Он бесшумно, как тень, отошел от двери.
Еще на ранчо братьев Холл он усвоил одно очень хорошее правило: никогда не вмешиваться в чужие дела. Каждый человек живет как хочет или как может. У каждого своя голова на плечах, и, хороша она или плоха, она единственная, у кого можно спросить совета. Советовать человеку — значит брать ответственность за последствия.
Но сейчас, неожиданно вторгшись в чужую тайну, он почувствовал страх и тоску.
Что они затевают? Кто такой Лэмбли? Неужели Дженнингс все-таки не выдержал и решил сыграть ва-банк? Нужно обязательно поговорить с ним. Нет, лучше не с ним. Лучше попробовать вытянуть что-нибудь из Рэйдлера. Он более простодушен, чем Эль, и, если действовать осторожно, наверняка раскроется.
— Скажите-ка, Билли, — начал он утром. — Какая муха укусила Эльджи? Почему он вдруг стал избегать старых друзей?
Рэйдлер насторожился.
— Почему вы так думаете?
— Я не думаю. Я вижу.
— А мне кажется, вы ошибаетесь, Билл. Эльджи не такой человек. Он знает цену настоящей дружбы и никогда не избегает друзей.
— Возможно, мне это показалось, Билли. В нашем пансионе благородных девиц все настолько однообразно, что случайно брошенный взгляд можно принять за предупреждение. Да, теперь я уверен, что мне просто показалось, будто бы Эльджи совсем перестал заходить в аптеку. Безусловно, мне показалось.
— Э, вот вы куда гнете! — усмехнулся Рэйдлер. — Так я вам скажу, что Эль сейчас очень занят.
— Уж не сочиняет ли он прошение президенту Штатов о помиловании?
— А что сочиняете вы? — хитро прищурился Рэйдлер. — У вас в аптеке свечка иногда горит заполночь.
— У меня четыреста пятьдесят клиентов, Билли. Для того, чтобы каждому приготовить порошки…
— Бросьте, Портер. Для того, чтобы налить в бутыль касторку и рассыпать по бумажным пакетикам хину, нужно самое большее два часа. Вы — то уж наверняка сочиняете прошение о помиловании.
— Билли, вы знаете, что до ареста я работал фельетонистом в «Хьюстон Пост». И до сих пор, когда у меня под руками оказывается чистый лист бумаги, я не могу удержаться от соблазна и…
— Вы пишете фельетоны?
— Ну, фельетонами это трудно назвать… Просто пишу о том, что вспоминается. Это заметки. Беглые наброски и ничего больше.
«Болван! — мысленно выругал он себя. — Осторожный разговор, нечего сказать! Нет, Билл Портер, видимо, дипломатия не твое поприще».
Кое-как замяв разговор, ставший для него неприятным, он ускользнул от дальнейших расспросов загоревшегося Рэйдлера.
Вечером в аптеку неожиданно пришел Дженнингс. В руках он держал сверток бумаг, объемом не меньше, чем уголовный кодекс Федеральных Штатов.
— Незачем играть в прятки, Билл. Рэйдлер сказал мне, что вы пишете фельетоны.
Билл бросил на Эля быстрый взгляд и покраснел.
— Эльджи, Рэйдлер преувеличил. Я не пишу по — настоящему, а только практикуюсь.
— Ну, а я тут задумал написать кое-что. Правду сказать, мой роман почти закончен. Называется он «Всадники прерий». Неплохое название, верно? Только в некоторых местах у меня что-то не ладится. Понимаете, в некоторых главах по сорок тысяч слов и ни одного события. Зато в других не больше десяти фраз, но зато столько же убийств. До сих пор не пойму, почему так получается. Билли советует так распределить сцены, чтобы в каждой главе было хотя бы по одному убитому. Он говорит, что это создаст успех роману. А у меня так сложилось, что если я еще кого-нибудь пристрелю, у меня людей не останется.
Я хочу, чтобы вы прочитали роман и посоветовали, что делать дальше.
— Не знаю, смогу ли я вам что-нибудь посоветовать, — смутился Билл. — Я сам только начинаю. Впрочем, оставьте у меня вашу рукопись. Может быть, удастся что-нибудь сделать.
Через две недели, вечером, Билл появился в почтовой конторе.
— Друзья мои, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы меня выслушали. Мне чрезвычайно важно ваше мнение. У меня здесь с собой кое-какая безделица, которую я хотел бы прочитать вслух. А о вашем романе, Эльджи, поговорим позже.
Он уселся на высоком табурете у конторки и осторожно извлек из внутреннего кармана пиджака рукопись. Несколько листов, вырванных из учетной книги, исписанных крупным размашистым почерком.
— Рассказ называется «Рождественский подарок», — объявил он и начал читать низким, заикающимся голосом.
В искусстве все зависит от начальной точки. Он начал хорошо, это было заметно по лицам Рэйдлера и Дженнингса.
На них появилось выражение сосредоточенности и задумчивости, похожей на отрешенность. Значит, им были понятны чувства ковбоя, отвергнутого девушкой, понятны его ревность и гнев. Значит, он смог перенести слушателей в мир, в котором жил сам, когда несколько ночей подряд писал этот рассказ.
Он увидел, как Рэйдлер опустил голову на руку и закрыл глаза и как у Дженнингса приоткрылся рот.
