткнув лицо в ладони, а Колыванов торопливо доковылял до нее, неловко обнял и застыл, бормоча на ухо что-то утешительное, и Ксения кинулась к ней, и Кулибаба, грузная, неуклюжая, побежала за водой, отпихнув по дороге Машу.
– А, ну нормально, – сильно окая, сказал Клим. Это были его первые слова за все время. – Раз такое дело, я обратно переезжаю, ага?
Эпилог
– «Через пятьсот метров камера контроля скорости», – предупредил механический голос навигатора.
– Алло, Серега! Впереди камера! – Илюшин пощелкал пальцами, привлекая внимание друга. – Куда мы несемся? Все у нее в порядке, она храбрая женщина, умная…
– Она плакала! – взревел Сергей и снизил скорость до ста сорока. – Я позвонил, а она ревет! Чтобы я!.. еще хоть раз!.. Одну!.. куры эти, чтоб их разорвало…
– «Вы превышаете разрешенную скорость».
– Мы превышаем! – продублировал Илюшин.
Впереди показался населенный пункт, и Сергей притормозил.
– Еще два каких-то козла, которых до сих пор не задержали… – Он выругался. – Набери ее! Спроси, все ли в порядке!
– Мы будем на месте через два часа, – хладнокровно сказал Илюшин. – Сам спросишь. К тому же я звонил, когда мы выехали из Москвы. О, так это уже Печерск! Мы на финишной прямой, мой беспокойный друг.
Бабкин молчал. Ему казалось, они тащатся невыносимо медленно.
Илюшин бросил на него испытующий взгляд.
– Послушай, – после долгой паузы начал он мягким, увещевающим тоном, – Маша там не одна. Эти упыри, как я понял, удрали. Они не вернутся. Ей никто не причинил вреда. Ну, кроме разве что куриц, – подумав, добавил он. – Кстати! Ты знал, что куры могут болеть бешенством?
– Замолкни! – взмолился Сергей.
– Правда, очень редко. Я читал об эпидемии среди сов, сожравших скунса, больного бешенством.
Некоторое время Бабкин переваривал эту информацию. Чем дальше, тем больше чувствуя себя немного совой, а Илюшина – немного скунсом.
– Скунсы в России не водятся, – сказал он наконец.
– Я этого и не утверждал.
Илюшин посвистел, с довольным видом глядя за окно.
– Слушай, чему ты радуешься? – не выдержал Бабкин. – Машка ввязалась в какую-то дрянную историю. Пожар, убийство, черт знает что еще! Она темнит, половины не рассказывает… Отправил, называется, жену поработать над книгой в тишине сельской местности! Двое психопатов где-то мотаются, вполне может статься, что поблизости, и я понятия не имею, что там у нее сейчас за компания и можно ли этим людям доверять…
– Яйцам, – веско сказал Макар.
Бабкин осекся.
– Что – яйцам? – осторожно спросил он.
– Ты спросил, чему я радуюсь. Ответ: свежим яйцам! Которые у нас будут через каких-то два часа. Я люблю пить свежие яйца.
– Ты что, сырыми их ешь?
– Естественно!
– Извращенец.
Некоторое время ехали молча. Стрелка спидометра теперь стабильно показывала разрешенные шестьдесят.
– Что, просто сырые яйца, без всего? – не выдержал Бабкин. – А соль? А сахар? Может, хотя бы коньяк?
Илюшин издал протестующий возглас.
– Портить яйца коньяком! И ты ещё называешь меня извращенцем? Кстати, впереди на обочине какие-то твари, езжай осторожнее.
– Это гуси.
– Хочешь, я для Маши гуся украду? – оживился Макар. – Как Паниковский!
– Не зря тебя Медников обозвал шельмой, – мрачно буркнул Сергей. – Проницательный человек. Смотрит в самую суть.
Макар проводил разочарованным взглядом грязно-белых птиц и тяжело вздохнул. Набрал номер.
– Маша, мы почти в Смоленске!
– Спроси, как у нее дела! – рявкнул Сергей.
– Твой муж не дал мне украсть гуся, – наябедничал Макар. – Нет, не украсить! Украсть! Хотя и украсить тоже не дал. Запеченным яблочком, укропом… Что? Связь плохая, да. У тебя все в порядке? У Сереги тут глаз дергается, а он за рулем, мне тревожно. Ага! Ничего, как-нибудь переживу. Ставь самовар, пеки кулебяку.
Он сунул телефон в нагрудный карман и укоризненно сообщил:
– Твоя жена, между прочим, волнуется обо мне. Спрашивает, везем ли мы с собой пиццу.
– К черту пиццу. Как Маша?
– Судя по репликам в сторону, дрессирует представителя этнических меньшинств.
– Я тебя высажу сейчас! – разъярился Бабкин. – Ты можешь нормально ответить или нет?!
– А я в чем виноват? Она бормочет: «Цыган, не трогай! Цыган, положи на место!»
Маша, значит, при собаке. Он и забыл. Она ведь упоминала, что возилась с каким-то деревенским псом…
Про пиццу спрашивает. Похоже, все в порядке.