Он читал то место, где в канун рождества ковбой, переодетый Санта-Клаусом, с револьвером в кармане, явился на ранчо соперника, чтобы одним выстрелом положить конец его счастью. Тут он невольно подслушал, как защищает его жена ранчмена, как она вспоминает о его доброте, смелости и самоотверженности. Ковбой смотрит на себя как бы со стороны и… не решается на убийство. Когда женщина остается одна, он подходит к ней: «В соседней комнате находится подарок, который я приготовил для вас», — говорит он и покидает ранчо. Удивленная женщина открывает дверь комнаты и видит там своего мужа за праздничным столом.
Билл кончил. На конторке громко затрещала свеча. Рэйдлер поднял голову и вздохнул.
— Черт вас подери, Портер, — произнес Дженнингс. Билл молча складывал рукопись. Глаза его блестели от возбуждения. Наконец он спрятал рукопись в карман и отодвинул стул.
— Спасибо, друзья, — сказал он. — Нет, нет, ничего не надо говорить. Я все понял. Я все увидел. А вы простите меня, полковник. Вышло так, будто бы я перебил ваше право на первое чтение.
— Нисколько! — воскликнул Дженнингс. — Я только понял, что мои «Всадники прерий» — чушь.
Потом принялись обсуждать, в какое издательство лучше всего отправить рукопись.
После долгих споров было решено послать рассказ в журнал «Черная кошка». Он издавался на востоке и помещал на своих страницах рассказы начинающих и молодых писателей. В почтовой конторе у Рэйдлера нашелся один из номеров «Черной кошки». Его внимательно просмотрели.
— Вот видите! — воскликнул Рэйдлер. — Они печатают рассказы новичков. Вот здесь, перед рассказом «Тысяча дюжин», написано, что автора зовут Джек Лондон, что он начинающий писатель и что это — одна из его первых вещиц.
— Как фамилия издателя? — спросил Билл.
— Умстеттер, — прочитал Дженнингс.
— Хорошо. Пошлем рассказ мистеру Умстеттеру.
Билли Рэйдлер склеил из плотной оберточной бумаги большой конверт, а Эль Дженнингс великолепной прописью написал на нем адрес редакции.
— О дальнейшем не беспокойтесь, — сказал Рэйдлер. — Завтра же рассказ будет на центральной колумбийской почте.
— Билл, почему вы подписали рассказ «О. Генри», а не своим настоящим именем? — спросил Эль.
— Потому что Вильям Сидней Портер навсегда останется здесь, в колумбийской каторжной тюрьме.
— Я что-то не понимаю… А кто такой О. Генри?
— О. Генри свободный человек, друзья. На нем нет тавра. Он принадлежит только самому себе и никому больше.
— Вы говорите загадками, Билл.
— Когда-нибудь я скажу вам отгадку, полковник.
— Сегодня ваша очередь рассказывать, Билл, — сказал однажды Эль Дженнингс. — Мы с Билли жаждем услышать что-нибудь новенькое.
— Вы ставите меня в тупик, полковник. Право, я не знаю, о чем еще можно вам рассказать. Жизнь у меня была не такой, как у вас. Я не считаю ее интересной.
— Билли! — сказал Дженнингс. — Бросьте ломаться! Вы умеете находить золотые самородки на дороге, которую до вас топтали тысячи людей.
— Вы преувеличиваете мои способности, полковник. То, что вы считаете золотом, на самом деле — обычная грязь.
— В ваших руках она превращается в золото.
— Э, а вы умеете льстить, Эль! Вот не ожидал! Так о чем же вы хотите услышать, друзья? Видите, я, как и всякий смертный, подвержен противному чувству лести и уже надулся от гордости, как индюк.
— Прошлый раз вы обещали рассказать, как вы попались, — сказал Рэйдлер.
— Да, обещал. И сегодня я вам расскажу.
Он уселся поудобнее за конторку и несколько минут молчал, глядя прямо перед собой. Потом взглянул на Дженнингса.
— Эльджи, вы помните, как мы расстались с вами после ограбления банка в Гэли?
— Помню ли я! — воскликнул Эль. — Да я это вижу, как будто это было вчера!
— В тот же вечер я уехал в Новый Орлеан к родственнице своей жены миссис Вильсон. Она была моим почтовым ящиком. Через нее я получал письма от Атол. Она одна знала, где я. Я постучал в ее двери, и она мне открыла.
Он закрыл глаза и снова увидел чопорную старуху, кутающую плечи в черный кружевной платок.
— Боже мой, это вы, Вильям! — воскликнула миссис Вильсон, увидев беглеца. — Какое несчастье! Посмотрите, что пишет миссис Холл.
В руках Билла оказался маленький белый конверт. Он машинально, как загипнотизированный, раскрыл его и развернул лист почтовой бумаги.
«Припадки затягиваются иногда на полчаса. Почти всегда дело оканчивается кровотечениями. Кровь идет горлом, яркая и страшная. А после припадка она лежит целыми сутками тихая, слабая, как ребенок. Я знаю, она переживает всю эту историю, но никогда ничего не говорит. Врач сказал мне, что она протянет самое большее еще месяц. Если можно что — либо сделать, посоветуйте мне. Разыщите его, расскажите ему все. Она держится только надеждой на встречу с ним…»
Билл перевел глаза вниз и посмотрел на конец письма. Там стояла дата: «21 июня 1897».
— Семь дней! Целая неделя! А вдруг уже все кончено?
— Проклятый трус, — пробормотал Билл.
— Что? — переспросила миссис Вильсон.
— Я о другом, — сказал Билл.